Носом утыкается в плечо Соломона. Закрывает глаза. Наполняется тишиной, миром. Убегает от едкого запаха дыма, от обманчивых ароматов горящего мяса, от мерзких запахов вышедших наружу демонов. Голова становится такой пустой, такой легкой. Будто внутри вакуум. Ни о чем не получается думать. Дора просто доверяется полностью Соломону, вручает всю себя ему. Знает, что он никогда ее не бросит — это она его всегда бросала.

Когда выбрала среди всех городов Нью-Йорк, хотя можно было остановиться на том же солнечном Лос-Анджелесе. Когда пропадала на работе и не хотела возвращаться домой. Когда опускала руки и переставала инициировать разговоры. Когда втайне стыдливо радовалась, что он не будет портить ей вечер своей кислой миной и останется на яхте. Она бросала его — каждый раз. И, в конце концов, перестала врать себе.

Но теперь он вновь рядом, и Дору изнутри ломают сомнения. Никто никогда так не смотрел на нее. Никто никогда так не принимал ее. Никто никогда так не любил ее. Вдруг никто так и не сможет его затмить? Он преданный, он любящий, он влюбленный во все ее шероховатости, он сходит по ней с ума, он оживил все чувства, он хочет назад, он счастлив, он здесь, он вернулся. Ее любовь никуда не уходила.

Нет-нет-нет-нет-нет.

Дора теряет равновесие, ноги слабеют.

Оказываясь на койке, принимая в руки флягу с водой, Дора полностью расслаблена, на попечении Сола, в его воле. Слабость закрывает ее глаза, роняет голову на подушку. Она успевает разве что скинуть на пол грязную и мокрую от крови куртку, лениво развязывает шнурки ботинок. И ложится. Боже. Как же хорошо — здесь все пахнет присутствием Соломона, а Дора, оказывается, смертельно скучала по его запаху, для нее он спаян с ощущением дома. Настоящий уют. Спокойствие. Защита. Поддержка. И любовь, любовь.

Мурчащие коты ложатся в ногах, тепло сдавливают через плед. Их присутствие утешает взвинченные нервы. Каюту накрывает кромешной тьмой. И Дора, расслабляясь, засыпает.

Ей снится что-то вязкое, тревожное. Она мычит сквозь сон. В нем она бежит по темному лесу — небо оранжевое, слышен треск сгорающих деревьев, под ногами хрустят человеческие кости. Дора убегает от преследования, но темный силуэт хохочет издевательски, догоняет ее, оказывается близко, обжигает дыханием ухо. Дора пытается, но падает, руки вдруг оказываются в крови. Перепачканы подгнившей плотью. Где-то кричат дети. Коул хватает ее за плечо, разворачивает, роняет спиной на угольки, нависает сверху. Он бьет ее битой, колошматит со всей дури, вдруг резко вместо Коула оказывается сама Дора. Дора смотрит вперед, прямо в глаза, по лицу текут слезы. Еще один удар.

«Я с тобой»

Сквозь темноту пробиваются солнечные лучи. Монстры растворяются в мираже. Дора встает. Солнце греет, касаясь лица.

Дора вздрагивает, едва заслышав до боли знакомое шуршание рации. Она косится по сторонам, слишком темно. Дора поднимает с пола свой рюкзак, принесенный сюда наверняка Солом, и хватает рацию, а потом… выключает.

Она разворачивается и вглядывается в темень. Сол спит. Прямо на полу. Рука на краю кровати — кажется, они держались за руки. Дора сглатывает. Наклоняется вперед. Разглядывает его, спящего, и осторожно гладит по волосам. Они мокрые.

Соломон не ушел. Он был здесь. Сторожил ее.

Дора морщится, едва не плача. Ее пронизывает нежностью. Желанием обнять и никогда не отпускать. Это Сол. Ее Сол. Солнце и душа, это для нее самый родной человек. Что же они делают. Дора пугается своих импульсов, поэтому быстро ретируется из каюты. Вслед за ней выходит Кольт. Сонливо зевает, но шагает по пятам хозяйки и наблюдает, как она садится на ступеньки лестницы. Сверху дует ледяной воздух, слышны завывания шторма, сквозь дверь долетают несколько капелек дождя.

Дора включает рацию.

— Долли? Прием. Долли.

— Я тут, Мари.

— Наконец-то. Тебя потеряли. Ты скоро?

— Ммм… — Долорес морщится, потирает лицо, язык еле двигается, свет режет глаза. — Да. Да, скоро. Как прошел ужин? Вкусное было рагу? Скажи честно, мне что-то осталось?

Вместо ответа Дора получает лишь тяжелое молчание. Среди треска рации можно расслышать разве что тихий вздох и какое-то шевеление. Мари, похоже, так и не вылезла из кровати и снова кутается в одеяла.

— Мэри?

— Было… нормально.

Дора морщится, слыша безжизненный голос сестры. Ее охота растрясти, дать подзатыльник, накричать. Но приходится перебарывать себя и звучать бодро, весело. Как будто энергии Доры может хватить на двоих.

— Слушай, а тебе не привезти чего? Могу достать выпивку. Или банджо. О, тут я видела платье, зеленое, очень тебе пойдет. Давай привезу? Устроим показ мод, и потом вся фракция тебе цветы носить будет. Соглашайся! Будет весело!

Повисает дурацкая замогильная пауза. Такая длинная, что прямо пытка. Доре приходится слушать дыхание сестры и проявлять чудеса терпения, ожидая, когда погрязшая в своей депрессии сестра соберется что-нибудь сказать.

— Давай… как-нибудь потом, — выдавливает из себя Мари.

— Да когда это «потом» еще случится! Эй, соглашайся. Мы же…

— Тебя ждут дома.

— Сестренка… — хочет Долорес что-то сказать, успеть, опередить, но язык спотыкается на элементарных словах. — Ладно. Поняла.

Она выключает рацию и какое-то время сидит в тишине. Гладит голову, давит на виски. Думает о чем-то.

Фыркает.

— Я тебя вижу. Выходи, — продолжая пялиться на пол, бубнит Дора.