Почти все его деловые встречи в качестве Апостола проходят в редакции. Это удачное прикрытие: все знают, что Киаран Рейхард беседует с огромным количеством людей, когда ищет идеи для нового выпуска, так что никто особо не удивлялся, когда среди его гостей с равной вероятностью могли оказаться и готично разодетые подростки, и утонченные леди в шелках, и грубоватые бородачи с кучей наколок и золотыми зубами, сверкающими среди улыбчивой пасти.
Ореол - дело тонкое, его собственный - искусно выверенное сочетание ощущаемого возраста, наиболее ярких черт и дани времени, из которого нежелательно слишком выбиваться. Слава всем духам, эпатажность главного редактора журнала об искусстве давала ему возможность самовыражаться вволю, привнося в привычный мир яркие драконьи краски и смелые решения.
Удивительно даже, сколько проблем можно решить, просто подобрав грамотный образ в мире людей.

Он знает, какую проблему не решить даже с помощью всей магии мира - хотя бы потому, что она изначально имеет магическую природу, а с ней, прародительницей всего сущего, спорить так же бесполезно, как с его отцом, особенно, когда речь идет о его странной связи с древним отражателем, которая Киру казалась нелепой и нездоровой, а сам Тескатлипока - редкостным хамом и мерзавцем, но Кетцаль даже слушать ничего не желал. Можно подумать, непроходимое упрямство и уверенность в непогрешимой правильности своих действий - это универсальная черта всех, кто стоял у самых истоков мира.
Магия, судя по всему, работает по той же схеме, иначе почему связала столь непохожих и далеких друг от друга существ, да еще и столь возмутительным образом.
Даже сейчас, расставшись с Маттеусом лишь пару часов назад, он чувствует это болезненное тянущее чувство отдаленности от него, которая нутром ощущается как самое неправильное явление в жизни, хотя весь его рационализм вопит, что это чистое безумие.
Это не должно быть так - по крайней мере, это не должно так работать. Если это возродившаяся из древних легенд знаменитая связка - то с какого рожна она так ломает, он никогда не слышал ни о чем подобном, а уж он-то перерыл все источники. Даже Кетцалькоатль с его-то послужным списком лишь пожимает плечами и заводит свою любимую песню про силу любви, на которой все держится, но этому старому дракону только дай волю - он все на свете подведет под эту гребенку.

Можно подумать, все решается так просто. Когда тебя сводит незримая сила с тем, кто при прочих равных никогда бы не привлек твоего взгляда -  это уже не любовь, это какое-то насилие получается. Он ведь не выбирал этого шамана, он вообще не хотел больше испытывать ничего подобного - но кто его спрашивал, если "магия знает лучше".
Если магия знает лучше - могла бы хоть какой-то инструкцией снабдить все это безобразие. Вот что им, блять, теперь делать?

Суматошные поиски ответов не дают ничего, кроме обрывков старых сказаний и смутных воспоминаний отца, верить которым, конечно, можно, но с поправкой на его склонность все преувеличивать и приукрашать. Проведя собственное небольшое расследование, Керидвин обнаруживает, что так или иначе свидетельства о Всадниках сохраняются практически в каждой культуре - как драконьей, так и человеческой, приобретя в последней вид неустойчивых мифов, и лишь далекий и терпко-пряный Восток остается своеобразной "зоной отчуждения" - либо там связки были не особо популярны, либо оберегались как сакральное таинство и не предавалось огласке, либо язык их преданий слишком замысловат для воспитанника Запада, либо... еще какой-то вариант.
Собственно, на этот "какой-то вариант" он и рассчитывал, пригласив на личную аудиенцию Яцзы. Отец отзывался о ней в своей излюбленной манере Рассказчика Историй, отчего у Кира сложилось впечатление, что он увидит не то ужасающую богиню, не то прелестную гейшу, не то призрак, не то сирену.
Поэтому, вероятно, он ожидал встретить всех четверых сразу - и одновременно не знал, чего ожидать.

Однако, когда она заходит в переговорную, прежде ее хвоста, катаны, пышных юбок, вееров и тумана - или что там полагается носить богине, гейше, призраку и сирене - комнату наполняет едва уловимый звон, который менее всего является звуком и ощущается больше как резонирующий воздух после удара в гонг - когда его не слышишь, но чувствуешь - и Керидвин поднимает голову, пытаясь определить причину этого странного явления.
Ему требуется около двух минут, чтобы сообразить - он никогда не находил подобного отклика раньше, и лишь инстинктивное знание подсказывает ему ответ - что это не что иное, как зов своей крови, то самое чувство, когда ты находишь кого-то из своей стаи, клана или семьи - и сила вашей крови встречается, рождая резонанс.
Все равно что бить в колокол, который слышат только "свои".

- Я хотел видеть Яцзы, - после небольшой паузы отзывается он, перекатывая слова на языке, как вишневые косточки. - Но, кажется, призвал нечто куда большее.

Уже не богиня, совсем не гейша, вряд ли призрак и возможно сирена.
Его родня.

Подпись автора

ав от крипокролечки

О том, что их Город живой в куда большей степени, чем это положено красивой метафоре, знают наверняка музыканты, художники и, возможно, поэты, хотя за последних Керидвин бы не поручился, - он не доверял тем, кто о любом явлении, прекрасном или ужасном, мог сказать в рифму. И уж конечно об этом точно знают драконы - кому как не им, с их-то чувствительными сердцами и пламенной кровью!

Но одно дело - знать, и совершенно другое  - столкнуться воочию. Кетцалькоатль-то едва только в рамочки не развешивал сертификаты о каждой встрече с духом Ньюфорда - Кир не удивился бы, узнав, что Город успел записаться в его многочисленные крестные (отцу пришлась по душе эта человеческая традиция, но он так и не потрудился разобраться в ее структуре, просто предлагая своего приемного сына в крестники любому, кто ему приглянулся).
Но сам золотой Апостол видел его разве что издалека - всего пару раз в своей жизни - сразу после переезда и после первого выпуска "Милленниума", вызвавшего бурную реакцию со стороны властей. Тогда его буквально завалили письмами с угрозами, наименьшей из которых  значился поджог редакции, но, выглянув в окно, Рейхард увидел его - всего каких-то пара секунд и легкая улыбка - и стало ясно: здание не загорится.

Город всегда берег своих художников, независимо от того, кем они были - обычными людьми или наследниками Старшей расы.

И вот сейчас - лицом к лицу. Кира не обманывает миловидная внешность хрупкой девчонки, - у нее слишком древние глаза для той, кому, должно быть, едва минуло двадцать. В любой другой ситуации он бы воспринял с должным восторгом - не только ж отцу хвастаться! - но сейчас он слишком измучен и взвинчен, чтобы отвлечься на такие простые радости.

- Это всегда так работает, или ты просто ждал удачного момента? - устало спрашивает Апостол, чуть повернув голову в сторону духа. - Если что, я не в претензии, сам люблю эффектные выходы.

И все же он испытывает какую-то толику облегчения. Как ребенок, нарвавшийся на неприятности, которому понимающий взрослый пообещал, что все будет хорошо. Он сам - уже давно не ребенок, хотя с драконами это не так очевидно, он стоит во главе целой расы, строит собственное дело, принимает судьбоносные решения и...

...понятия не имеет, что ему делать с треклятым шаманом.

Кир немного озадаченно смотрит на собеседника, сбитый с толку неожиданным разделением на два голоса, затем горько хмыкает, запуская руку в рыжие - для Города золотистые и длинные - волосы, с силой оттягивая их назад.

- Мозги мне вышибло задолго до ее начала, - невесело пошутил он. - Я уже ни хрена не понимаю.
Если красная краска уже неотличима от крови - какая разница, чем рисовать.

Подпись автора

ав от крипокролечки

У драконов плохо с абстрактными задачками — это стоит уяснить раз и навсегда. И как раз-таки именно потому, что у них слишком хорошо работает воображение. Для них ничего не может остаться в рамках придуманной модели, любая фантазия воспринимается как фрагмент реальности и немедленно поступает в мясорубку драконьей эмоциональности.

Им противопоказано смотреть слишком грустные фильмы, читать слишком печальные книги и даже слушать слишком грустную музыку. У них совершенно нет границы между воображением и восприятием мира, все, что только способно представить их сознание, тут же становится частью объективной — или точнее субъективной — действительности.

Один-единственный просмотр «Хатико» привел — после масштабного слезопролития — к тому, что Апостол драконов готов бросаться к каждой встречной дворняге и упрашивать ее не ждать Ричарда Гира понапрасну. У Керидвина в прошлом у самого бесплодное ожидание — когда он выглядывал в темном мексиканском небе возвращающихся родителей, которые уже никогда не поднимутся в воздух. Тогда рядом оказались  девчонки-вороны и Кетцалькоатль, разделивший его боль, иначе неизвестно,  дожил бы он сам до этого дня — как правило, в таких ситуациях у маленьких дракончиков просто разрывается сердце.

Сейчас он вырос, но сказать, что сердце его закалилось и окрепло, значит — совершенно ничего не знать о драконах. Кир сжимает зубы и стискивает в кулаки тонкие пальцы, точно пытается удержаться за эфемерный воздух, а перед  глазами уже раскручиваются описанные Городом картины...
Никакой натянутой нити между ним и Маттеусом. Он может отойти от него и не почувствовать, как его внутренности раскатывает асфальтоукладчиком. Он может не слышать, не видеть, не знать о нем ничего, не прибегать из соседней комнаты, когда шаман задевает полученную в бою рану и морщится, не испытывать неимоверное облегчение, когда тот пристраивается рядом на кровати и неловко обнимает его грубой мозолистой рукой, утыкаясь носом в волосы на затылке. Он может жить без него — так, как жил до всей этой круговерти, свободный и независимый.
А потом...

— Он не умрет! — вдруг ожесточенно рявкает золотой, от ярости едва не теряя ореол, прячущий фееричный человеческий облик. — Я никогда не позволю ему умереть раньше меня, будет жить как миленький!

Он целует его так, что лучше бы кусал, неуклюже сжимает в объятьях, неприлично гыкает, застав за нанесением макияжа, — вредный, раздражающий, невыносимый...родной. Представить свою  жизнь без него не под силу даже совершенному драконьему воображению, потому что где-то в глубине души он чувствует, что эта картина мира — больше не правильная, так не должно быть, они не могут существовать порознь. Старая сука магия та еще беспардонная стерва, но она не так уж неправа, сводя таких разных существ воедино. Матс, может, и не семи пядей во лбу, но зато он, кажется, не жаждет вырезать сердце из груди Керидвина.

— Да эта мразь была бы счастлива, узнай она, как меня после нее корежит! — возмущенно выпалил Апостол, на глазах будто становясь моложе, как оскорбленный мальчишка. — Только вот хрен ей, а не это удовольствие, — она уже давно гниет в земле, а я... я....я, может, вообще теперь по мужикам!
Действительно, если взглянуть на все это с такой точки зрения — то все не так уж и сложно. И главное — можно забыть о том, как внезапно эта связка свалилась на их голову. Может, это просто...смена парадигм в ориентации, бывает же такое.

Подпись автора

ав от крипокролечки

— Предлагаю обсудить это как вариант спасения мира на ближайшем заседании Эдема, — пробурчал Киаран, но уже даже не выдавил из себя улыбку. Смешно и правда не было.

Откровенно говоря, вся ситуация его откровенно раздражала. Он привык считать себя успешным, гордым и независимым — что там еще полагается испытывать дракону его возраста — у него было влиятельное положение в обществе (хотя насчет Апостола самой эмоциональной расы это, наверное, было слишком сильно сказано, учитывая, что большинство собраний с его активным участием сводилось к всеобщим попыткам угомонить драконов и их официального представителя), налаженный бизнес среди людей, который помимо дохода и престижа приносил ему еще и удовольствие, у него было искусство, к которому он обращался в самые худшие и лучшие моменты своей жизни,  — у него было все, чего только можно желать, и вот появляется этот шаман, и все, чего он успел добиться, оборачивается пшиком по сравнению с той болезненной необходимостью в нем, которую Кир чувствует уже, кажется, каждой клеточкой своего тела, каждым свихнувшимся зеркальным нейроном. Честное слово, если бы кто-то искал действенное средство поставить на место кого угодно, продемонстрировав всю нелепость бренных достижений и дать под дых раздувшейся гордости — Кери охотно прописал бы связку в качестве ударного способа.

— Мне кажется, что у меня ничего не осталось, — неожиданно глухо и отчаянно произносит он, не глядя на Робби, а уставившись куда-то вдаль. — Что все...что было у меня....частью меня...во мне....теперь мне не принадлежит.  Я чувствую себя таким беспомощным...
Как будто ему снова пара лет от рождения и чешуя еще не успела окрепнуть на тонкой, младенческой шкуре, а мама с папой не вернулись с обычного вылета. Как будто он снова слышит правду о том, что Изабель он был нужен только затем, чтобы вырезать ему сердце и принести его в уплату за возвращение ко Двору фейри. Как будто вся та личность, которую он выстраивал годами, ничего не стоит, — и все это из-за какого-то дурацкого шамана!

— Я знаю, что если я заговорю, то скажу сразу все, — прошептал он, прикрывая глаза. — Вообще все...ничего не смогу утаить, просто выверну ему всю  душу наизнанку, без остатка, и буду смотреть, что он с этим сделает. А он же... — он помялся немного, но все же сказал: — человек. Послушай, я никого не хочу обидеть, — поспешно обернулся он к Робби,  — вы славные, и среди вас есть реально чуткие и мозговитые... Но вы не понимаете.  Для вас то, что для нас — единственный способ существования, — только слова. Он засмеется или отмахнется или даже просто плечами пожмет, — а для меня все, привет. Знаешь, как говорят? Дракон открывает сердце только раз. Смекаешь? А теперь дополни этот охуительный портрет тем, что «только раз» у меня уже был.

Кир замолчал, нервным судорожным жестом сжав пальцами переносицу, а после глубоко вздохнул и повернулся к собеседнику, смотря сквозь Робби на того, кого призывал на помощь.

— Мне страшно, Город, — тихо и просто сказал он, отбрасывая обычную эпатажность и разом становясь на добрый век моложе. — Но я понимаю...что я должен это сделать. Хотя бы попытаться. Поэтому...валяй. Отключай мою гребаную эмоциональность, отупляй нейроны или как их там... Только пообещай, что если он все же окажется мудаком, ты ему вдаришь!

Потому что в противном случае этим займется его отец, а его ацтекские замашки иногда принимали клинические масштабы.

Подпись автора

ав от крипокролечки

При всей его беззаботной жизни, здесь, в самом сердце Мексики, где, кажется. сама земля пошла на сговор с небесами, чтобы укрыть своих жителей в блаженной беззвестности, есть то, что внушает ему леденящий, пугающий в своей простоте и мощи, ужас.
Кери знает, что он сирота, это называется именно так, когда теряешь обоих родителей сразу, и тебя берет на воспитание чужой дракон, он знает это, потому что вокруг все повторяют это слово на разные лады. приглушенно-стыдливо, как будто есть вообще какой-то резон отворачиваться от очевидной правды, наклоняясь к нему и разглядывая его странные разноцветные глаза - "нездешние", как судачат сойки, как будто гетерохромия вообще имеет какую-то национальность, это слово прилипает к нему - не жгучим клеймом, но яркой отметиной, словно он разрисованная бумажная кукла на празднике, только это не праздник.
Он знает, что он сирота, потому что Кетцаль постоянно заводит речь о том, что ему нужны "настоящие родители", вводя Кери в озадаченное замешательство - разве сам пернатый змей не настоящий? Он так же, как и золотой дракончик, состоит из плоти и крови, только вместо сияющей чешуи у него мягкие перья, но это не плохо - просто по-другому. У его приятелей-соек тоже не чешуя, а перья, - но это уже потому, что они птицы, а не драконы, и вообще в этом мире, кажется, слишком много всего, отличного от драконов и того небольшого ущелья в горах, где он жил с мамой и папой до всего этого, но это - Кери понял это сам, без подсказок - все оттого, что на самом деле только дракон может быть драконом. Вот так вот просто.
О том же, кто может быть настоящим родителем, он имеет представление весьма смутное и нечеткое. Мама и папа были настоящими, потому что они - мама и папа. Теперь у него нет мамы и папы, но родители ему все еще нужны, и у него есть Кетцаль, и с ним хорошо и спокойно, и Кери влюбился во вкус густого шоколадного напитка, который змей умеет варить и называет чудным словом, отчего-то кажущимся Кери ужасно смешным. 
Но он не может быть ему настоящим родителем - потому, быть может, что все же перья вместо чешуи - это важно, и он чего-то не понимает.
Или...

- Да ты ему просто не нужен, - бездумно говорит ему один из соек-мальчишек, кривя тонкий рот в том типе улыбок, что как будто говорит: "уж я-то знаю эту жизнь". У всех соек была такая улыбка, и Кери вынужден был им доверять, не зная альтернатив.
- Как это - не нужен? - он теряется, и отчего-то становится очень горько, как будто он сделал полный глоток того противного отвара от кашля, которым поил его Кетцаль прошлой зимой, и который показался Кери самой мерзкой вещью на земле. Кашель у него, правда, тут же и прошел.
- Ну так это. Ты же ему не-род-ной, понимаешь? - когда сойкам кажется, что они начинают говорить с собеседником на разных языках, они принимаются разлагать слова на слоги. - Кетцаль тут долго один живет. И без детей. А тебя ему подкинули.
- Неправда! - обижается Кери. - Меня ему принесли! По воздуху!
- Да какая разница, - пожимает плечами мальчишка. - Все равно ты ему...ну, приемыш. Потому он и хочет тебя отдать.
Это открытие потрясает Кери до глубины души. Его - отдать? Как корзину с продуктами, которую всегда оставляет у их двери соседка? Вот так вот запросто? Только потому что у него не перья, а золотистая чешуя?

Он приходит к Эйри с, наверное, самой странной драконьей просьбой на свете: помочь ему обрасти перьями. Соечка относится к этому вопросу очень серьезно, велев ему обратиться и осматривая от морды до хвоста. Они делают замеры бельевыми веревками, а потом - одеялами, чтобы рассчитать, сколько перьев понадобится для полного покрытия. Выходит пять больших покрывал и два ковра (одеяла у них закончились), и когда Эйри переводит это в голые цифры, выходит что-то около "оооочень много". Даже если скинутся все сойки, и вороны, и прочие птицы, ему не хватит.
Он обречен на всю жизнь остаться чешуйчатым, а значит, никогда не станет настоящим сыном Кетцаля.

Но почему-то когда он чувствует, как огромный пернатый змей обнимает его, между ними не ощущается такой уж большой разницы. И Кетцаль быстро обращается в человека, а тут уж у них все совпадает. Только глаза у змея темные, а у Кери - разноцветные, и солнечная рыжина волос выдает в нем кого-то иного.
Но сейчас ему слишком больно, чтобы об этом думать.
- Я не хотел, - поспешно говорит он, боясь, что рассердил змея и тем самым окончательно все испортил. Он сжимает зубы и мужественно терпит, не позволяя вылиться ни единой слезинке, а затем крепко обнимает мужчину за шею здоровой рукой и поверх его плеча смотрит на взволнованных соек, толпящихся у обрыва.

Дома он по привычке забирается на диван с ногами, точно гнездясь, и смотрит на Кетцаля испуганными, настороженными глазами.  Он его расстроил? Его отдадут прямо сейчас?
- Мы просто  хотели полетать, - беспомощно бормочет он, не зная, какого ответа от него ждут. - И попробовать обращаться в прыжке.. У меня не получилось.
Конечно, теперь-то уж его судьба решена. Кому нужен дракон без перьев, еще и не способный оборачиваться в истинную форму в прыжке?

Подпись автора

ав от крипокролечки

Искореженный неясной, гнездящейся где-то внутри и не ощутимой, а какой-то эфемерно-неотступной, болью, он падает на колени и измученно взвывает сквозь плотно сжатые зубы. Все его нутро перекручивается тугим узлом, совершает мертвую петлю и вновь разжимается, оставляя под сердцем как будто пробоину - зияющую пустоту, заполнить которую не получается ничем, кроме сигаретного дыма, валящего от дешевой самокрутки Маттеуса и словно предназначенного для того, чтобы гнездится между ребрами дракона.
Какая ж блядская херня-то, мать вашу.

- Кери, успокойся, - голос отца как всегда обволакивающе-утешителен, но во второй раз за его жизнь это не помогает. Первый был после Изабель, когда он несколько лет не мог собрать по осколкам собственное сердце, то и дело срывался и улетал куда глаза глядят, а потом выплескивал на холст все оттенки красного и черного, какие только мог смешать, выводя ужасающе-притягательные узоры, одновременно страшные и завораживающие, как любая настоящая боль. Тогда Кетцалю ничего не оставалось, кроме как ждать, в особо тяжелые моменты сгребая его в охапку как маленького и долго укачивая у груди, твердя, что все пройдет и будет непременно хорошо, - обычная родительская ложь, чтобы хоть чем-то заполнить душераздирающую тишину страданий своего ребенка.
Сейчас не поможет даже это.
- Послушай, это ведь может быть... чем-то хорошим. Связка всегда была большим даром и для человека, и для дракона...
- Я не просил об этой блядской связке! И об этом мудиле как Всаднике я тоже не просил! - орет Кир так, что жалобно звенят стекла в окнах, и швыряет трубку, разбивая вдрызг свой восьмой по счету мобильный.
Ему плевать на это, вообще на все, - он бы разъебал к чертям весь мир, лишь бы не чувствовать себя так хуево.
Лишь бы не ощущать такую зависимость от гребаного шамана.

* * *
-  Здесь паркуются представители СМИ, - снисходительно сообщает он быдловатого вида парню, нагло занявшему свободное место возле галереи. - Или вы из "Ньюфордского огородника"?
- Че? - мужчина оборачивается, и Киаран смутно припоминает его лицо. Точно, тот хам у ресторана. Он что, побирается у злачных мест?
- Я говорю, это парковка для представителей прессы, - даже слишком любезно повторяет дракон и окидывает человека презрительным взглядом.  - И если вы не из "Вестника шиномонтажа", боюсь, вам придется переставить машину. В соседнем квартале отличная бесплатная парковка.
- А ты нормально разговаривать можешь? - лыбится этот нахал, демонстративно затягиваясь сигаретой, точно напоминая ему обстоятельства их случайного недознакомства. - Расслабься, я тут ненадолго. Проверну одно дельце и уступлю место твоим толстосумам.
- Вы немедленно уберете машину, - с едва заметным, но ощутимым нажимом заявляет Рейхард, уже начиная закипать.  - Сейчас здесь проходит важная конференция, и прессе нужны все парковочные места.
- И че ты сделаешь? - насмешливо осведомляется шаман, - его дар Киаран чует даже слишком хорошо, от парня буквально несет гнилью с Изнанки, как будто тот втирал себе в кожу все ее нечистоты. Особенно от забинтованной руки...
- Попрошу вас переставить машину более убедительно, - он едва показывает зубы в беглой улыбке. Мужчина усмехается.
- Ну давай, попроси.
Мощный, поразительный для человека поток силы сдвигает машину шамана с места, со скрипом отволакивая ее к тротуару возле автобусной остановки. Параллельно дракон тщательно сканирует ментальный фон окружающих, ненавязчиво внушая им смотреть в другую сторону и слышать шум ветра вокруг. Когда он отпускает импульс, вдали показывается быстро реагирующий эвакуатор.
- Блять! - мужчина не докуривает, спешно выкидывая бычок и рванувшись к своему автомобилю. Кир улыбается во всю ширь:
- Прошу.
- Мудила! - летит ему, уже энергично шагающему к галерее, вслед, но он даже не оборачивается.
Ничего, будет знать, тупой верзила. В следующий раз подумает прежде, чем нарываться.

* * *
Хуево, хуево, как же хуево... Его ломает, скручивает в бараний рог - отчаянное, дикое желание оказаться рядом с Матсом, прикоснуться к нему, почувствовать его присутствие. Его почти выворачивает собственной бьющейся в остервенелом одиночестве сущностью, хочется выхаркать сердце наружу, лишь бы перестало колотиться как бешеное, отдаваясь в висках чертовым именем шамана.
Матс-Матс-Матс.
Он едва не испускает хриплый стон, как вдруг резко гребаное голодное чудовище внутри него замирает, а затем радостно утихает - сильная рука обнимает его поперек груди, дрожащие губы утыкаются в затылок, горячечное дыхание пробегается по шее, щекоча кожу. От Матса пахнет теплом - до этого дракон даже не задумывался о том, что тепло имеет свой запах - и от ощущения его грубовато-надежных объятий вдруг становится так легко и хорошо, что у Кира не хватает воли, чтобы вывернуться и оттолкнуть человека.
Он застывает, стараясь лежать неподвижно и казаться крепко спящим, а потом, когда проходит немного времени, робко накрывает своей рукой ладонь Фэйта, чувствуя, как между ними что-то одновременно натягивается и успокаивается.
Теперь он, наконец, может заснуть и не маяться от этого гнетущего чувства нужды. Утром все снова будет тупо и хреново, но до этого момента еще целая ночь, а он уже так устал от постоянной измотанности.
Ему просто хочется покоя.

Подпись автора

ав от крипокролечки