Элеанор сказала ему, уже стоя в дверях, одной ногой за порогом - точно ей не терпелось уйти или она давала ему возможность остановить ее, или, может быть, она встала так, чтобы удерживать в равновесии тот хрупкий момент, в котором она сейчас находилась, - из разряда тех, после которых все меняется раз и навсегда, но пока они еще не произошли, воздух вокруг разрежен и душен, точно перед грозой, - так вот, в ожидании этой грозы она и сказала ему: я думаю, все кончено. Не "все кончено" и не "я думаю, нам стоит поговорить", а именно так, соединяя неопределенную неуверенность и решительное заявление: "я думаю, все кончено".
Это была слишком сложная для него конструкция - потому что он не уловил, к какой из частей этой фразы стоит прислушиваться больше, потому что он был мужчиной и не знал, как подступиться к женским выкрутасам, и еще потому что - это, вероятно, важнее всего остального - в этот момент он рисовал, как, впрочем, и в любой другой, когда она оборачивалась к нему с чем бы то ни было - неуверенностью или решительностью.
И еще - может, это было последней каплей, или ее преддверием - он рисовал не Элеанор. Рисуй он ее, она, возможно, простила бы ему рассеянность и невнимание, титул музы подошел бы к ее новенькой соломенной шляпке и изящным лодочкам, но он рисовал не ее, потому что она уже успела стать ему больше женой, чем вдохновением, - и потому одна нога ее уже стояла за порогом.
- А? - отозвался он в своей обычной манере, не то не расслышав, не то не поняв, что она сказала. Это короткое "А?" - он мог бы бы переспросить "Что?" или воскликнуть "Нет-нет, что ты такое говоришь!" - и решило все окончательно. Элеанор аккуратно переступила порог, оказавшись отделенной от него, и уже оттуда, словно с перрона уезжающему в поезде. повторила, теперь без неуверенности:
- Все кончено, Марсель. Между нами. Я ухожу.
Он поднял голову от мольберта, чтобы увидеть, что она действительно уходит. У ее ног стояли два внушительных чемодана, а накинутое на плечи пальто явственно свидетельствовало о твердом намерении выйти на улицу. Что это означало конкретно для их отношений, он еще не осознал, а только почувствовал первый раскат грома где-то в отдалении.
- Ты вернешься?
Элеанор рассмеялась - потрясенным неприятным смехом. Покачала головой, ковырнув паркет небольшим каблуком:
- О силы благие, нет! Я ухожу от тебя, Марсель. Насовсем. Все кончено - между нами.
Она сама просила его обручиться по человеческим традициям, но сейчас на ее пальце не было кольца. Он заметил это, потому что это было важной деталью образа. Рисуй он ее сейчас, он бы сделал акцент на сиротливой пустоте изящного пальца.
Но он рисовал не ее.
- ...никогда не понимал меня, - произнесла Элеанор, и он понял, что пропустил большую часть ее предшествующей речи. - Только и мог, что рисовать. А этого мало для женщины, Марсель. Этого мало для меня.
Что он мог сказать ей на это? Он и правда не понимал ее. Он не мог сказать о ней ничего. кроме того, что вспыхнуло в его сознании в первые минуты их знакомства около пяти лет назад. Он по-прежнему не знал о ней ничего, кроме того, что она шафраново-желтая. С оттенком желтого винограда на палящем солнце.
Для него этого было достаточно.  Для нее - нет.

- На самом деле, я не могу сказать о вас ничего, кроме того, что вы небесно-голубая, - говорит он женщине с морскими глазами и такой же печалью на радужке. - Но этого достаточно, чтобы влюбиться в вас, или, чтобы вас рисовать. Я думаю, - эта конструкция - все, что оставила ему Элеанор, уходя, - я думаю, что нам стоит остановиться на втором варианте.
Еще он думает, что это достаточно интересный расклад. Элеанор - ундина, она живет и дышит близостью воды, но рисовать ее следует в солнечно-желтых тонах, иногда добавляя, разве что, немного охры.
Агнесса - вампир, она питает себя алой кровью и носит под сердцем туманную дымку тоскливого ожидания возлюбленного, но ни один из этих оттенков не подходит ей, ее нужно описывать легчайшими тонами голубого, примешивая изумрудный отлив, чтобы передать истинный образ.
Что будет, если из этой прозрачной голубизны он достанет все слагающие ее полутона? Неприметную печаль улыбки и жар любви, замершее ожидание и тревожность от каждого предвещающего звука? Что, если возможно написать всю палитру эмоций, а после вновь сложить ее в небесную чистоту?
Возможно, тогда он откроет легендарный пятый элемент, подсказывает чуть насмешливо услужливое воображение. Возможно, весь ответ - в этом, и ему действительно стоило оставить Обитель навсегда, чтобы добраться до этого секрета.