Марсель привык, что общение с людьми (которое он с подачи доктора Саммерз обозначает как "социальное взаимодействие") имеет свои особенные ритуалы и схемы, не всегда ему понятные, поэтому иногда просто плывет по течению, не разбираясь. Возможно, эта ситуация и стоила дополнительного анализа - и он потом еще обсудит это с Джулией - но в моменте Марс просто подчиняется встречному порыву и принимает из рук Китча куртку, не очень, впрочем, понимая, какой в ней смысл, но по наитию накидывая себе на плечи.

Ощущается странно - ему уже не было холодно, и грубоватая ткань никак не привнесла тепла, но сам вес чужой вещи на теле - вещи Салли, отданной емй - почему-то кажется приятным и существенным.
- Спасибо, - вежливо говорит сильф, сам не особо осознавая, за что он благодарит. Слегка хмурит брови, пытаясь вникнуть в смысл слетающих с губ визави слов.
- Сара - мой агент, - поясняет он, будто это было главным маркером недопонимания в их беседе. - Она...всё устраивает. И говорит, как мне нужно работать.

На самом деле, внутренний конфликт с Сарой, не осознаваемый самим Марселем, достиг уже довольно впечатляющих масштабов, превращая всё их взаимодействие в сюрреалистический театр абсурда, в котором сильф не мог взять в толк, почему от него требуются столь колоссальные усилия, а девушка, напротив, была не в сила понять, почему с ним так сложно в самых простых вещах.
Джулия уже неоднократно подводила его к мысли, что Сара в качестве агента ему не подходит, но Марсель пока не добрался до очевидной для себя степени осознания этой истины.

И почему-то в компании Салли эта трещина становится более очевидной: по лицу Флобера пробегает рябь, делая его выражение еще более потерянным, чем обычно, словно он никак не может подобрать точный оттенок для отображения цвета на холсте.
Пытаясь справиться с этим, он обращает все свое внимание на Китча - но и здесь не встречает ничего однозначно ему понятного.
- Я не маньяк, - на всякий случай заверяет он. - Мои картины называют эротическими, но это... не о сексуализации.
Его рука вспархивает вверх, точно пытаясь указать на что-то, но в тот же миг беспомощно повисает.

Он не в курсе, видел ли Салли его работы, и входить в галерею тот отказался - а кроме собственно картин, Марсель не знает достоверных аргументов.
- Не помню, чтобы я смотрел фильмы о маньяках, - простодушно говорит он, послушно принимая протянутую ему бутылку и, по примеру Китча, делая глоток. Напиток горчит и странно вяжет язык, не в пример излюбленному художником белому вину. Но так, наверное, надо - в эту ночь и с этим человеком. Иначе заполнить этот холст просто не выйдет.

- Ты меня боишься? - удивленно спрашивает он, машинально перебирая по крупицам все моменты их предыдущих встреч и силясь вычислить тот, где он мог показаться опасным или грозным.
Вэлиар вполне мог бы снести Салли с места и размозжить о стену, пожелай он того, - это факт, но, кажется, он ни разу не упомянул об этом и не намекнул на свою силу.
Или...он снова что-то сделал не так?

Подпись автора

ав от крипокролечки

О том, чтобы нарисовать Салли, Марсель думает уже с первой их встречи, но держит это при себе, потому что, кажется, вываливать такие вещи сразу считается неприличным. Однако, прозвучавший вопрос быстро освобождает его от этих оков, и сильф с улыбкой кивает:
— Я с удовольствием тебя нарисую. И да, мне позируют без одежды, — если в словах Китча и был какой-то подтекст или насмешка, то он этого не уловил, поэтому просто говорит как есть.

Эротика для него все еще не про секс и даже не про обнаженность. Просто ему кажется, что так легче передать внутренний цвет, не отвлекаясь на дополнительные детали вроде одежды или аксессуаров. Картины Флобера целиком посвящены тому самом переводу из внутреннего в наружное, с которым он сам испытывал такие трудности. И он уверен, что взглянув на Салли обнаженным, он сможет точно определить его оттенок. Может быть, все-таки морской зеленый?

Отвлекшись на это размышление, он не сразу замечает неожиданную возбужденность Китча, а, оказавшись под градом его расспросов, вдруг понимает, что, кажется, дал маху. На лице Марса, обычно отрешенно-спокойном, появляется выражение легкого испуга, — и точно пытаясь найти защиту у самого Салли, он стремительно делает шаг к нему и цепляется за руку, удерживая за предплечье.
— Прости... Я не...я забыл, что ты можешь...о небо...

Флобер отчаянно зажмуривается, чтобы не видеть эту картину — он, застигнутый врасплох по собственной беспечности, и человек, который, возможно, сейчас может узнать больше, чем нужно. Марсель никогда особо не понимал всех принципов секретности, диктуемых Эдемом, но помнил, что это вроде как важно...для безопасности?

Но Салли, кажется, не собирался причинять ему или кому-то из его народа какой-либо вред.
— Прошу...молчи. Я все объясню, но не здесь.
Теперь он уже почти тащит мужчину за собой, обманчиво мягкой хваткой вцепившись в его руку, и сам подхватывая заполненную «арсеналом» сумку. Они сбегают по улице вниз, ныряя в неприметный стороннему взгляду спуск в метро, в котором никого не оказывается, а турникеты поддаются простому толчку. Не давая Салли времени удивиться или что-то спросить, Марсель сбегает с ним по стоящему эскалатору вниз, в абсолютную безлюдность станции, на которой даже отделено не слыхать поездов, и останавливается в центре, выпуская «заложника» и предлагая тому взглянуть на место, в котором они очутились.

«Мэйр-стрит» была давно заброшенной станцией Ньюфордского метро и находилась вообще-то далеко в Старом городе, заколоченная намертво и «изъятая» из пользования. Марселю стоило немалых трудов выбить себе «проход», зато результат превосходил все ожидания.
Теперь здесь располагалась, ни дать ни взять, настоящая подземная галерея, и все стены от и до были расписаны подчистую — граффити, набросками, огромными фигурными пятнами и мазками, тысячей образов и лиц, миллионами сюжетов и событий.

— Это подземное искусство, — негромко говорит он Салли и ставит на пол сумку с инструментами. — Здесь рисуют те, кого наверху не всегда привечают.

Подпись автора

ав от крипокролечки

Человеческие руки способны только ощутить очертания воздушного тела, но не сжать его в объятьях. Марсель помнит, что это всегда сбивало Константина, стремящегося прижать его к себе, но даже сейчас, имея этот опыт. он не очень понимает, почему. Ведь ветер априори нельзя удержать - и глупо пытаться это сделать, куда логичнее просто позволить ветру обнимать тебя, ведь его нежность всегда безгранична.

Салли принимает эти правила быстро - так быстро, что Вэлиар даже не успевает вспомнить, что у людей могут быть трудности с его истинной формой. Он касается Китча самой своей сутью, позволяя тому постичь и ощутить его, и в этом для него нет ничего чересчур интимного или слишком личного: у ветра нет границ, а, значит, нет и ограничений.

Он позволяет себе слегка приподнять Салли над полом, давая тому почувствовать полет, а потом мягко и аккуратно опускает, отпархивая чуть назад и снова принимая телесное воплощение.

На глубине, под землей, он всё же не чувствовал себя так уверенно и беззаботно в своей изначальной ипостаси, как это бывало не свежем воздухе, поэтому предпочел не увлекаться, тем более, что из-за нарушенного сродства к своей стихии он вновь начинал испытывать инстинктивный страх, памятуя о том случае, когда его резко выкинуло из воздушной формы.

Салли, разумеется, понятия об этом не имел и смотрел на него во все глаза, на что Марсель ответил мягкой улыбкой, плавно разминая плечи, которые сразу после перехода ощущались непривычно тяжелыми.

- Марсель - выдуманное имя. У нас у всех они есть, так проще. Но мне оно нравится и, кажется, мне подходит. У тебя ведь тоже есть...два имени? То, которым ты представляешься, и настоящее...если я правильно понял.

Тонкости человеческой психологии все еще давались сильфу с трудом, но почему-то именно с Салли это не ощущалось особой нагрузкой на общение. Как будто с этим парнем можно было не скрывать свою потерянность в социальном лабиринте, а просто спрашивать обо всем, что вызывало у Марса затруднения в восприятии.

Было ли дело только лишь в альгамбрийском зеленом, или тут было замешано что-то еще, - сложно было сказать.

Подпись автора

ав от крипокролечки

Остаток непрошенных слез проливается уже в твердое плечо Китча, быстро прижавшего его к себе, и это почему-то кажется Марселю удивительным: такие ощутимые объятья, которые при том не воспринимались как некий ограничитель. В следующую же секунду ему уже становится неловко за свой невольный срыв - он вообще не уверен, что тот связан именно с вопросами Салли, но подобраться ближе к этому осознанию не может, оставаясь "заложником" картины происходящего.

Мелко подрагивая от рыданий, он позволяет человеку потянуть его в сторону и послушно смыкает пальцы на врученной ему жестянке, точно во сне делая небольшой глоток и удивленно морщась от странного "химозного" вкуса.

Это однозначно не то, к чему он привык, однако, именно сейчас кажется уместным как удачно подобранный оттенок цвета.
Поэтому Марсель продолжает пить - неровными, судорожными глотками, обжигаясь и царапая горло о странную смесь явно дешевого пойла.
Сейчас это неважно.

- Извини... - еле слышным шепотом выдает он, когда снова ощущает в себе способность говорить. - Я не знаю, почему... Не понимаю, почему это так на меня подействовало. Это никогда...не казалось мне проблемой, просто... в последнее время как будто я острее ощущаю, что...не могу по-настоящему соприкоснуться с миром.

Он поднимает влажные глаза на Салли - и застывает в полнейшем потрясении.
Сквозь стоящие на радужке слёзы цвет Китча кажется еще более выразительным, глубоким, буквально пронизывающим до костей. Марсель смотрит на него - и понимает, что стал свидетелем "сильного" тона, того, который перекрывает все остальные, стягивая фокус внимания на себя и отбрасывая свою цветовую тень на все окружающие оттенки.
Это было совершенно потрясающе.

- Ты не забудешь, - непослушными губами нащупывает слова Вэл, так и продолжая сидеть с распахнутыми очарованными глазами. - тебе и правда лучше об этом не говорить, но...теперь ты будешь видеть. Это был только вопрос времени. Твоя суть...уже искала выход наружу. Вот что я увидел тогда на твоих граффити, - неожиданно он отвечает на проскользнувший уже давно вопрос Китча, тогда потонувший в потоке разговора. - Тебе нужно было вырваться. И здесь...ты можешь посмотреть, что из этого получится.

Он неопределённо машет рукой куда-то в пространство, и совершенно неожиданно (не для Марселя, конечно) посреди изрисованных до последнего миллиметра стен появляется чистый свободный "пятачок", готовый к принятию нового шедевра.
- Она приняла тебя,- словно бы ни к кому не обращаясь, говорит Вэлиар, делая очередной глоток и морщась. - Подземная галерея.

Подпись автора

ав от крипокролечки

Для Марселя сексуальное влечение даже не порыв, а часть творчества, обязательный элемент вдохновения. Миг, когда он целует Китча, не пропитан мускусом и потом, вязким желанием обладания или отдачи, в нем нет ничего пошлого или развращенного. Просто поцелуй в этот момент — оттенок синего, один из тех, что вылился на картину на стене подземки: и в этот миг Марсель состоит из синего спектра, из суммы мельчайших полутонов, один из которых — вкус чужих губ, вязкость чужой слюны на языке, прошивающее резкое ощущение сладковатой боли, пронзившей преддверие рта — вспышка и он потрясенно и вместе с тем абсолютно осознанно смотрит в глаза Салли: диковатые, оголтелые, безумные — все в такт его оттенку.

Марс понятия не имеет, что означает «у меня встал», он не представляет себе, о чем именно он должен сказать, и в очередной раз чувствуя себя абсолютно беспомощным, он выбирает единственный приемлемый для себя вариант из всех возможных сейчас — вжимается крепче в Китча, смешивая их цвета, позволяя альгамбрийскому зеленому взять верх над синью, подаренной ему секунду назад; у Марселя нет своего цвета, он весь — лишь то, как его нарисовал Салли, и сейчас это — верх всего мирового искусства, апогей живописи, потому что иначе этот холст просто вымрет, сгниет, рассыплется в пяль и бессмысленную труху.

— Хорошо, — говорит Марсель, отвечая сам не зная на что, прогибается в объятиях, чувствуя, как горит кожа от стремительного захвата чужих губ. Его руки мягко взлетают, обвивая шею Китча и цепляясь за него, как за единственный ориентир в весьма неустойчивой системе. — Я бы начал с наброска карандашом или углем, чтобы понять твое чувство формы...

Сознание куда-то проваливается, и в следующий миг он вылавливает себя уже полуобнаженным, в сдернутой с плеч и груди рубашке, поваленным на зыхудулый диван, незнамо как взявшийся прямо под боком ( не то чтобы это шибко удивительно для подземной галереи, просто его память действительно вырезает «переходные моменты»). Руки Китча, губы Китча — все отведенные ему константы, вся заданная композиция, и, выдерживая её, Марсель откидывает голову на подлокотник, податливо приподнимая бедра и разводя ноги, когда Салли рывком подается к нему.

И синий сливается с зеленью.

Подпись автора

ав от крипокролечки

Закрытые выставки "для посвященных" давно стали обычной частью творчества Вэлиара, главной сложностью которой было то, что в этом случае он не мог скинуть организационные моменты на Сару. Иногда он спрашивал себя, для чего нанял агента из людей, лишая себя целой массы возможностей, но, кажется, тогда на то была веская причина, как-то связанная с интеграцией. Он не помнил точно. Подобные мелочи очень быстро улетучивались из его памяти, принимая статус просто фактов: "его агент - Сара", и на этом точка.
Доктор Саммерз осторожно замечала, что с этим "вероятно, надо разобраться", но пока что они просто е успели дойти до этой его проблемы - или чем оно там являлось.
Поэтому для "особых" экспозиций всё было обставлено максимально просто. Лаконичный указатель на входе, пара флаеров, которые обычно распространял Оскар. Марселю, можно сказать, повезло, что магия Ньюфорда зачастую сама приводила к нему страждущих, иначе бы все его тайные выставки действительно оставались бы тайными.
Но он об этом, разумеется, не думал.

Эта выставка была особой. В частности, потому, что представляла собой часть терапии. Доктор Саммерз, возможно, не совсем это имела в виду, когда предложила ему проработать свои "сложности с небом" посредством живописи, но Марсель понял её именно так.
- Вэл...ты уверен? - с необычайной осторожностью осведомляется Оскар, когда сильф впервые показывает ему итоговую композицию. - Это не слишком...лично?
Марсель смотрит недоуменно - для него искусство вообще всегда личное, как ни крути, разве может быть иначе. Дракон цокает языком, но так и не оказывается способен сформулировать свои опасения. Накрывает ладонью его плечо и прислоняется виском к виску, склонив голову, чтобы рассмотреть холст, перед которым они стояли:
- Это я помню...Это ведь оно, да?
Со столь многовековой дружбой уточнений не надо - Марс, улыбаясь, кивает. Да, это было небо Оскара, светлое, почти белое от заливающего света, прямо над пиками исландских гор, северное, честное, пронзительное.
Были на выставке и другие "неба" - хмурые и грозные, проседающие и рыхлые, солнечные и дождливые, бескрайние и обрамленные по периферии.
Во всех них можно было летать - без проблем, без ограничений, без страха.
И было небо Ньюфорда - отделенное от остальной экспозиции, тревожно-дрожашее, зыбкое, неверное.
То самое, которое его не удержало.

В ту ночь он не хотел смотреть на него.

Марсель обходит всю выставку, привычно проверяя, чтобы свет был выставлен правильно, а ночные тени ложились как надо. Сделав один из множества поворотов, предусмотренных планом обозревания картин, он замечает в коридоре одинокую фигуру - вероятно, заглянувшего посетителя. Сильф приглушает шаг, начиная двигаться осторожней и плавней, чтобы не помешать, но визитёр его, кажется, и так не замечает, поглощенный лицезрением холста.
Флобер издали понимает, на что именно смотрит дракон, и подходит к нему, больше занятый наблюдением за картиной-на-которую-смотрят, чем за собственно зрителем.
Поэтому слегка сбивается, когда оказывается, что нужно опустить взгляд, чтобы увидеть посетителя прямо на полу.
- Это Португалия, - как будто это объясняет вообще всё происходящее, замечает Марсель, останавливаясь в полушаге от дракона. - Кажется, 1970-й...Или восемьсот... Я не уверен в датах.

Подпись автора

ав от крипокролечки

Даже в обычной повседневной одежде Оскар выглядит так, словно вышел из фильма Бёртона и забыл об этом. Вокруг дракона волнами растекается аура экстравагантной уверенности, беспечной фееричности и того эпатажа, что на мероприятиях, подобных этому, невольно воспринимался как естественное продолжение заданной атмосферы. Говоря откровенно, он кажется здесь куда уместнее, чем сам Марсель, привалившийся спиной к одной из арочных колонн, поглядывающий по сторонам с плохо скрываемой нервозностью.
По счастью, именно эта разница играет ему на руку - случайные взгляды, обращаемые в их сторону, немедленно зацеплялись за статную фигуру Кюдля, останавливались на ней, невольно огибая Флобера, и так лишали его той пугающей прицельности, что обычно дополнительно тревожила его в эпицентре любого столпотворения. Оскар словно бы стоял между толпой и Марселем, сверкая белозубой улыбкой и щуря подкрашенные глаза, пока он рассматривал с живым любопытством вереницу картин на противоположной стене, то и дело тыкая пальцем в одну из них и радостно объявляя что-то вроде: "О, я ее помню! Та клыкастая дамочка в Париже, да? Ты был очарован ею, я только не помню, вылилось ли это во что-то интересное..."
Почему-то Эйяфьядлайекюдль был свято уверен в том, что автору эротических картин полагается спать с каждой из своих моделей. Он даже затеял игру в "горячо-холодно", рандомно указывая на различные портреты в зале и пытливо вглядываясь в чуть дергающееся от напряжения лицо друга.
Марсель подозревал, что на деле Оскару не настолько уж интересно, с каким процентом из представленных здесь существ он и правда имел интимную связь, и он просто пытается его отвлечь, - но как бы там ни было, дракон казался всецело поглощенным этим изысканием.

- ...Холодно, - с мягкой улыбкой выдыхает сильф как раз, когда очередь доходит до портрета Агнессы с изящным разлетом крыльев за спиной, но прежде чем деятельный Оскар переключается на следующую "жертву", к ним подходит журналистка с кипой вопросов, пригвождающих Марселя к месту. Дракон смещается так, чтобы слегка заслонять его плечом, и смотрит на репортершу взглядом, создающим впечатление,  будто ее вмешательство прервало какой-то чрезвычайно важный разговор об искусстве, - на их беду,  девушка, кажется, не узнает в его защитнике того-самого-Оскара, что, кстати, было их любимым обманным маневром на публичных мероприятиях,  - и все внимание по-прежнему приковано к Флоберу, хотя, вероятно, количество первоначально запланированных вопросов уменьшается из-за грозного вида дракона.
В какой-то момент Марсель отключается и воспринимает все происходящее через "белый шум" - журналистка, видимо, поняв, что он не мастак в интервью, начинает говорить сама, рассчитывая на какую-то реакцию, но он продолжает просто смотреть на нее и молчать.
Она пытается в последний раз - уже явно с досадой, изведенная и его немногословностью, и напором Оскара - преувеличенно восторженным жестом обводит рукой зал и выстреливает в него неискренней улыбкой:
- Какой интересной идеей было так обыграть извечный дуализм сексуальности!
Марсель смотрит на нее, наконец, исторгая из себя свое излюбленное рассеянное "А?", заменявшее ему все уточняющие вопросы. Девушка морщится, но все еще старается держать марку.
- Ну, "двуликий Эрос". Как двуликий Янус, только...Эрос. 
Марсель вспоминает, что это помпезное название действительно значится и у входа в галерею, и на флаерах, но вот только его придумала Сара, а не он. Он собирался назвать экспозицию "от мельхиора к берлинской лазури", имея в виду контрастный переход чувств, пробуждаемых влечением и красотой - от мимолетного зацепления взглядом до оглушительного водопада эмоций - но Сара убедила его, что никто не поймет  такой "синестетической конструкции" (Марсель не знал значения слова "синестетический", но интуитивно понял, что это то самое, что обычно стоит между его восприятием и общими канонами). Сара настояла на "Эросе", заверяя его, что задуманная ею игра слов это именно то, что нужно - громко и концептуально.
- Это идея моего агента, - словно очнувшись, сообщает Марсель в момент, когда журналистка, разочарованная его равнодушием, уже готова уйти. Она кисло улыбается ему, кивая и бессмысленно водя по скудным записям в блокноте ручкой, потом сдержанно благодарит его и удаляется.
Сильф выдыхает. Оскар закатывает глаза.
- Вэл, в день, когда ты осознаешь, что интересен такому количеству народа, я открою Ту Бутылку,  клянусь.
Та Бутылка - это легендарное вино, урожай которого пришелся на год, когда Вэлиар и Эйяфьядлайёкюдль едва-едва могли считать себя отроками. Оскар берег ее для особого случая - то есть того, когда случится что-нибудь по-настоящему невероятное.
Например, появление звездных единорогов. Или всеобщее взаимопонимание. Или - чем черт не шутит - социализация Марселя.

Толпа наплывает, сдавливает, и Оскар кладет руки ему на плечи, мягко отстраняя в небольшую нишу у прохода, в самом углу зала. Флобер опирается спиной о стену, глубоко вдыхая и выдыхая, прикрывает глаза, вновь открывает их, глядя на ряды мелких лампочек по периметру потолка, их отблески кружат у него перед глазами , сливаясь в какой-то момент в единое сияющее пятно.
- Дышим, Вэл. Ды-шим.
Д ы ш и м.

Подпись автора

ав от крипокролечки