Улицы Сейфены во время Дария представляли собой воистину дивное зрелище. Огромное количество жителей носились по ровным улицам туда-сюда, силясь успеть завершить приготовления. Все, чтобы в итоге все замерло примерно в середине месяца.  Все, чтобы улицы стали несколько пусты, а возле стадиона наоборот было столь шумно, что едва можно разобрать речь находящегося рядом. Эти тишина и шум, что, танцуя, рука об руку шли рядом, были прекрасным фоном для того, чтобы делать свое дело с чуть меньшей осторожностью. Все внимание стражей и смотрителей было близ Кованого Луча, но никогда нельзя забывать о том, что привыкнув уже за долгие годы рутины, стражи всегда оставались бдительны и к другим лучам. Особенно вечером, когда праздная толпа передвигалась от таверне к таверне. Все вокруг затихало, примерно, ближе к 4-5 утра. На небе виднеются первые просветы зарева  и виды, открывающиеся сейчас с крыш, все еще захватывали дух. Даже здесь, посреди условного континента и не видя моря далеко внизу, можно было ощутить себя на вершине мира. Руку протяни - коснешься облаков. Вергилий отлично понимал, почему многие стремятся сюда. А еще он понимал, что единицы смогут найти себе здесь место. Потому как даже его душит то и дело жаба платить по десятку золотых за сутки проживания даже в самой отвратной таверне. Цены под праздники и вовсе могли “внезапно” взлететь. Но, если уметь крутиться… всегда можно найти жилье бесплатно. Главное вовремя показаться глупым или обольстительным.

Чуть мотая головой, наемник легкой тенью двигался по крышам магического квартала, прислушиваясь к чутью и реагируя на каждый рык Киндред. То кошкой, то вороном, они были рядом, осматривая крыши и ища любые намеки на ловушки, коих тут было почти что в избытке. Порой посверкивая мирным светом, они чаще выдавали себя гулом, который едва услышишь в обычное время. Но годы тренировок научили его весьма остро реагировать на подобное звучание. Он замирает, кажется, вместе с рыком Тени, после долгое время смотря на окошко чердака. Чердака, в котором были мутные стекла, не позволяющие что-то разглядеть. Рискуя, отчасти, Вергилий кладет руку к уже остывшей крыше и, закрыв глаза, прислушивается к своим ощущениям. И что-то внутри него почти скручивает тревогой, а волосы встают дыбом. Он не умел чувствовать магию столь остро. Но даже то, что у него есть, позволяет понять, что там что-то есть. Запоминая для себя это место, он привстает, высматривая ориентиры, а после замирает, смотря с высоты на раскинувшийся недалеко парк у Золотого театра. Губы, невольно растягиваются в улыбке, заставляя вспомнить словно случайно о ставшем уже привычном в этом городе развлечении. Пропадать, заявляя где-то громко о себе, а после прятаться, оставляя следы. Не наблюдая даже издали за своей проблемой, он медленно пил слухи, что доходят до него. Слухи, в которых златовласый бард мечется зверем, что теряет след. Эти салочки длятся примерно уже месяц. И, кажется, там уже почти в отчаянии.

“Идиот”

Рык Киндред у уха и щелканье почти волчьих челюстей лишь подстегивают сделать глупость. Доставая перчатки, покрытые крючьями, он переходит ближе к внутренней части дома и, укрывая себя тенью, привычно спускается вниз, аккуратно цепляясь за поверхность. Порой чуть недовольно сжимая губы,когда сапоги не могли зацепиться за стены, он уже понимал, что поздно вспоминает о кошках.

“Зато лезешь к тому еще кошаку. Не терпится опять почувствовать его зубочисточку у горла”

Закатывая глаза в ответ на эти слова, наемник аккуратно скользит ниже, но ненадолго на губах улыбка. Ненадолго он снова чует запах роз и бархат кожи под своими руками, чувствует шелк золотых волос и видит искры в глазах цвета неба. Ласка… все еще был Лаской. Небольшим, но опасным хищником, что не только лез на добычу крупнее, но еще и ее валил. Красивый, милый, безобидный… Нет. Не те слова. Красивый, изысканный, утонченный. Словно стилет, грозящий стать мизерикордом, стоит противнику даже в самых надежных доспехах на миг ослабить свою бдительность. Возможно поэтому он все еще помнит столь хорошо их встречу. Его нельзя удивить ни кинжалом у горла, ни высокомерием, ни изгибами тел. Но он чувствовал эту опасность. А потому из разу в раз - дразнил. Оказавшись на земле, пряча перчатки, пока еще оставаясь в тени, он все же решается на глупость. Идти не улицами, о нет. Он сам почти подступается к театру. Идет мимо него и окон, в которых горит свет. Их разделяет расстояние значительное. Для тех, кто там, он лишь ненадолго мелькнувшая фигура. Для него… для него он, выходя из плена теней, привычно оставляет небольшой камушек с глазом бога, к которому привязаны перья. Повернув голову в сторону света, снова растворяясь и исчезая в тенях Вел-Грота, он уходит, чтобы, уже петляя между улицами и домами, начать все больше полагаться на тени мира простого. Ушел столь привычный холод, мазнув напоследок ледяными пальцами по шее, отчего он дрожит и ведет плечом. Перестав красться, уже намного спокойнее и без лишней спешки, он стал идти к центральному проспекту.  Улицу, столь широкую, что впервые узрев ее не понял, зачем здесь столь большие роскошества. Но именно сюда стекались все дилижансы. И именно здесь даже ночью на высоте примерно второго этажа летали крошечные бумажные птицы, кои несли в себе небольшие послания. Задержав руку у лица, что ненадолго полностью скрывает непроглядная чернота, он прядет из ничего маску Кристьяна Фонтейна, к которому вопросов будет сильно меньше,даже если одежда его темна и покрыта словно даже пятнами, что помогают лучше прятаться в тенях. Выпрямляя спину, и приподнимая голову, словно актер на сцене, Вергилий без спешки проходит улицу.

“Агам?”

Легким кивком отвечая на голос Киндред, что, провернув круг, вернулись к нему, труся рядом в облике волка, он даже не подавал виду, что чуял взгляд. Но волосы на затылке вставали от него дыбом, а губы расплывались в оскале. Движениями рук перепрятывая выкраденный конверт в более надежные карманы, ежась словно от подобия холода, Вергилий чуть ускоряет свой шаг и берет путь в сторону улиц, что идут к торговому кварталу. Но, не успевает, кажется. Не переходя на бег, наемник кладет руки на парные клинки у себя на поясе и, провоцируя откровенно, начинает насвистывать мелодию, что играла в ночь их первой встречи. Под кою они шептали друг-другу о том, что есть дело. Что все же хочется продолжить встречу. И, слыша кою, кажется, вовсе не ожидали того, что все перейдет в подобие соревнования. Продолжая свистеть, он улыбался. И в жуткой, но такой знакомой манере, улыбалась Киндред.

— Прекрасный вечер… Ласковый.

Мысли вслух тихим, нарочито хриплым - словно в то утро - голосом.  Конечно же, не более, чем мысли вслух. И все же, снимая капюшон, он улыбается, смотря через правое плечо. Улыбается до глупого счастливо.