Выходить на люди, показываться публике, все эти small talk — то, к чему Морт всё никак не мог привыкнуть, самая ужасная из частей его деятельности. Одно дело — изучать то, что интересно, чтобы словить поток мыслей, принимающих форму, некое видение; спотыкаться или находить его случайно в мире извне, когда всё-таки приходилось выбираться за пределы своего загороднего особняка. Там он всегда в процессе, наедине с собой, с переживаниями, с потоком, там не нужно ничего из себя представлять, притворяться, подстраиваться: были лишь задумки и процесс, лишь творчество, творение, запах акрила, запах масла, запах воды, акварели, растворителя, маркеров, пятна чернил на руках, не смывавшиеся порою по несколько дней (и они же — на когда-то дорогой брендовой майке, такой одинаковой и шаблонной, но со временем ставшей уникальной: Морти творил в основном только в ней, она вся в пятнах и подтеках, местами выцвела, местами сохранила оригинальный орнамент дизайнера, став чем-то новым; окружающие считали это фишкой, кто-то называл вкусом, кто-то неухоженностью — Морту плевать, ему было проще выходить в люди, когда предстояло рассказать о своих творениях, чтобы чувствовать связь с ними и не терять нить, отключаясь от публики; сегодня — эта майка снова на нем, хоть и прикрыта расстегнутой рубашкой на несколько размеров больше, чем следовало, и застегнутая разве что на две нижние пуговицы, болтаясь ниже, чем следовало).

Кто-то говорил, что у него своеобразная харизма и некий особый шарм, непередаваемые манеры на двух гранях. Кто-то наоборот утверждал, что художник ужасен в публичных речах и совершенно не умел разговаривать внятно, несмотря на приятный тембр голоса и живую, характерную мимику. Не то чтобы это было важно, впрочем, потому что Морту совершенно не помогало и он как не любил вот эту всю публичность, так и не любил. Потому ему помогала майка. И выпитая перед тем, как затеряться в толпе, кола с виски. Ещё один его спутник, желательно выше восьми градусов, сопровождавший творца куда более верно, преданно и бескорыстно, чем любая из женщин, встречавшихся не пути. Спутник такой же разрушительный и ревностный, а оттого велика ли разница? Морти находил это ироничным и по-своему интересным, потому не против.

Единственное, что нравилось ему в присутствии среди публики — это возможность увидеть, какие именно люди интересовались его работы. Возраст, пол, уровень (не)известности. Он сам не то чтобы сильно верил (обычно так и было), что хотя бы половина из них разбиралась в искусстве и в целом понимала ценность его работ, не говоря уже о способности разобраться в нюансах и технике, но... снова, тем ироничнее. Первые три его выставки не нашли публичного отклика (теперь те работы — ирония-ирония — были одними из самыми дорогими и почти стали "культовыми"), лишь на четвертой по какой-то случайности оказались замечены и вот теперь, на тринадцатой выставке, скрытой за символизмом Таро, присутствовать на ней — словно бы галочка для бомонда и ценителей, для тех, кто разбирался, интересовался или просто в тренде. Тусовка среди тусовки, в котором, впрочем, можно почувствовать себя золотником: люди, с которыми подобные кало-сборники свели его, несколько раз оказывались самым настоящим золотом, став частью его жизни и вдохновения; веры в этих самых людей, которых Морт одновременно любил, презирал и не понимал всей душой.

Дорогая оправа, брендовая, но теперь испорченная его почерком майка, авторская рубашка от неизвестного дизайнера, дорогая, но потертая (там тоже навсегда засело несколько капель чернил, дорисовавших после глаза и усики) обувь и дешевые штаны с несколькими побрякушками на руках и поясе, пока не шее лишь один мистический амулет — так выводы о статусе и не сделать; ни то попытка выделиться, ни то отсутствие вкуса, но никак не стремление кичиться богатством. Вполне в его духе.

— Иногда кроссовки звучат не так уж и плохо, да? — едва улыбнувшись (ни то игриво, ни то застенчиво), когда в него едва не врезались, мужчина чуть придержал незнакомую девушку за локоть: ему показалось, что та вот-вот навернется, оступившись. Вышло бы неловко. С ногой могло бы что-то случиться. Не за таким явно приходят на выставке, как и явно не для того наряжаются, вынуждая себя ходить на высоких каблуках, чтобы ноги были длиннее стройнее. — А, ой, простите, что без разрешения. Не специально, — осознав не сразу, что коснулся и что это могло не понравиться. — Кхм. Надеюсь, это не испортит вашего... наслаждения визитом, — что бы (или кто бы) её сюда не привёл. Морти непроизвольно окинул девушку беглым взглядом, словив себя на странных картинах и ассоциациях (немного в стороне от ее головы виднелась картина роскошной полураздетой Императрицы на покосившемся троном, окруженном мертвыми собаками с золотыми украшениями в пастях).

Повезло ли Роверу? Наверное. В детстве он смотрел на брата и думал, что нет. Что хотел бы быть как он, на его месте, таким же, что правильно — это только старшим, только наследным, только тем, кто продолжит дело отца. А потом переучили; или сам переучился. Ролям, предназначениям. Прав и обязанностей, которых... со временем стал замечать: у старшего больше. Внимания. Важности. Перспектив. Но и требований. Правил. Предопределенности? Мальчишка тогда не знал столь сложного определения, но детская ревность и зависть быстро утихли в нём. Тем более что не прекращавшиеся войны по два фронта — с земли и моря — окружали его, являясь той самой единственно знакомой реальностью, в которой были заняты все все взрослые, которая шла превыше другого. И из-за которые многие дели, как он слышал, оставались без взрослых; даже в его — условно придворном — окружении.

Множество концептов. Уроков. Об истории. О войне. О людях. О силе. О врагах. О том, как должно выглядеть будущее, как бороться за него в настоящем и что можно принести в жертву; не своё, добываемое высокой ценой, но позволявшее быть сильнее других людей, продолжая заполучать всё новые клочки суши. Без этого — не будет идеального будущего. Без этого... без этого...

Ровер вздрогнул от того, что механическая повозка наехала на что-то, что ещё не успели убрать с дороги после недавних событий. Он читал и слышал об этом, находясь близ точки, откуда был нанесёт удар. Далеко от родного города, от семьи, от Трона. От океана, которого вовсе не видно из глубины континента, там всё иначе. Внешне, делами, решениями, тем, что от него требовалось. Как от второго сына, но по-прежнему принца, совсем не лишнего в войне, забравшей покой уже у которого поколения.

В глаза ударило отражение солнечных лучей на воде так, что они аж заслезились спросонья: Ровер совсем позабыл, какого это. В детстве вода очаровывала и привлекала его, дарила успокоение и порождала множество вопросов. На некоторые из них был способен брат, на другие — книги, на третьи ответа не находилось, потому мальчишка выдумывал их сам. Тогда океан казалось ему спокойным, даже когда бушевал — словно разговаривал, но всё равно не вселял тревоги. Такой, какая была в стенах. Какая падала с неба. Какая источалась людьми, собиравшимися в компании для того, чтобы попрощаться с очередным павшим или решить, как сделать так, чтобы на другой стороне пало как можно больше.

Ему говорили, что эти воды — дар, в котором человек способен найти почти всё, что надо ему для правильного будущего. Еду, силу, украшение, развлечение. И что она же способна быть врагом и угрозой, храня в себе враждебность, впитанную в её код: полная существ и наделенная природой, не желавшей делиться, отчего приходилось бороться. Как и всему природе. Война всех против всех за собственные выживание, развитие и благополучие. И у Ровера, если совсем честно, не имелось поводов считать, что могло быть иначе, о чем бы не рассказывали сказки и легенды. Иного никто не видел. Иное — оно царило в домах в между битвам, когда утихали последствия и люди привыкали к ним, напоминая себе, что получили взамен. Ровер понимал, видел и принимал — таков мир, ни больше и не меньше. Но... отчего тогда ему казалось, что результаты войны, что то, за что они боролись, не давало то будущее, которому в самом деле стоило наступить?

Возможно, перечитал слишком много книг. Видел и принимал участие во слишком многих битвах. Убивал, видел убийства и едва не был убитым слишком много раз, даже имея не рядовое значение на поле боя и занимая соответствующую позицию. Возможно, общался не с теми людьми и услышал не те мысли. Возможно, слишком много думал. Поэтому по иной другой причине, а что-то каждый раз не складывалось, картине так и не получалось сложиться. И только сейчас, когда получилось притянуть за уши перемирие — благодаря жертвам в уже иной войны, той, что шла на воде — у него имелось ощущение чего-то правильного с поступках и собственных действиях. Сделать всё, чтобы перемирие стало миром, а не перевооружением или очередной партией подлости. Это... отчего каждый раз вызывало отклик? Надежду. Огорчение. Когда ничего из этого возникать — больше, давно — не должно было.

Брат в скором времени должен был жениться, что, разумеется, не случайно. В мире политики, войны и человеческого эгоизма события подобного масштаба не проходили просто так, это всегда более сложная череда. Ровер не обманывался. Однако был искренне рад за брата — это укрепит семью, даст дополнительную опору в случае непредвиденного для здравого, но не молодеющего короля. Возможно, даст брату новый опыт и... что-то личное, ценное. Чтобы лучше понимал окружающих. И просто был чуточку счастливее.  Вне политики и долга, не это ли разве подразумевал брак? Особенно когда они знали, что грядёт потом. И насколько на самом деле шатки усилия Ровера, привёзшего перемирие.
х х х

Он прежде никогда не бывал в открытом океане. Сначала — слишком юный, «слишком опасно», после — отбыл из столицы, отрезанный от подобной возможности. Однако он больше не ребёнок. И снова здесь. А принц — будущий король — хотел похвастаться. Навыками. Бесстрашием. Познакомить со своим миром: не чуждым, но далёким от Ровера вне книг, не в теории, а на практике. Чтобы закалить или продемонстрировать итоги своей работы, свои просторы — много ли или мало иных причин ещё можно отыскать.

Младший не стал отказываться. Потому что в детстве подолгу смотрел из окон, завидуя взрослым. Военным ли или рыбками: они всегда возвращались назад с рыбой. Рыбой... самой разной. Не всегда возвращались полным составом. Иногда не возвращались. Однако отбыть, как и они, мальчишке хотелось. И сейчас, когда он вырос, спустя столько лет вновь увидев океан... разве имелась возможность отказаться?

Его Высочество постоянно что-то рассказывал. Обыденное для него, элементарное, показывал — наглядно. Указывал на знакомые побрякушки, на свои доспехи, на оружие в его руках и в руках Ровера. Младший знал эти истории. Но здесь, в воде, находясь в «источнике» этого залога успешного будущего и комфортного настоящего — это ощущалось иначе, дарило иные эмоции. Которые принц не мог назвать... положительные. Сложные. То самое ощущение странности: сложенная картинка, в которой всё равно чего-то не доставало. Он, если честно, был бы рад отказаться от «охоты» вовсе, чтобы просто насладиться красотой, открывавшейся им. Пока на суше мир, пока выдалась редкая возможность.

Но война так не работала. Разумеется. Ровер в курсе. Просто... каждый наверное представлял, «а что, если бы», да?
Ничего страшного, война напомнила о себе. Совсем скоро. Яро, шумно, неожиданно. Не так и не о том, о чем говорили прогнозы погоды или предсказания на воде.

Ровер видел подобное. На суше.
Это всегда было страшно.
Это никогда не было ничем хорошим.
Это приносило последствия и являлось действиями, но их содержание...

Учили. Долг. Знание. Рефлексы. Автоматизм. Принимаемых решений, совершаемых действий. Пока сердце замирает, пока дыхание сбивается, пока глаза наливаются страхом, адреналином и огнём, решительностью вперемешку с потерянностью. Он проходил через это множество раз. На суше. Но здесь, сейчас...

Кажется, даже Его Высочество оказался застан врасплох. Они боролись, прибегали к щитам и артефактам, но так ли много от этого смысла, когда твой враг — это словно бы сама природа? Вода и воздух. Звук — шум, губ. Билось в лицо, в легкие, в глаза. Затрудняло, замедляло, останавливало. Путало. Мешало. Даже несмотря на навыки и «новшества», помогавшие выстоять (взяли ли они оттуда же, откуда сейчас громила природа?)

События разворачивались активно, и анализировать или задуматься не было ни возможности, ни нужды. Только то, что касалось цели: выжить. Брату. Ему. Команде. Для этого неплохо бы уцелеть кораблю, вывести бы его туда и так, чтобы успели если не самостоятельно доплыть, так хотя бы на шлюпки или обломки... откуда источник, Какова цель, почему сейчас — ночь и вода опасны, не так ли? О подобном ли говорили? Роверу... повезло? Оказаться в ситуации, которая бы показала и научила. Наставила желать сушу. Обратно.

У них не было много шансов. Корабль шатало, крутило, практически разрывало, несмотря на броню и укрепления. Давались команды, распоряжения — главный человек здесь вовсе не он и Ровер научен тому, чтобы слушаться. Что бы ни думал сам, но брат знал океан — Ровер нет. Он не мог быть объективен.

Научение ли, сердце ли, долг или рефлексы — это не имело значения. Он не думал — совсем — о своей мотивации, когда рывком бросился в сторону Его Высочества, с силой отталкивая от потока. Поддаваясь и ударяясь о него заместо него силой, от которой потерялось само понимание времени, пространства, воздуха. Только и успел что предварительно потянуть за лямку — ту, что запустит «парашут» (это вообще-то подарок, недавняя наработка, к которой Ровер приложил руку и рассчитывал, что тот сегодня испытает её позже, дабы увидеть океан, замок и берег с высоты такими, каким не видел никогда, собственными глазами), что поднимет брата выше самого шторма и откуда тот сможет добраться до берега, используя артефакт, собранный из «полагавшихся им даров океана».

У страны должен быть наследник.
У будущей жены должен быть муж.
Будущее... должно наступить.
И для этого необходимо наличие всех в нём элементов.
Это важнее жизни одного Ровера, даже если умирать он не спешил и не планировал, каждый раз доказывая это битвами и делами.

Однако толща воды, сила, тянувшая ни то вниз, ни то на части, кружившая, тянувшая, превосходившая его — она быстро забрал аи воздух, и координацию, и полноценное зрение, даже ощущения.

Лишь холод, тяжесть, адреналин и страх. С невозможностью дышать, контролировать движение. Не за что цепляться. Приспособления бы запутались, замотали или помешали, утягивая вниз грузом, ведь природа — не простая — продолжала вертеть как вздумается. И это... что же, каждый из них не стремился, но готов был умереть скорее рано, чем поздно, разве нет? Он по крайней мере не умер просто так. Во время своего первого выхода в океан. О котором так мечтал в детстве. Как рыбаки... как воины... как те, кто никогда возвращался. Победителем с рыбой, победителем над природой, не получилось.