задний двор школы внезапно начинает напоминать гладиаторскую арену, не хватает только шумящей на разных языках толпы и проныр, собирающих со всех желающих деньги.
ставим на победителя, миледи. ткните острым ноготком, кто у вас сегодня фаворит?
и на сонуна - сонхун поклясться готов собой самим - никто не поставил бы. ни сейчас, ни годом ранее, ни десятками лет позже, когда они, выпустившись уже из университета, встретили бы кого-то из улюлюкавших зрителей на узкой парковой дорожке. брат никогда не умел драться, предпочитая в конфликты не ввязываться вовсе или, если подобных никак не избежать, играть в дипломата. последнее, наверное, тоже получалось у него не то чтобы очень, но до сего дня ни единой царапины по вине неправильно подобранных слов не проявлялось.
это я во всем виноват.
и на лице хуна тотчас же выражение подходящее проступает, он пытается его скрыть неумело, отворачивается, словно специально разглядывая подбегающих слишком поздно учителей. они тоже смотрят по-разному, кто-то, будто ожидая подобного исхода, сложив на груди руки, остальные едва ли не сочувствующе, и в их глазах сонхун видит повторяющиеся истории. кого-то обманом завлечь так же легко, как его самого оказалось, пусть сам хун до последнего это будет отвечать. дурацкое желание признания, лживый интерес к славы лучам и приятельским знакомствам с самыми популярными в школе. стоило, наверное, догадаться, почему они вдруг откликнулись на его сигналы, но маленькому омеге внутри было невдомек. то ли инстинкты и предтечка, проявившаяся так невовремя, затмили здравый смысл, то ли этот альфа был на самом деле убедительным.
сонхун не помнит ничего, кроме опоясывающего плечи и затылок чужого запаха. не помнит или не хочет помнить, этой правды все равно никому не раскроется. сонхун не помнит ничего, кроме жалящих прикосновениями пальцев, от которых хочется уберечься. где-то там, на задворках сознания, мысль набатом бьет о том, что надо бежать, спасаться, искать его. под последним подразумевается, разумеется, сонун, не ищущий никогда приключений, но играющий в безмолвного рыцаря всякий раз, как в такие игры вздумается играть близнецу. еще пара вдохов, кажется, и он сдастся не_на_милость, а просто потому что не справился, не сдержал зверя внутреннего, просто потому что природа сыграла злую шутку, а им всем велела под дудку свою плясать, не думая о последствиях.
к счастью или сожалению, тот, кого хун ждал так отчаянно, не совладал с собой тоже.
близнецовая это связь или нечто иное, в чем разбираться сейчас не хочется, хуну плевать. голос брата врезается в барабанные перепонки и распространяется по телу, заставляет льнуть ближе, касаться чаще, нежнее, глубже. окружающие примут подобное за родственные чувства, а если не поверит кто, пусть первый бросит в себя камень. или как там было в этой чертовой религиозной книжке? сонхуну, впрочем, так же плевать.
- сам сдурел, - улыбается, сдвигается на пару сантиметров вперед, пальцами в чужие сильнее, позволяя сонуну все, что он захочет. сдерживаться почти не получается, приходится уповать на брата, на его разумность, вставшую сегодня на дыбы, на его, в конце концов, идеальную репутацию образцового учащегося, - директор и правда вряд ли станет вызывать родителей за столь банальный первый раз.
альфы дерутся не впервые, и на территории школы тоже. у преподавателей есть на этот счет исписанный с трех сторон сотнями пунктов свод правил. преподаватели следуют первым десяти, если не слишком лень, захватывают еще десять, а после выдумывают свои, новые, и прямо сейчас, если интуиция хуна не подводит, кое-кто из них готов поступиться общепринятыми нормами. он ловит взгляд физика, едва заметно тому кивает, а после внимание все снова возвращает на брата.
позади них разгоняют все еще любопытствующую толпу.
- ты звучишь так, что... - спотыкается, сглатывая окончание фразы. признаваться близнецу в собственных чувствах вот так, на глазах у всех, не хочется. слишком лично, слишком интимно, слишком для них двоих, для комнатной близости, запертой на ключ двери, чтобы отцы не вздумали переступить порог без разрешения. сонхун пугается собственных мыслей, пугается и продолжает разворачивать их, как согнутую в спираль проволоку, будто бы на каждом слое откроется что-то новое.
впрочем, он знает наверняка, так и будет.
и продолжает держать ладонь сонуна в своей.
- пойдем домой? нужно смыть кровь, - предлог дурацкий, кровь смыть можно в любом школьном туалете, а обработать раны - у медсестры. - и я, - вздыхает, задерживаясь перед признанием, - они меня чем-то опоили, и течка, наверное, скоро начнется, - не хотелось бы заваливаться на каждого встречного альфу. последнее сказать не успевает, да и не хочет, все подразумевая само собой. хун в силу возраста контролирует себя отвратительно, в прошлый раз его и правда нашли в компании незнакомца, но тогда рядом оказался отец. сонуну, по большой просьбе и литрам выплаканных слез, ничего не рассказали.
прятаться от брата было стыдно.
но слишком хотелось снова и снова слышать такой голос и видеть удлинившиеся клыки.
воздух глотается с трудом. все еще опьяненный, хун заваливается на чужое плечо и старается быстро-быстро перебирать ногами, попадая в близнеца темп. не выходит. он злитсязлитсязлится, подражая рыку альфы, выглядит смешным, но борется с собой отчаянно. ему жарко. хочется раздеться прямо сейчас, содрать с себя кожу и окунуться в горное озеро, растворяясь в воде. жить приходится мыслями о прохладном душе и родном запахе, от которого начинает кружить голову.
он бы сказал, чтобы сонун отошел подальше.
он бы сказал, чтобы сонун обнял его и не отпускал никогда больше.
обычные родственные чувства. вы ничего не понимаете в связи близнецов.
дверь в квартиру захлопывается.
они остаются один на один.
- помоги мне раздеться, - тянет руки к застывшему сонуну.

в темноте не слышно звуков, не видно отбрасывающих тени силуэтов, не чувствуется запахов. тимоти боится темноты и того, что может быть в ней, собственных мыслей, страшных картин, неуемной фантазии. тимоти боится тишины и кричит. оглушающе. звонко. из-за стены ему отвечают невнятным бормотанием. слов не разобрать, то ли это мольба о помощи, то ли рвущееся из чужого рта проклятье.
он просыпается перед самым рассветом, глотая прохладный летний воздух. кажется, будто на грудной клетке топтались десятки невидимых теней из той самой темной комнаты.
кажется даже, будто все это вполне могло быть реальностью.
тим, впрочем, давно знает, — опасаться надо тех, кто в шкуру человеческую облачен, взглядом таким же, как у него, смотрит, бьет резко, наотмашь, не слышит слов мольбы.
как долго он просил остановиться? в какой момент привык ко вкусу крови и боли сладкой, словно в бездну зовущей?
если долго вглядываться в нее, то...
тим делает шаг вперед. раскрывает руки и падает, падает, падает, кричит, мол, рисуйте портрет с меня, я — новая алиса, прыгнувшая за белым кроликом, и искать мне придется себя самого. это самое страшное, если честно, еще страшнее — когда никто так и не находится, исключительно копии или подделки, существовать с которыми не то чтобы очень получается. приходится смиряться. подстраиваться под новые реалии, улыбаться старым знакомым, делать вид, будто все идет так, как должно, будто перед ними все тот же тимоти факер, не новый зверь, взращенный все той же бездной, впитавший всю ее тьму, протягивающий невидимые щупальца к каждому, кто близко подойти посмеет.
тайлер и не догадывается, с кем связался. легко кричать поверх толпы, выводить ненавистью собственной, выплевывать слова. легко нападать, зная, что не будет отдачи. тим улыбается, губы его окрашены ярко-красным, он слизывает кровь языком и усмехается, точь-в-точь копируя выражение своего мучителя.
ему не больно. не так, как было несколько часов назад на футбольном матче. лодыжка почти не дает о себе знать, и только великолепная актерская игра — без преувеличения — напоминает о грубой игре соперника. впрочем, подобное тоже кому-то на руку. на утро в студенческих газетах напишут, что тайлер коэн в очередной раз не смог сдержаться.
он ненависть чужую кожей чувствует и дразнитдразнитдразнит, не пытаясь с собой совладать. зверь внутри заходится сбившимся сердечным ритмом, и факер готов почти умолять. почти. готов.
тим смеется, и воздух из легких вырывается хрипами. он смеется, ладонью размазывая по лицу кровь, пока тайлер давит на грудную клетку, пока трава, мокрая от мелкой вечерней мороси, почти прорастает в кожу, пока, в конце концов, не начинает кашлять от недостатка кислорода. тогда он поднимает взгляд на парня возле себя — чужие пальцы впиваются в волосы, заставляя тяжело и заметно сглотнуть.
блять.
только не смотри ниже. и это просьба не к себе, конечно, а к тайлеру. приходится внимание на себя отвлекать, смеяться громче и щуриться будто от боли, не дергать головой, загоняя себя все дальше в клетку с ржавыми прутьями. стоит только коэну узнать, что на самом деле сейчас происходит, и слухи, ебучие слухи расползутся со скоростью света. чужие слова невозможно поймать, чужие дрянные фантазии спрятать нереально. тимоти понимает это, ерзает, показательно задыхаясь, и тянет руку, чтобы слюну пальцами забрать с лица, размазывая ее по футболке тая.
— это твое, забирай, — слюна вперемешку с кровью. прощальный, можно сказать, подарок. — уже представляешь такое, да? быстро же ты... — фраза обрывается ровно на моменте, когда взгляд опускается ниже.
тимоти чувствует себя голым, хотя на нем белье, брюки и футболка, испачканная от долгого лежания на сырой земле. все, что ему остается, это последние мгновения делать вид, будто ничего и правда не происходит. в конце концов, тайлеру могло показаться.
в конце концов, у него не мог встать на этого ублюдка.
потом тим вспоминает тянущие за волосы пальцы, и понимает, что попал.
это какой-то ебаный пиздец.
тайлер давит ногой на член, и возбуждение вперемешку с болью прокатывается вверх по животу. факер кусает губы, прикрывает глаза и стонет больше от ощущений неприятных — или ему только так кажется, — пока кто-то, вполне себе очевидный, не оттаскивает нападающего в сторону.
только тогда он разрешает себе выдохнуть. посмотреть по сторонам. растянуться на земле, делая вид, будто рассматривает звездное небо, пока где-то совсем рядом обезумевшего капитана оттаскивает один из игроков.
эй, тебе вообще нельзя ни с кем заговаривать, в курсе?
эй, когда в следующий раз мы повторим?
слова застревают на языке. на сегодня ему, кажется, вполне достаточно.
подняться получается с трудом — грудная клетка все еще ноет, возбуждение, давящее между ног болезненно, не думает отпускать. тимоти опускается на четвереньки, сплевывает оставшуюся во рту кровь, опирается на ладони и встает. идет к дому, покачиваясь, совершенно не думая о том, как выглядит со стороны. ему плевать.
ему бы только вырваться из клетки собственного разума, тела зовущего, требующего немедленной разрядки. он вспоминает взгляд тайлера, то, с какой силой тот вжимал его в землю, как выплевывал слова, как давил и почти оставил после себя в ребре трещину. вспоминает и снова дышит тяжело. едва ли уже от боли.
— кай, — голос хриплый, тянущий. ладонь чужую хватает, сжимает нервно. дверь ванной захлопывается за ними с громким стуком.