Его родители были ходячей витриной «американской мечты» — собранной по каталогу IKEA, стерильной и безжизненной. Их развод стал для него не трагедией, а первым по-настоящему честным кадром. Щелчок затвора, навсегда запечатлевший фальшь их идеального мирка.
Он возвёл мимолётность в абсолют. Его домом стало шоссе, его семьёй — попутчики, чьи имена забывались быстрее, чем утреннее похмелье. Он был опасно очарователен — в его улыбке светился осколок того самого солнца с идеального газона. Он умел слушать так, будто твоя история - единственное, что имеет значение, а его прикосновение заставляло поверить, что это надолго. Он был тем парнем, с которым хотелось пропасть на три дня, куря на крыше и выворачивая душу наизнанку.
Но это был всего лишь свет прожектора, который он направлял на тебя, чтобы самому остаться в тени. Его очарование было блестящим механизмом побега. Стоило лишь возникнуть намёку на что-то настоящее, на просьбу остаться — и его будто выдёргивали за невидимую ниточку. Он не разбивал сердца - он оставлял после себя лёгкую дымку ностальгии по тому, кем он мог бы быть, если бы остался. Его жизнь стала вечным движением наутро, с сигаретой в зубах и новым городом за стеклом автобуса.