Ивельн наклоняет голову, скрывая улыбку. Мальчишка обладает удивительным чувством юмора — и смешнее лишь то, что его лишенная чуткости стража берет на веру слова о сдержанности и скромности так называемого лорда. Поди ходит вокруг и увещевает к этим качествам человека, что занял айрские земли и самовольно объявил себя там правителем. Впрочем, смех Ивельн также мимолетен, как бабье лето в Эйдинских землях — она быстро возвращает себе привычную надменность.
В юношестве принц не был столь строптив.
— Но ты и не служитель богов, — она слегка склоняет голову набок. Говорит спокойно и даже мягко, словно то не обвинение, а не требующий сомнений факт, который она вкладывает в голову неразумного дитя, — раб или чудовище, вот и весь выбор, который Марика оставляет своим пастырям.
Они не равны. Служение Ивельн исходит из ее сердца, из глубин души; стоит ей усомниться, и она оставит свой пост, а богиня заберет благодать. Они вольны разойтись столь же легко, как незнакомцы на улице, но что же насчёт вампиров? Едва ли безумная богиня спрашивает о желаниях, когда поднимает присыпанное черной комковатой землёй тело. Тешится с жизнями, что по глупости поверили в её проповеди, и требует с них платы за непрошеные услуги. Но лишь реши слуга покинуть её домен, так Марика останется бессильной: она не обратит его в пепел, забрав данные ею дары. Отродья останутся могущественными тварями, сбросившими с себя оковы последнего приличия, и ощущение недовольства Серой Леди вряд ли их остановит.
Что же. По крайней мере у мальчишки хватает ума, чтобы не стать отступником. Раз не хватает для того, чтобы окружить себя кем-то, кто хоть понимает его сарказм.
Она вальяжно усаживается за стол, лениво поглядывая на вампира. Судя по обрывочным рассказам, битва далась ему нелегко, а иному смертному могла стать последней, но в ан Эльтайне не видно и тени телесных страданий. Его Госпожа действительно слишком щедра — или, быть может, слишком жестока. Властительница смерти не считает саму смерть достаточным основанием, чтобы дать верующему хотя бы покой собственного домена.
— Эйдинские земли истекают кровью, а я долго не бывала дома. Здесь слишком много поменялось. В былые времена мёртвые не осмеливались заходить так глубоко, — она сверяет взглядом Риана, — и я надеюсь, что тебе ведомо, почему же так вышло, и кто обрек Горион на разрушения.
Он к тому не причастен — здесь сомневаться не стоит. Его притязания на Эйдинское позолоченное кресло и надежды на испепеление Маравинского дома пали не менее быстро, чем надежды Ивельн; у него теперь свой надел, а проблемы соседей любому наделу будут в упадок. Пусть боги и взгляды развели их по разные стороны баррикад, в лице гуля они оба видят мерзость и долг по искоренению. Иначе Ивельн бы не была чудотворицей, а Риан — рабом. К неудовольствию, она вынуждена признать, что существо, от которого разит смертью, увяданием и кровью ей союзник, и что это существо внесло свой вклад куда быстрее, чем могла бы она сама.