Рокэ

Когда Рокэ открывает глаза, ему кажется, что мир накреняется куда-то в сторону. Тёмный, сумеречный, душный настолько, что не вздохнуть. Воздух как густое облако, ядовитое, отравленное. Закатные твари не дремлют. Всадница на пегой кобыле всегда где-то рядом.
- Всё против ветра... - шепчет Рокэ и медленно хватается за голову руками, сжимая в кулаках собственные волосы. - Всё против ветра...
Он повторяет это ещё несколько раз, но тщетно. Дышать не легче, в глазах не проясняется. На этот раз твари добрались до его души. Крысы прогрызли норы в его сердце.
Дверь со скрипом приоткрывается. В образовавшуюся щелочку просовывается изнеможенное личико Кассандры.
- Рокэ, - шепчет она. - Пойдём. Уже все собрались.
Рокэ смотрит на неё и молчит. Ему кажется, что она - это призрак. Она - это его сон. Как и всё вокруг. Весь этот дом.
- Рокэ, - зовёт Кассандра чуть громче и заходит наконец внутрь.
Он сидит, сгорбившись, на краю кровати. Длинные чёрные волосы взлохмачены, мятая чёрная рубаха распахнута до середины груди, а на ногах сапоги. Он проспал одетым. Он не помнил, когда заснул, да и спал ли вообще. Три дня назад его мир рухнул. Как у всех в этой семье...
Когда они с Кассандрой пришли в главный зал, уже никого не было. Даже отца с матерью. Долорес слегла ещё вчера вечером, Алваро замолчал три дня назад. Вокруг всё заставлено цветами, тёмными, почти чёрными розами. А посередине на возвышении открытый гроб. А в нём...
- Я не верю... - произносит Рокэ и голос его дрожит. - Не верю!
Он говорит громче и понимает, что ему хочется кричать. Хочется орать во всё горло, хочется разрушить всё, что стоит в этом проклятом зале, разломать всю мебель, разорвать все цветы. Уничтожить всех, кто в этом виноват! В этом! В этом...
Карлос... Его тело отмыли от крови, одели в дорогие одежды маркиза Алвасете. Он кажется ещё прекраснее, чем был раньше. Кажется, он... просто спит...
- Это не правда, слышишь? - Рокэ чувствует, как к горлу подкатывает невыносимо горький ком. - Это ложь. Это не он, это не Карлос! Это не мой брат!
- Наш... - шепчет Кассандра и оседает на стоящий рядом стул.
Дрожь в голосе выдаёт её немедленно. Рокэ опускает взгляд и видит, как Кассандра, закрыв лицо руками плачет навзрыд, безуспешно стараясь сдержать себя. Сердце Рокэ обливается кровью, горечью, но он не может помочь ей. Ему нечем её утешить. У него самого нет на это сил.
Рокэ отворачивается, сжимая до бела кулаки, зажмуривается изо всех сил. По его щекам тоже бегут слёзы, но он не показывает их. Вместо этого он рычит сквозь стиснутые зубы, подходит к столу и бьёт по нему кулаками. Звук удара раздаётся по всему дому. Кассандра вздрагивает, но не успокаивается.
Рокэ тяжело выдыхает. Ему кажется, что всю эту боль нужно выпустить из себя, в землю или в небо - туда, вслед за Карлосом. Вырвать из груди Белой птицей, которая будет сопровождать Карлоса на пути в Царство Анэма. Но чем больше Рокэ пытается, тем сильнее эта боль становится. Тем больше горечи рвёт его изнутри, раненным, отчаянным зверем, решившим убить его вместе с собой.
Так они проводят в зале ещё какое-то время. Наконец всхлипы Кассандры затихают, а Рокэ кажется, что боль превращается в однообразный поглотивший его гул. Он находит в себе силы подойти к сестре и сесть рядом. Обнимает её, притягивает к себе и Кассандра тут же обхватывает его двумя руками. Вцепляется в спину, сжимая кафтан в маленьких кулачках. Теперь они последние дети Герцога и Герцогини Алва.
Кассандра прячется в руках Рокэ, будто он её старший брат. А Рокэ чувствует свою ответственность за неё. Ему почти шестнадцать, а Кассандре девятнадцать, и она уже замужняя сеньора. Но сейчас, здесь, у гроба их любимого брата, они всё ещё дети - те самые, маленькие мальчик и девочка, что сидели под деревом жарким летним днём и пытались вооружить солдатика Рамиро деревянным мечом.
- Знаешь, мне кажется, что его нет здесь, - шепчет Рокэ, не переставая обнимать сестру. - Это... тело так на него похоже, но оно как будто не настоящее. Оно... в нём нет Карлоса. Его нет здесь.
Кассандра не отвечает, но Рокэ чувствует, что она тоже смотрит на лежащего мёртвого.
- Я... я почти... не могу на него смотреть. Потому что больше не на кого.
Кассандра шепчет еле разборчивое «да» и отворачивается, утыкаясь лицом в плечо Рокэ.
Они уходят только под утро.
Никто не посмел потревожить их.

Катарина

Не собираюсь наставлять рога моему Сюзерену.
Фраза эта, скользкая и горькая,оставляет после себя не облегчение, а новую тревогу. Она почти слышит свой собственный насмешливый шепот: "Ах, да, какой ужас для совести сурового соберано!"
Не верит она в эту внезапную щепетильность и непреложные обеты Юга. Нет, здесь иное - политическая необходимость, завуалированная рыцарской риторикой. Или... опасение? Боязнь последствий близости с королевой, о чьем происхожденим в любой момент начнут шептаться в коридорах?

Мгновение она остается недвижима, а потом происходит преображение. Неловкая, застывшая у окна фигура в сером платье словно растворяется. Легким, кошачьим движением, исполненным внезапной грации, она опускается в глубокое кресло у камина, где тлеют последние угли. Жест ее руки, указывающий на стул напротив, краток и не допускает возражений.

— Соблаговолите сесть, маршал — звучит ее голос, утративший напряженность, но обретший новую, сдержанную усталость. — Обсуждать военные кампании стоя – дурная привычка.

Проходит пара мгновений и она снова – серая мышка. Руки, только что двигавшиеся с непринужденностью, сцепляются на коленях, пальцы нервно переплетаются. Взгляд опускается к складкам платья. Но когда она начинает говорить, голос ее ровен и лишен эмоций, как доклад управляющего о сборе урожая. 

— Ваш план… имеет смысл, — признает она, не глядя на него. — Но требует деталей. Слухи должны расти как грибы после дождя – постепенно, но неотвратимо. Начнем с малого. Пусть кто-то из слуг – выберите сами самого болтливого, того, чьи уши прилипают к замочным скважинам – случайно застанет вас… ну, скажем, приносящим мне утренний отчет в слишком ранний час. В моих личных покоях. - она делает крошечную паузу, подбирая максимально невинную формулировку для сцены компрометирующей близости. - Когда я… не совсем готова к приему.

Она замолкает на секунду, прикидывая, насколько это звучит правдоподобно.

— Ближайший бал будет во Фрамбуа — продолжает, будто размышляя вслух. — Там есть галерея с выходом в зимний сад. Уединенное место. Достаточно темное. И… достаточно публичное, чтобы нас могли заметить.И винтовая лестница, тоже очень темная, там все время уединяются парочки. Я… могу позволить себе слегка растрепанный вид по возвращении. На это обязательно обратят внимание. Особенно дочь маркиза Ноймар — та, что с рыжими локонами. Она сплетничает даже с портретами

Палец слегка постукивает по костяшке другого пальца. Мысль работает быстро, схватывая суть интриги с пугающей для ее лет проницательностью.

— И наконец… Аугуст Штанцлер. - Имя кансильера она произносит без ненависти, лишь с ледяной точностью. — Его нужно увлечь так, чтобы он сам возжелал нас уличить. Пусть выкрадет уже какую-нибудь записку. Или спровоцируйте где-нибудь пьяное обсуждение... при свидетелях. Он клюнет.

Она замолкает, впитывая тишину, нарушаемую лишь потрескиванием углей. Ее бледные губы трогает едва уловимая, кривая усмешка. Но когда она снова заговоривает, голос ее снова нарочито плоский, скучающий.
— Однако, маршал, — произносит она,переводя взгляд на него от теней будуара, — в вашей хитроумной постановке есть один... досадный изъян. Неизбежный, увы. Наследники. Королевский дом требует их.

Она не уточняет, как именно следует решить этот "изъян". Внутри нее плещется ехидство, но на бледном, лишенном косметики лице — лишь выражение утомленной покорности. Она просто констатирует факт, глядя своими слишком ясными, слишком юными глазами, в которых теперь читается не страх, а бездонная, пугающая глубина расчета. Цена игры только что взлетела до небес.