Блэйд терпеть не мог усложнение операций. Точнее сказать не так, такие сильные эмоции в отрыве от постоянного, как у хорошей гончей, чувства преследования добычи и мести, были ему не свойственны. Всё, что не входило в крайне узкую сферу его интересов, попросту не было достойно ни внимания, ни сильных переживаний. Однако он чувствовал себя донельзя уставшим уже сейчас, только лишь на этапе подготовки. И, конечно же, как обычно, позволял Кафке творить над ним всё, что заблагорассудится, только бы ему не пришлось решать все эти важные проблемы. Он даже не слишком замечал, что именно она делает, пока не прозвучала крайне неожиданная для него фраза.
Понять, откуда это взялось, соединить одно с другим получилось у него далеко не сразу. Прямо по лицу читалось, как вертятся и щёлкают внутри проржавевшие — регенерация могла восстановить всю его голову, даже если она разбита в кашу, но не ускорить процессы её работы, — шестерёнки мыслей Блэйда. Ему необходимо показать, что он расстроен? Разочарован? Рассержен? Наверно, так не слишком успевающие ученики смотрят на параграф в учебнике, в котором не понимают ни одного слова, а, между тем, это задачка, которую им нужно решить, и не позже, чем к завтрашнему дню.
— У меня… Никогда не было женщины.
Он сказал это очень просто и с воистину поразительной для него уверенностью, ведь обычно Блэйд сомневался в каждом из своих мутных и разрозненных, словно разлетевшейся по всей комнате мелкие осколки зеркало, больше не способные захватить всё его отражение и вместо этого искажающие  Он сказал это очень просто и с поистине удивительной для него уверенностью. Обычно Блэйд сомневался в любом из своих мутных и разрозненных воспоминаний, словно по всей комнате разлетелись мелкие осколки безжалостно разбитого вдребезги зеркала, больше не способные захватить всё его отражение и вместо этого искажающие реальность, каждый по-своему. На сей раз он даже не колебался, он точно знал.
Он уповал, что задавать наводящие вопросы Кафка не станет, так как, хотя не солгал про женщин, тем не менее, так же отчётливо улавливал, что кто-то был. И не просто был – он не замечал никого другого, кроме этой загадочной личности. Поэтому от него ускользнули какие бы то ни было подробности о том, вздыхал ли кто-нибудь по нему, проявлял ли знаки симпатии, пытался ли завоевать его сердце. Ни имён, ни внешности, ничего, только одна-единственная подобная путеводной звезде мягкая улыбка, обволакивающая его душу, словно волны океана. Но кому принадлежала эта улыбка и получилось ли хоть что-нибудь между ними – память уже не желала подсказывать.
— Извини, что доставляю столько проблем.
Блэйд не мог, конечно, видеть и оценить себя со стороны, но не требуется быть гением, чтобы сообразить – его, скорее, можно принять за похоронного агента, чем за влюблённого спутника жизни. Или даже не влюблённого, ведь существуют браки по расчёту. Такой человек, как он, с первого же взгляда на столь непоколебимое безразличие выдаёт: нет, такой  не будет обременять себя тем, что заставит его предпринимать какие-то дополнительные усилия. Его бы даже в похоронные агенты не взяли, ведь им нужно заинтересовать других услугами своего ритуального бюро. И не то, чтобы природа полностью лишила его харизмы. Скорее, он даже никак не старался её раскрыть и преподнести. Как будто это какой-то давно завалявшийся мусор, который не выбрасывают даже не из жалости — а лишь потому что вовсе позабыли про него.