подарок судьбы — улететь отсюда на время. рейнис любит драконий камень, она родилась здесь и не представляет, как могла бы жить где-то еще, рейнис любит море, море было первым и самым преданным слушателем ее песен, и здесь море — везде. еще один повод упрямиться, не желая брака с вестеросцем: знатные лорды здесь живут в горах, в долинах, у рек, а что ей река? река тоже звенит, переливается и шепчет свои песни, но река и вполовину не так прекрасна, как море.

ни один лорд, даже самый красивый, благородный и доблестный — не эйгон. рейнис думает, что восхищалась им всегда. что всегда видела в нем не только брата, что он вызывал в ней совсем иные чувства, и это всегда было приятно, немного больно, волнующе, и она, может, начала придумывать песни именно поэтому — чтобы вот так, в них, свои чувства выразить, потому что кому скажет? с висеньей делилась многим, но только не этим. отец бы не понял, а слуги недостойны ее откровений. знала лишь мераксес, ей рейнис шептала обо всем, прижимая ладони к теплой драконьей морде и глядя в золотые глаза. мераксес ее понимала, но все-таки...

у рейнис внутри все поет, расцветает, горит — улыбка эйгона отражается на ее губах, она на секунду задумывается, что для полета, может, стоит надеть что-то другое, не это легкое невесомое платье, в нем будет неудобно, но тут же от этой мысли отказывается. в нем будет неудобно, но совсем не летать. она просто забыла. эйгон может напомнить, но он то ли тоже забывает, то ли тоже делает это намеренно.

прочитать бы его мысли, забраться бы ему в голову; рейнис бы закатывала глаза с мыслью «все мужчины такие», но — нет, эйгон не такой, она всей душой отказывается сравнивать его с кем-то, он отличается от всех, он для нее — самый особенный. последний наследник погибшей валирии [все знают, что дни отца сочтены], но не поэтому рейнис его выделяет. просто... это, наверное, и есть любовь, когда он — априори лучше всех. когда он прикасается, и по телу сразу же бегут мурашки. когда хочется прикоснуться еще, даже если это будет совсем невинно.

рейнис любит мераксес, но драконица должна простить ее за то, что летит сегодня не с ней, рейнис уверена — она понимает. балерион, в свою очередь, принимает ее, как всадницу, не ворчит, не издает тихий рык, не возражает, значит... рейнис хочет думать, что дракон эйгона тоже понимает чувства всадника.

рейнис либо чуткая, либо мастерски преуспела в самообмане, но все кажется ей [или не кажется] слишком... двусмысленным. то, как эйгон помогает ей подняться в седло [балерион больше мераксес, а помочь леди — это по-рыцарски, но она не хочет списывать все на вежливость и бережное отношение к ней, как к младшей], то, как придерживает в седле, и это ей точно не нужно, но в то же время это нужно ей больше всего. он так близко, что она забывает даже про полет, не смотрит по сторонам, не любуется видом. небо огромное, бескрайнее, ясное, перистые облака — как мазки художника на картине, внизу — весь мир, который может принадлежать им [который будет принадлежать им, который уже им принадлежит, пока они летят], но для рейнис существует только грудь эйгона, к которой она жмется спиной, его рука на животе и губы совсем близко от уха. если она задрожит, она себя выдаст. если она себя выдаст — что тогда? они повернут домой?

вряд ли. но рейнис сдерживает дрожь, изо всех сил делая вид, что все должно быть именно так и не происходит ничего особенного. что ей не хочется опустить его руку ниже, туда, где вдруг разгорается жар, и не хочется запрокинуть голову назад, уложив на плечо. что она не забывает о высоте, драконе, небе и облаках.

лучше бы вообще не приземляться, но они садятся на какой-то остров. рейнис с неохотой чувствует, как эйгон отстраняется, напоминает себе: это правильно, но когда спускается, снова попадает ему в руки. теперь это правильно. черт.

рейнис делает шаг назад, наконец уделяя внимание пейзажу. небо и море сливаются воедино, и не понять, где одно и где другое. волны с тихим шумом накатывают на берег. легкий ветерок пахнет солью. здесь хорошо, спокойно, здесь нет никого, кроме них двоих [балерион прикрывает глаза].

она хочет заговорить, она многое может сказать, то, что не будет значить ничего и будет значить все, она может что-то напеть — в мыслях рождаются сотни песен одна за другой — но эйгон заговаривает первым. они одиноки. они последние. у них нет никого, кроме них самих, и рейнис почти отвечает что-то, то самое, значащее все и ничего, но все слова теряются. голос эйгона звучит тихо, но заглушает шорох прибоя.

«хочу, чтобы ты была моей».

она чуть шире распахивает глаза, приоткрывает губы — сказать хоть что-то, всегда же знала, что сказать, часто и на секунду не замолкала! — но несказанный ответ теряется на его губах. и рейнис теряется. теряется на мгновение, прежде чем ответить, и все внутри обрушивается, и все внутри срастается, и море шумит, и цветы ярко пылают огнем, и поцелуй становится глубже, требовательнее, более настоящим. самым настоящим на свете. рейнис трепещет, отвечая, сжимает в пальцах ткань на его плечах, будто это для нее не неожиданность, будто она только этого и ждала, только этого и хотела [а разве не так?]; платье становится мешающим, хотя оно такое легкое, что его словно и нет. ничего нет, никого нет, даже моря, даже неба, только она и эйгон, и их общее пламя между ними, и жаркие-жадные поцелуи, и ладони на ее талии, и рейнис так хочет большего, что сама своих желаний пугается. это неправильно. это правильно. это...

поцелуй разрывается, и рейнис прячет раскрасневшееся лицо у брата на груди. так и осталась бы у него в объятиях навсегда, в этой секунде на этом острове.

она хочет быть его, она всегда была его, хотя долг говорил об обратном, но она была его, а он был ее. рейнис не завидовала висенье — она ревновала. сколько бы ни говорила себе, что любит их обоих, эйгона все равно любила иначе.

— хочу, — шелестит рейнис. — но дело не только в том, чего я хочу. чего мы хотим. ты женишься на вис. я... я правда не хочу становиться между вами, — врет, хочет, или не хочет; она сама не знает — то думает, что отберет эйгона у сестры, и будь что будет, пусть висенья ее ненавидит; то думает, что смирится со своими чувствами и стерпит, что брат и сестра поженятся, а она останется одна или выйдет за велариона; то думает, что можно найти третий выход [у дракона три головы], и постоянно путается в собственных намерениях. сейчас это «не хочу становиться между вами» — искреннее. сейчас, а через минуту уже будет ложью. — мы не должны были... — теперь — тот самый момент, когда ей нужно отстраниться, сделать шаг назад, выскальзывая из его рук, но рейнис не может [не хочет], и снова начинает злиться на всю несправедливость: если бы не дурацкий долг и дурацкие обычаи, они прилетели бы сюда именно для того, чтобы целоваться, они были бы счастливы, может, висенья тоже была бы счастливее, рейнис не уверена, нравится ли сестре эйгон, нравится ли ей вообще кто-нибудь, кроме ее меча. если да — вис слишком тщательно это скрывает. рейнис не понимает, как можно прятать свои чувства так, словно их нет совсем. она бы не смогла. она и не может, каждый взгляд, каждая нота голоса говорит об этом.

есть еще один выход — просто остаться с ними. просто остаться, и знать, что эйгон будет приходить к ней. вряд ли тайно от вис, а может, и тайно. это будет нечестно и нехорошо, но это кажется самым легким путем, и все же рейнис обидно, когда она представляет это. ей нужно, чтобы ее любили, ей необходимо, чтобы ее любили, но в то же время этого мало.

ей будто всего всегда мало. ей надо больше. ей надо все и сразу. если лететь на драконе — то пусть даже на чужом, лишь бы лететь. если любить — без остатка, забирая чужую любовь так же, без остатка. если злиться — злиться обжигающе яростно. если петь — петь даже в траурной атмосфере близящейся чужой смерти. долг важен, но у рейнис долг только перед собой. она эгоистичная, она знает, но это ее волнует меньше всего. она же дракон, а драконы берут то, что хотят, ничего не спрашивают и их не волнует мнение людей и богов.

они же последние драконы, почему старших так волнуют дурацкие правила? потому, что они старшие? перед кем им выполнять пресловутый долг, если отец вот-вот покинет этот мир и они действительно останутся совсем одни, и перед кем им тогда отвечать, если даже боги их родины — и те погибли в пламени рока?

рейнис отпускает эйгона, отступает все-таки на шаг, смотрит прямо в глаза. легкий ветерок качает волосы, юбку ее платья, бретелька снова сползла с плеча и она не возвращает ее на место. проводит языком по губам почти неосознанно. заправляет прядь волос за ухо тоже неосознанно — они мешают и лезут в лицо.

— прости, — смущенно говорит она, не зная, перед кем извиняется — перед ним, висеньей, отцом, матерью, всеми сразу? или перед собой, за то, что сдерживается и не целует снова.