в храмах се ляня цветут цветы, что никогда, кажется, не вянут. в храмах се ляня люди не преклоняют колени, стоят прямо, голову кверху держат и улыбаются — все знают о том, что се лянь справедлив в своих суждениях, все знают о том, что ему не хочется видеть слезы на чужих щеках и он всегда готов помочь. пожалуй, это и становится его ахиллесовой пятой. се лянь забывает раз за разом, что люди — слишком мелочны для того, чтобы растрачивать себя просто так, чтобы кидаться к ним с распростертым сердцем, вот только иначе он не умеет. и каждый раз, когда в его честь зажигают палочку благовония, каждый раз, как кто-то просит чего-то — се лянь старается исполнить так, чтобы в него верили больше.

иногда се лянь задает себе вопрос: нужна ли эта чертова вера ему, что привык к тому, что его забыли? что в него не верят, считают божеством хилым, мусорным? иногда се лянь возвращается во дворец небесной столицы и в темноте своей комнаты прикрывает глаза и неловко касается пальцами жое, что сворачивается на его шее ( уже не подобно удавке ) доверительно. иногда се лянь забывает о том, что у него больше нет сковывающих канг, что блокировали его силу. иногда се лянь забывает об том и касается шеи и лодыжки — слишком уязвимо это. чувствует себя слишком открытым, когда в очередной раз улыбается генералам, когда помогает решить чей-то спор, когда прикрывает глаза, стоит кому-то в храме его преклонить колени. ему говорят — привыкай, ты ведь был принцем наследным ( государства падшего и забытого ), ты ведь должен был привыкать к такому с детства. ему говорят — привыкай, ты ведь теперь не мусорное божество, ты ведь сам ( чужими руками ) отстроил эту чертову столицу с самого дна. ему говорят — ты ведь победил белое бедствие, так радуйся, вот только

каждый вечер се лянь закрывает свои глаза, чтобы на следующий день открыть их снова. каждый день он закрывает их, чтобы сбежать от всего — слишком много наваливается на плечи (не)хрупкие. слишком много забивается в голову из того, что вообще не должно появляться там. и каждый день се лянь смотрит в огромный потолок, пока дрема не опускается и пока не проваливается он в нее, как в одеяло спасительное.

говорят, что однажды становится легче — се ляню не становится. не становится, когда он снова вынужден улыбаться тем божествам, которым не хочется. се ляню не легче, когда его руки почтительно касаются и когда он смеется со всеми за праздничным столом. се ляню становится легче, когда он спускается в призрачный город, когда устраивается на коленях демона, когда прикрывает глаза под пологом его постели. и не важно, будут ли они просто лежать, или на утро будет болеть спина и ниже. просто се ляню легче дышать с тем, кто всегда шел за ним по пятам, кто всегда его поддерживал. кто его любил не за что-то, а. . . просто.

говорят, что время лечит, что все забывается и все проходит, вот только се лянь каждый раз в кошмарах видит гору тунлу, видит лики на чужом лице и едва ли не всхлипывает, сжимаясь в комок; кошмары отступают только рядом с хуа чэном. рядом с ним ничего не страшно, рядом с ним спокойно. се лянь давно теряет это самое спокойствие без него, ему кажется, что фокус смещается только на него, но.

держать чужую руку ( холодную, но не важно ведь ) так приятно. рассматривать на свету чужие кольца, рассматривать ниточку, что не рвалась никогда — успокаивает. и пальцы в волосах своих кажутся таким привычным, но се лянь поддается к этой ласке, словно кот изголодавшийся. иногда он чувствует себя совсем брошенным — в такие моменты он уходит ночевать в храм каштанов и на циновке себе позволяет развалиться так же, как и в первую их встречу; чувств в груди так много, что он не успевает сориентироваться в том, что чувствует последнее время. наверное, если бы его спросили, он бы сказал — тревогу. ту самую, что холодит кончики пальцев, ту самую, что внутри все стягивает узлом.

— я люблю тебя, сань лан.

он не говорит "хуа чэн", хотя в постели произносит именно это имя. се ляню так привычно улыбаться рядом с мужем, что он сам тянется и касается уголка его губ. прикрывает собственные глаза, а когда чувствует, как эмин начинает вибрировать, словно возмущаясь, что его обделили лаской, отстраняется и спокойно его снимает с пояса. ятаган всегда ложится в его руку точно так, как надо ( божество войны, еще бы ). и он гладит его пальцами, пока тот не успокаивается, а потом смеется ( почти что ) звонко

— ну же, сань лан, прекрати ревновать! это же твой меч. а у нас теперь общее все, мы ведь....

он всегда запинается на этом месте, потому что у него перехватывает дыхание. складывается ощущение, наверное, что ему никак не сказать те самые слова, что ему стыдно или еще что-то, но он же просто смакует их, когда говорит

—...женаты. мой супруг.

и улыбается, поправляя выбившуюся прядь; в призрачном городе его любят не меньше, чем градоначальника хуа. се лянь все еще краснеет, когда ему припоминают про то, как он отмазался от демоницы, машет руками и старается уйти подальше. в такие моменты он думает о том, что слава всем демонам и богам, что сань ланя нет рядом и он не видит этого позора. в призрачном городе его любят, в призрачном городе он может найти все, что ему потребуется ( и ему даже отдадут почти бесплатно ), а потому он не гнушается больше этим.

когда в храм приходят монахи, он встречает их с улыбкой. когда к нему приходят с цветами и несут пожертвования, он больше не пытается откреститься от этого, лишь принимает с благодарной улыбкой и слушает всех. слушает даже тогда, когда ему снова говорят про то, что он покрыт демонической энергией. на это остается только краснеть и неловко мяться, потому что... потому что все, чем он теперь покрыт — его муж. и он не собирается ни перед кем оправдываться.

в призрачном городе у хуа чэна есть прекрасная оружейная, где можно найти любой меч. и се лянь тренируется каждый день, скрещивая оружие с воздухом, прикрывая глаза и вспоминая, как двигаться. се лянь не хочет забывать, кто он есть. се лянь напоминает сам себе — бог войны с короной из цветов. самое молодое ( раньше ) божество войны. тот, кто смог победить . . .

— простите, что?

кажется, что все разбивается в один момент, когда просящие говорят о том, что что-то происходит недалеко от горы, где так давно потухла печь, где больше ничего не было. се ляню кажется, что он теряет почву под своими ногами, когда делает глубокий вдох — чета, совсем пожилая, говорит о том, что там пропал их сын. говорят, что его утащили демоны и просит вернуть его, вот только се лянь прекрасно помнит, что там было. не хочет, но каждый кошмар туда возвращается.

— конечно я вам помогу!

единственное, что се лянь себе позволяет — заверить их в том, что божество все услышало. вот только когда он возвращается в дом блаженства, он места себе не находит. раньше было проще — он спокойно мог пойти туда и один, сам мог со всем разобраться, вот только теперь он не хочет терять доверие супруга, не хочет предавать его слова пустому месту, а потому едва ли не мечется по спальне, пока все же не находит простой и действенный способ.

о том, что в ближайшее время им будет тяжело говорить и мыслей никаких совсем не будет, он совсем не подумал. вот только уже после, утыкаясь в плечо своего супруга и по совместительству самого опасного бедствия, се лянь все же решается.

— сань лан, ты не слышал ничего про загадочные исчезновения людей? не так давно приходила пожилая чета и сказала, что их сына утащил демон.

запинается, позволяя услышать все, позволяя себе упасть с места в карьер, готовясь едва ли не ко всему, что только может быть.

— вот только пропал он около горы тунлу. я... мне... ты же пойдешь со мной?

и знает ведь, что пойдет. вот только не знает одного — что промелькнет к алом глазу демона, когда он услышит то, что всуе даже не упоминалось. с того момента прошло много времени, но некоторые раны до сих пор были не зажиты. и больше всего се лянь сейчас боится сковырнуть корку с такой раны.

	loki, god of stories  ☼  MARVEL tom hiddleston
	our eternity — a circle holding us between the threads of life // this cursed reality has doomed us with new purpose // as spirits bound in service to the grave ты – альтер. аномалия. девиация. Единственный в своем роде, отклонение, что помогло убить спасти стольких — Танос и мстители распоряжаются куда меньшим пулом жизней в своих маленьких руках, ограниченных лишь одной реальностью. Тебе — не суждено умереть. Ни от рук Таноса, ни от чужого предательства; ты эволюционировал, поглотил всю ту пожирающую тебя изнутри зависть и ярость, превратив собственное эго в жертву. Именно ты — стал куда большим, чем когда-либо мог; именно ты — бог, держащий за зелёные поводки не просто жизни — реальности. вселенные. Стоит отпустить — что с нами станет? Но ты не отпустишь, потому что это больше не игра, не акт самолюбования, не демонстрация твоей силы. Это твой способ не оставаться одному — спасти самого себя от злейшего страха, который срывается с уст отравленной правдой, разъедающей хрупкую оболочку самодовольного плута. Ты не один — никогда не будешь. Мы позаботимся об этом. Да, это заявка на Локи именно из одноименного сериала — его версию, что пошла по иному относительно основного КВМ сценарию; не претендую здесь на иные вариации: даже на крокодильчика. Тут собирается мини-команда по отколупыванию тебя от мультивселенского унитаза™ — даже заработать божественный геморрой не успеешь. По взаимоотношениям: на любовь в обычном понимании наши отношения может и не тянут, но настоятельно рассчитываю (на самом деле реву в подушку) как минимум на близкую связь соулмейтов. Мы изменили друг друга, так что тут некуда деваться: будем нежно потыкиваться лезвиями и бухать в барах на окраине времени (может, даже Старк проспонсирует, но это не точно). Вощим, всё обсуждаемо, но я эгоистичный банный лист и иду в комплекте, имей в виду. Потому что вернуть тебя в социум — моя новая идея-фикс, а ты знаешь, что я вижу цель и не вижу препятствий. ( ͡° ͜ʖ ͡°) По вне-чарактерному: я глубоко женатый на работе человек™, но при достаточном горении всегда найду время на пост (внеигровой флуд и обсуждения вообще вне конкуренции в моем таймлайне, энитайм свити). Посты с моей стороны без лапслока, третье лицо, по стилю и размеру подстраиваюсь под игрока (но излишне растекаться мыслью по иггдрасилю на 10к знаков не очень умею/люблю, тут по ситуации). NC 30+ инклюдед: могу черный юмор, могу черную расчлененку, могу всякое (даже без подписки и предоплаты). Слабо надеюсь на успех заявощки, но если ты вдруг клюнешь — буду носить на руках, любить и лелеять

пример поста

Уровень рассудка: 99%
Активность: 0

Когда свет фургонных фар мазнул по дребезжащим от низкого гула стёклам, в доме ничего не изменилось — темнота, словно затаившийся хищник, ждала своего часа, чтобы принять в гостеприимные объятия живое человеческое тепло, пожрать его, пролезть холодом в лёгкие и заставить захлебнуться самой её сущностью. Но темнота не нападает сразу, она ждёт, пока повернётся ключ в тугом дверном замке, пока за порог ступит новая жертва — принюхивается, примеряется щупальцами-руками, обвивая незваного гостя за шею, и...

И отпрыгивает назад, отступает, ощущая знакомое присутствие — ненавистное, отзывающееся глухой яростью внутри. Взгляд, безразличный обычно, наполняется несуществующей кровью, которую заменила ледяная пустота, когда силуэт, пульсирующий теплом и наглостью, останавливается на кухне, тревожа устоявшуюся тишину в доме, разрывая её сначала резкими звуками окружения, а затем бесцеремонно вспарывая немое горло до клокочущей внутри злобы привычным голосом.

Уровень рассудка: 97%
Активность: 0

На оранжевом дисплее радиоприёмника загорается крест, даром что не могильный; сущность недовольно ворочается, неохотно откликаясь на собственное имя — его ли? Такое старое. Такое болезненно-горькое, с забытым привкусом отчаяния на языке и следами ледяных когтистых рук на подранной шее. От этого ощущения хочется сбежать — оно противное, заставляющее вспоминать, как скручивалась внутри душа, погибая от удушья после того, как в ещё тёплое, жаждущее жить тело будто бы вонзили иглы, расчерчивающие на бледной коже потустороннюю мишень для живущего в доме призрака. Это был фантом? Или ревенант? Было очень холодно. Было страшно — потому что охота началась внезапно, без предшествующих обычно признаков; обжигающее дыхание тонкой коркой размазалось по затылку [«точно, это был ханту, у нас были все улики на руках, у нас было всё, чтобы уехать — зачем?»], и дальше — тишина, только вопли из рации — извинения? Он не помнит. Ничего не помнит, кроме чужого, до одури испуганного лица и собственного тела на полу, кроме поглощающей изнутри пустоты и медленно засасывающей сознание тьмы, из которой его насильно выдрали глупые детские руки.

«Это ты виноват».

Уровень рассудка: 94%
Активность: 2

Противный, натужный скрип давно не смазываемых дверных щеколд наполняет прохладный воздух в доме — словно ответ другой стороны на увещевания охотника; дверь в подвал слегка покачивается рядом с ним, но тут же прекращает движение, возвращая в комнаты блаженную тишину. Где-то в соседней комнате падает на пол гранёный стакан, прокатываясь по полу и пересчитывая рёбрами пройденные сантиметры.

«Тебе здесь не рады. Не стоило возвращаться. Если бы я только мог тебе ответить: залезть пальцами в горло и выдрать голосовые связки, заставить замолчать навсегда».

Но приёмник на кухне и в столовой стабильно отзывается аутентичными крестами, игнорируя вопросы вернувшегося на иллюзорное кладбище мужчины.
Громкий голос с хрипотцой противно царапается, вскрывает давно гниющие рубцы, выскребает из-под рваной кожи старые воспоминания — тянет за каждую оголённую жилу, играя на струнах памяти надоевшую мелодию. Это песня чьей-то смерти, и голос тот — сравни крику банши, предвещающему беду; но не для него самого. Чарльз всего лишь вестник, умело ускользающий от костлявых пальцев старушки с косой, прикрываясь чужим телом.

Чарльз. Чарли.

Стакан в гостиной тихо звякнул в унисон с вновь запищавшим двумя голубыми огоньками детектором ЭМП; фиолетовый круг, ласкающий потрескавшуюся на рассохшемся дереве двери краску, остаётся неизменно однородным: что бы ни заставило эту дверь двинуться, оно не оставило следов. Оно не хочет быть найденным. Оно хочет покоя, хочет никогда больше не видеть это подёрнутое плёнкой нездорового энтузиазма лицо, которое хочется снять с черепа, заставив ещё живую кожу отслоиться от ледяных прикосновений.

Уровень рассудка: 93%
Активность: 2

Проходит ещё несколько секунд, пока ярость формируется в невесомом тумане, распространяясь по тёплому воздуху холодными каплями. Я ведь стою прямо перед тобой — и ты не видишь. Ни при жизни, ни при смерти: видел лишь себя, думал лишь о собственной адреналиновой игле, загнанной под тонкую кожу прямо в голодную вену. Но теперь вместо этой иглы внутрь просачивается могильный холод: словно чьим-то грубым касанием мороз кусает за лицо, за губы, превращая следующий разгорячённый выдох в едва заметное облако ядовитого пара.

«Ты весь — отрава, Моро».

Дверь перед лицом охотника закрывается, щёлкнув проржавевшим от сырости замком: его отрезают от подвала, пытаются провести обратно, на выход; ему всё ещё дают шанс сбежать, пока не поздно. Дают понять, что ему здесь не рады. Что он должен уйти. Но ты ведь не уйдёшь, Чарли, верно? Охота на призрака бывшего напарника, да ещё и очень на тебя злого — тебя ведь всегда привлекали агрессивные призраки, готовые сожрать твоё сознание и здравомыслие со всеми потрохами.

Уровень рассудка: 91%
Активность: 4

ЭМП ещё раз показывает два огонька и замолкает.

Чужие ледяные касания продолжают преследовать до самого окна — за диванами и кофейным столиком, в районе которого становится только холоднее. Стакан лежит на коврике под ногами, тоскливо сверкая трещиной на боку — видимо, падение с маленького столика с выцветшей фотографией в простой рамке оставило свой след. Вот только, стоит мужчине подойти ещё ближе к окну, как призывно пробегает блик света по монохромной «рубашке» лежащих рядом с чужой фотографией карт Таро.

«Ты ведь любишь опасность?»

Уровень рассудка: 90%
Активность: 0