То неловкое чувство, когда расписал всю свою жизнь вплоть до смерти, выполнил все то, что запланировал, смирился с последним и тут... бац!...
Жизнь после смерти.
Поначалу Жерару казалось, что он очнулся в преисподней. Кромешная тьма, он не может дышать, вокруг какие-то тела. Он только спустя несколько часов осознал, что находился в каком-то закрытом отсеке для хранения тел омников. И что он сам каким-то образом очутился в теле омника. Прежде чем вспомнить про историю почти десятилетней давности, когда согласился помочь доктору Ляо с её проектом. "Проект Эхо". Рейес и Моррисон были, как и весь мир после событий Омнического кризиса, жестко против появления нового искусственного интеллекта, и даже сам Жерар говорил Мине, что "благими намерениями выложена дорога в ад", однако все равно согласился помочь ей, - лучше уж пускай новый "уничтожитель человечества" будет обладать его чертами характера, чем какого-нибудь умника.
И кто бы мог подумать, что небольшой имплант обернется в... такое. Наверное, никто, - Ляо наверняка собиралась его отключить, но не смогла из-за смерти. Жерар как-то об этом не подумал, а другие просто не обратили внимание, что одна из программ продолжает свою работу. Счастливое совпадение? Может быть, но вот только Лакруа был готов к своей смерти, а его это "чудесное" спасение портило много планов, завязанных на ней. Плюс ему пришлось потратить около недели, чтобы выбраться из законсервированного хранилища наружу, - и только новое электронное сознание не позволило ему сформировать клаустрофобию.
Он был мертв. По настоящему, ведь фактически текущий Жерар был попросту "копией" оригинала. Со всеми его навыками, воспоминаниями, характером... но не настоящим Жераром. Клон, в некотором смысле. А это значит, вспоминая комиксы и различные фильмы, ему предстоит идти по собственному пути. Или же делать так, как поступил бы настоящий Жерар? Это все так... запутанно. Голова, конечно, не болела от этих размышлений, но ему было сложно с этим разобраться, кем себя считать, кем быть. И он не мог сделать этого в одиночку, однако к старым друзьям нельзя было, - как-никак мсье Лакруа умер для них, и они горюют, и для них также это все будет очень запутанно. И страдательно. Как бы не хотелось поговорить с Аной, Джеком, Гэбриелем, Коулом, Мойрой, Гендзи, Ангелой, Райнхардтом, Торбьорном, Уинстоном... Амели.
Ох, Амели. Последняя в списке, но не в сердце.
Как бы он хотел ей помочь, но он был мертв для нее. А в этом состоянии ничего не мог сделать. Для того, чтобы вернуть ей баланс, он должен был отыскать собственный. Он не освоился с этим телом до конца, мысли продолжали терзать его, и пойди он в таком состоянии штурмовать базы Когтя, то его разберут на запчасти через пять минут. И даже если он отыщет её... это будет не её непутевый муженек, а лишь его блеклая металлическая копия.
Нужно было стать un cool металлической копией. И, к счастью, было такое место на планете, где в этом помогали.


- Je suis désolé, mon pote.*

Жерар чуть было не нажал на спусковой крючок пистолета, который моментально выхватил, увидев силуэт "Разорителя" посреди разбушевавшейся снежной бури. Рефлекс, - в годы Омнического кризиса Лакруа был одним из тех, кто совершал вылазки в тылу врага и лишал его командиров, и даже в новом амплуа старые привычки не хотели умирать. Остановил француза, как ни странно,  его же мозг, позволивший в доли секунды напомнить, что война давно закончилась и многие из бывших неприятелей ушли сюда, в Шамбалу, и среди них могли быть также и "Разорители".

- Я так понимаю, это вы встречаете новоприбывших?

Лакруа был не один, с ним ещё было с десяток "беженцев", - кто-то бежал прочь из недружественной Германии, кто-то просто не мог найти взаимопонимания с людьми. Был, впрочем, один чудик из Голливуда, хотевший посмотреть на бытие непальских омни-монахов, дабы набрать материала для будущей постановки "Кунг Фу Кибер" или что-то в этом роде. Жерар, пропутешествовавший из лаборатории с Соединенных Штатов именно что с последним (а также ввязавшись в приключение по спасению всех остальных от рук торговцев запчастями), как никто другой желал скорейшего избавления от него в безмятежных сводах монастыря.
 
- Меня зовут... Крест, - имя, к которому Лакруа пришел за время путешествия. Ничего сложного, просто его фамилия в переводе с французского. А также то, что он нес на себе крест ходячего мертвеца, - И я люблю 'газд'гажать ок'гужающих своим ф'ганцузским акцентом. П'гини... кхе-кхе... Принимаете таких? Или нам нужно помочь по хозяйству, выполнив поручения по сбору репы и убийству крыс в подвале, как в этих "чиловечиских" РПГ, чтобы получить право прохода?

Жерар никак не мог помочь себе, даже после смерти.

* - Прошу прощения, приятель.

- Ох, frere* Рамматра, не спеши записывать меня в amant humain**!

Здоровяк-"Разоритель" был... уязвлен. Ранен... душевно, как бы парадоксально это не звучало. Казалось бы, не его дело, пускай Дзеньятта или Мондатта наставляют его на путь истинный, но беда была в том, что они были без понятия, что же двигало людьми. А Жерар знал. К сожалению, к счастью. Умер из-за этого - это точно.

- Правда... Может, это тебя не совсем устроит, я не готов сказать всю правду о себе. Но та часть, которую я готов... что же... она связана с тем, как меня создали. Я не был "пробужден" как остальные, я был создан уже после всего этого, благодаря стараниями того же человека, что создал Аврору. Промежуточная стадия в том, чтобы повторить то невозможное, что случилось.

Жерар старался подбирать слова осторожно. Скорее всего он уже допустил ошибки, которые аукнутся ему в будущем, но такова была его суть, своими благими намерениями мостить дорогу в ад во второй раз.

- Но Доктор Ляо не пыталась повторить первый раз, она шла по новому пути. Для создания робота с быстро адаптирующимся искусственным интеллектом, но избегая невольного создания ещё одного "бога-программы",  они сканировали человеческие личности, дабы скопировать их способность к обучаемости - когда ты делаешь постепенно, своим опытом, а не получаешь всю информацию с Интернета прямиком в свой процессор, отчего его переклинивает и возникает зудящее желание стать Альтроном и опрокинуть на планету её же кусок.

Хотя марвеловского злодея можно было понять, - кто бы отказался выждать миллионов лет в спящем режиме, чтобы выйти перед эволюционировавшими бобрами в их бронзовом веке и стать для них богом?

- Ты не прав, говоря, что меня тянет к человеческой культуре. Наоборот - меня тянет к омникам, потому что я хочу лучше узнать их, абстрагироваться от "человеческого" во мне. А по поводу того, знаю ли что-то про нападение... 

Он не мог остаться в стороне, конечно же. Как только услышал, так сразу тайком покинул территорию монастыря и провел собственное расследование. Кто-то даже был допрошен с особым пристрастием, Рейес бы прослезился, узнай, как Жерар умеет в "плохого копа", хоть во время Блэквотча он всегда был "хорошим".

- Чечен-Оол Ковалыг. Тувинец, майор Вооруженных Сил Российской Федерации в отставке, ветеран Омнического Кризиса на Сибирском фронте, где он потерял все - свою семью, своих сослуживцев. Прибыл в Шамбалу по собственному убеждению, потому что он не мог спокойно смотреть на то, как "машины нашли мир и спокойствие после пролитой ими крови". Ему не составило труда как завербовать нескольких местных жителей на свою сторону, так и запудрить мо... эээ, процессоры нашим братьям, используя свою трагичную историю. К несчастью, он встретил печальный конец, поскользнувшись и упав в горную расщелину.

Жерар опустил ту деталь, что это случилось во время его допроса, который перерос в драку, и он честно пытался спасти Ковалыга, чтобы тот предстал перед судом... но военный предпочел отпустить его металлическую руку и дать гравитации решить свою судьбу.

- Человечество - это огромная биологическая аномалия, которая так и не смогла определиться со своим статусом за те три с половиной тысячи лет, что возникла цивилизация. Оно всегда искало врагов, с которыми могло соперничать, но поскольку никакой другой не смог равнозначно эволюционировать ему в конкуренты,  то находило противников в самом себе. Пока не появились омники - бездушные роботы, созданные быть лишь инструментами, которые неожиданно обрели сознание. Разве не самое то обратить весь свой разрушительный потенциал на них, tu ne penses pas***?

Жерар немного помотал плечами, напоминая себе, что они у него есть, и что он не в гробу, что он может двигаться. Хоть и не может дышать. Словно... гуляешь по дну океана. Вроде что-то чувствуешь, но в то же время не так, как чувствовал все это ранее, в человеческом теле.

- Но человечество старается стремиться к лучшему. Ведь если бы это было не так, то царили бы фашистские государства и в ходу были жертвоприношенческие религии с рабством как обыденным явлением.  Да, есть плохие люди, есть несправедливость, есть непонимание, - но в то же время есть и хорошие люди, борющиеся с несправедливостью и ратующие за просвещение. Век людей короток, и каждый раз новое поколение хоть и учится на опыте предыдущих, но умудряется наделать и своих ошибок.

Воспоминания о прошлом вновь начинали терзать Лакруа, но, подобно Рамматре, он симулировал вздох, отгоняя их прочь. Потом, когда он уединится в своей келье.

- Мы же, омники, по сути своей вечны. Очень молоды, конечно, и как дети, пытаемся имитировать поведение своих родителей, но пройдет десятки, сотни лет - и знакомые тебе люди уже умрут, а вот твое металлическое тело продолжит функционировать. Но в то же время у нас навряд ли будет следующее поколение. Убивая человека, ты убиваешь всех потомков, которых он мог произвести на свет. От отъявленных бандитов до величайших докторов и дипломатов. Убивая омника, ты убиваешь возможность для будущего узнать о прошлом так, каким оно было. Наши жизни - равнозначны, но пока что не все это поняли. И Мондатта направляет все свои усилия на то, чтобы выиграть для омников время,  дать им набраться опыта, и дать свежему поколений людей сменить то, что помнит горечь войны и омрачнено предрассудками по отношению к нам.

Жерар надеялся, что он не звучал как Мондатта и Дзеньятта. Он просто старался передать то немногое, что он усвоил, пребывая в Шамбалле.

- Это нелегкий путь, frere Рамматра, терпеть издевательства хулигана, надеясь, что ему надоест и он отстанет. Ведь так хочется взять и начистить ему museau****, чтобы знал свое место, чтобы не причинял тебе страдания. Но нужно помнить, что давая сдачи, результат является непредсказуемым. Хорошо, если отстанет. А вдруг не осилишь, и он ещё больше побьет, да ещё и твоим друзьям трусы на головы натянет? А вдруг он в отместку приведет подмогу? А вдруг ты его покалечишь или убьешь, и тебя посадят за решетку за превышение самообороны? А человечество - это тебе не школьный хулиган, нельзя просто так взять и свалить его, без подготовки и ресурсов. Поверь, оно само уже пыталось неоднократно себя прикончить, не получилось.

* - брат
** - любитель человеков
*** - так не считаешь
**** - рыло

ваш пост от лица любого персонажа;

Проматывая под ногами плёнку зеркальных после дождя улиц, Бин, хоть убейте, не может вспомнить, как зовут того самого именинника, к которому как раз и направляется. Джэдун? Джэдан? Джитак? Сам по себе именинник, являющийся коллегой Чабнина на радио и, вместе с тем, другом уехавшего Ханбина по секте татуировок, пригласил неделю назад звукача, кажется, просто по инерции. Весь отдел пригласил, почти все отказались, увидел Бина - не сдержался, так бывает.

В руках какой-то убористый букетик, собранный милой девочкой из цветочного по запросу "коллеге на Бёздник, он парень, так что что-то сдержанное". Из шуршащей упаковочной бумаги пахнет перечной мятой и влажным папоротником. Символизма Чанбин не запомнил, но вот она, карточка с поздравлением и пояснением, прямо в букете. И даже на подарок смог наскрести креативности: коньяк в бутылке-черепе, шоколадные бутылочки и подарочный набор разных сыров - все вкусы коллеги, которые Со смог выпытать у более близко знакомых с ним людей. Не хочется же дарить какую-нибудь бесполезную чушь, годную только на то, чтобы дружелюбно друг другу поскалиться, выполнить социальный ритуал, а после - сдать чушь в магазин или просто раз в год смахивать с неё пыль. Подарок хоть и съедобный полностью, зато наверняка принесёт имениннику хотя бы один вечер гастрономического счастья. Плохо, что ль?

Под разухабистый японский поп-рок в наушниках Бин изучает карту местности в телефоне. Поворачивается туда, сюда, пытаясь понять, какими буераками ведёт его путеводный гномик навигатора, наконец, находит нужный перекрёсток, пристраивается след в след к высокому, - будто бы не 90% населения Кореи выше тебя, Бин, ага, - парню со смешным плюшевым брелоком-пельменем на рюкзаке. Букет шуршит. В рюкзаке всё негромко перестукивается. Плюшевый пельмень перед глазами, раскачиваясь в такт шагов, гипнотизирует. Наверное, стоило бы поесть, но звукач искренне не хотел опаздывать, ну и не прогадал, учитывая, что умудрился тут заплутать.

- Алло, да, по идее, буду максимум через десять минут, если не потеряюсь, - бормочет он, ответив на входящий звонок именинника, сбивается с шага и ошалелым взглядом сканирует окружающий мир на предмет подходящего по описанию человека. - Тут только чувак с плюшевым пельменем, - честно сообщает в ответ на вопрос звонившего. - А, ага, понял, ждите, готовьте еду, потому что я теперь голодный!

Со знакомыми Бин уже умеет общаться непринуждённо и легко, а вот знакомства на улице ему никогда не давались. Ну, что же, порой стоит учиться новому. Так что звукач спускает наушники с головы на шею, чуть ускоряет шаг, чтобы поравняться с любителем пельменей, и, когда тот обращает на него взгляд, широко улыбается, старается выглядеть безобидно и дружелюбно. С его развитой мускулатурой это не всегда просто, но постараться-то стоит!

- Привет, - и салютует букетом, - это ты - Тэн? Если да, то ты наверняка идёшь на День Рождения Джэдуна, да? Или Джэчана?.. Или Джитака?.. - растерянно взъерошив волосы на затылке, Бин переступает через бордюр. - В общем, именинник рекомендовал мне присоединиться к тебе, так как звонил тебе и выяснил, что мы в одном районе. А у меня чуток топографический кретинизм и лаги навигатора. Позволишь упасть тебе на хвост? - изображая самый умоляющий взгляд из всех, Со с опозданием понимает, что пропустил одну ступеньку лестницы вежливости. - А, да, меня зовут Со Чанбин! С именинником знаком через работу и Ханбина, слышал о нём?

Упоминание о сладком прошлом отзывается кратким, почти невесомым уколом боли. Бин каждый день уговаривает себя, успокаивает тем, что Ханбин поехал за своей мечтой, что разошлись они максимально цивилизованно, сохранив всё приятельское в плане общения. Но сложно оставаться снова одному, хотя бы потому, что вряд ли ещё встретится кто-то, кому будет плевать на рост Бина, его не шибко завидную работу и пока что достаточно ограниченный круг интересов.

- Так вот, - он встряхивает головой, отодвигая подальше неуместные сейчас мысли. - Вроде как ты тут бывал, покажешь дорогу? - а на месте уже можно будет от души выпить как за здоровье именинника, так и за помин своих отношений. - Кстати, пельмень у тебя зачётный, - Бин, фу, это же звучит двусмысленно! - В смысле, который брелок. Выглядит, как настоящий пельмень, только с глазами, но всё равно аппетитный. А ты точно знаешь же, куда идти, да?..

“...брат...”

ее голос слегка дрожит, обрывается, разлетаясь белоснежными перьями птиц и неминуемо умирая в давящей тьме .

“...ты помнишь, как...?”

ее бледные, хрупкие ладони боязливо сжимают ткань его костюма.

тянущее, неприятное чувство холодом растекается внутри — и хватка непроизвольно слабеет, но она все еще не отпускает его.

отпустить на мгновение — значит отпустить навсегда.

“...ты же помнишь...?”

на ее пересохшие губы падают капли собственных слез. от солоноватого вкуса саднит язык, настолько, что ее чувства притупляются и остается лишь неественный сладковатый привкус.

она чувствует — их время заканчивается, спетая мелодия постепенно стихает, лишь эхом разносясь по пространству.

всего через несколько системных секунд их маленький, сжатый до них двоих рай погибнет.

* * *

закрывая глаза, она порой видела один сон.

пожелтевшие от времени обои, испещренные царапинами, местами — порванные в клочья. в неясном свете свечей они почти терялись, лишь редкие всплески пламени заставляли оживать нанесенные временем шрамы.

от сырости и затхлости на языке был легкий привкус гнили и старости. и даже он почему-то казался таким родным и привычным, что от воспоминаний на глазах проступали слезы.

на книгах и потрепанных игрушках нередко скапливалась пыль — и она всегда пыталась стряхнуть ее, от чего поднимались белесые клубы, преломляя свет свечей, и комнату на время окутывала пугающая мгла.

мгла казалась неприятной и чужой.

в такие мгновения ее ладошки всегда тянулись к старшему брату и хватали его за рукав, нервно сжимая ткань.

она задерживала свой взгляд на его лице, на его глазах, напоминавших маленький пруд, обрамленный золотом душистых цветов. иногда этот пруд походил больше на умиротворенное море, иногда — на стеклянный аквариум, а иногда — на осколок небесной синевы.

ее голос никогда не дрожал, когда она произносила: “...брат, мы же посмотрим сегодня на звездное небо?”

мама с мягким укором смотрела на них, пока на ее пепельных волосах играли блики от пламени. она никогда не говорила “нет”, но всегда просила их быть осторожнее.

с искренней улыбкой она отвечала матери, что они будут беречь себя.

она не знала значения этих слов, но ей казалось важным произнести их.

мама всегда улыбалась в ответ и возвращалась к своим делам. блики все еще скользили по ее силуэту, и казалось, что их можно поймать и ощутить тепло перистых облаков.

в то невыносимо долгое, трепетное мгновение ее взгляд замирал на старшем брате.

и этот мир, и эта усталая ночь словно существовали для них двоих.

— Подобная мелочность в вопросах гостеприимства тебя вовсе не красит — запомни это, Ликаон, — Хьюго — как и всегда — мастерски увиливает от ответа на каждый поставленный перед ним вопрос — знает, что у Ликаона не хватит духу настаивать. — Ну-ну, только не смотри на меня волком — я буду паинькой, даю слово.

Звук удаляющихся механических шагов Ликаона — словно стук молотка по крышке гроба. Хьюго представляет, как лежит внутри: невыносимо красивый и прекрасно торжественный — в белоснежной шёлковой рубашке с расцветающим у горла пышным жабо, похожим на охапку хризантем; чопорные тётушки, выстроившись вдоль алтаря, украдкой смахивают накрахмаленными платочками слезинки с морщинистых лиц, крошечные язычки пламени на высоких свечах трепещут от их сотрясающих воздух рыданий, и очаровательная директор видеопроката стоит над ним с трясущейся губой и букетиком петуний в руках.

Вообще-то, говорит Хьюго самому себе, в этом нет его вины — ни в ногах Ликаона, ни в его потерянном глазе; но всё равно чувствует как изнутри его грызёт совесть — мерзкий паразит, выедающий нутро до самого дна, пока не останется ничего кроме дыры размером с чёрную, космическую. Из-за этого чувства Хьюго никак не может решить — злится ли он на Ликаона до сих пор.

Свою детскую обиду на него он бережно лелеет годами: оберегает и взращивает, как самый нежный на свете цветок — думает что имеет на это право; предатели прощения не заслуживают. Но в конце концов за помощью — в чём, разумеется, не позволяет себя уличить — всё равно приходит почему-то именно к нему. Может, ему стало бы легче, если бы Ликаон отослал его ко всем чертям — но этого не происходит, и Хьюго окончательно запутывается в себе. Монетка в его пальцах крутится всё быстрее, пока не превращается в размытое пятно.

Хьюго втаптывает самого себя в выгребную яму самокопания и рефлексии аккурат до возвращения Ликаона — тогда он снова натягивает на лицо маску экзальтированного равнодушия.

— Очень любезно с твоей стороны, мой дорогой партнёр. Сервис в вашем агентстве выше всяких похвал — обязательно поставлю пять звёзд.

Когда дверь за его спиной захлопывается, Хьюго тут же падает в постель, на ходу сбрасывая ботинки и срывая с шеи галстук. Его распорядок фантомного вора прямо противоположен занудному расписанию Ликаона: по ночам он предпочитает бодрствовать, а спать — в светлое время суток, — но он обещает играть по установленным в особняке правилам, и его на удивление быстро начинает клонить в сон.

Даже одиночество конкретно в этой комнате почему-то больше не кажется ему таким невыносимым.

***

Ликаон и впрямь будит его стуком в дверь со стариковской педантичностью. Хьюго, щурясь, смотрит на прикроватные часы: электронное табло клоунски подмигивает ему цифрами — 7:30., — и всем организмом воспроизводит чудовищный зевок. Сегодня у него отчего-то нет настроения устраивать цирковое шоу, он изумительно покладист и играет роль прилежного гостя.

В столовую Хьюго спускается в сопровождении Ликаона — освежившимся, но слегка небрежным.

— Bonjour, милые леди, — в приступе галантности он по очереди алчно припадает губами к женским ладошкам в белых перчатках — кроме Эллен, потому что она, очевидно, ни капли не заинтересована в этих фальшивых играх в этикет.

Со спутницами Ликаона он уже знаком — заочно.

ваш пост от лица любого персонажа;

Лютор изначально знал, что пресс-конференция вызовет фурор, и теперь о нем говорили не только в Метрополисе, но и за его пределами. За пределами страны, потому что весь мир следил за любителями нацепить на себя плащ и устроить очередной перформанс.
Там была даже эта мисс Лейн из Плэнет — восхитительная женщина, если бы она не писала свои обличительные и полные гнева статьи именно о нем. Лексу вообще нравились именно те женщины, что потенциально могли его уничтожить. Во многих смыслах. Таких, к счастью, было немного, и он успешно с ними не связывался — причина номер один, почему он не женат. Не то чтоб он не был раньше, но это не лучшие истории. Желательно, чтоб его сын их обошел стороной.

А именно об этом сыне и была знаменательная пресс-конференция, и Лекс позаботился о том, чтоб ее пустили в прямом эфире.
Файлы Кадмуса попались ему случайно, когда Лексу пришлось разбирать всё то, что осталось от его отца. Финансирование туда шло приличное, но очень хорошо сокрытое, чтоб даже сам Лютор далеко не сразу смог установить связь. Но когда это произошло, и он слегка покопался, то пришел в настоящую ярость.

Теперь эмоции утихли. Он думал о том, как мог не замечать до этого, что у нового приятеля или подражателя Супермена, который совсем недавно появился на супергеройской арене, его же разрез глаз. От Супермена там, конечно, тоже было достаточно, но тут Лютор не возражал: при всех нюансах, инопланетянин был очень фактурным. Известно, что красивые люди добивались большего успеха, а красивый и умный мог бы владеть миром.

Сначала Лекс думал о том, что этот Супербой должен стать его персональным оружием в борьбе с Суперменом. Он успел составить пошаговый план на ближайшие пять лет, в котором он развивал спрсобности парня, натаскивая его против криптонца, и первым шагом было знакомство и ограждение его от пагубного влияния других любителей плащей.
Разумеется, он не собирался ему рассказывать всё сразу. Он просто собирался сделать так, чтоб Супербой сам пропитался этими идеями. Немного манипуляций, немного недосказанности, правильно преподнессенная информация были секретом успеха, а мозг подростка по всем правилам податливым и внушаемым.

Лекс рассчитывал закончить первый шаг в течение месяца, и связаться с Супербоем оказалось не трудно, но тут-то и начались проблемы с его планом. Он… передумал.
Подростка звали Коннером, у него был разрез глаз Лекса, который тому достался от матери, и его лицо отражало все эмоции. Кусочек правды в мире абсолютной лжи.
После того, как Лютор всё ему рассказал, Коннер сделал самую ужасную вещь из всех, что могли прийти ему на ум — полез обниматься. Это было испытание определенного рода, потому что Лекс не привык к тому, что его трогают. Но в конечном итоге всё оказалось не так плохо, как могло бы.
Мерси дарила ему полные скепсиса взгляды, на что Лекс ответил, что у него отцовский инстинкт. Все бы ничего, но совсем недавно он прочел ей внушительную лекцию об отсутствии инстинктов у человека как таковых. Скепсиса было еще больше, но ни одного лишнего слова. Следовало действительно поднять ей зарплату.

Визит Супермена он ждал почти сразу после того, как Коннер к нему переехал. Но инопланетянин опять разрушил его планы и не прилетел, а сам Лекс не стал заводить эту тему: ему даже было приятно, что кто-то в окружении не болтал про Супермена двадцать четыре на семь. Теперь же он явился, и это действительно означало, что они с Коннером не поддерживали крепкую связь. Что только подтверждало все представления Лютора о нем, как и снисходительном, но равнодушном.
Ну, может быть не равнодушным ко всему, что могло предоставить Лексу какое-то могущество, потому что он буквально по взгляду мог прочесть всё то, что криптонец хотел ему сказать.

К этой встрече стоило подготовиться, но сразу после пресс-конференции Лютор вернулся в ЛексКорп и заперся в своем кабинете, чтоб прочесть минимум две книги по психологии подростков и просмотреть весь перечень подходящих школ Метрополиса. Стоило ли ему сделать это вместе с прилетевшим визитером? Понимал ли тот что-то в школах и принципах образования? Как вообще учились криптонцы?
На последней мысли он свел брови и активировал открытие окна, чтоб его не выбили, как это могло произойти в случае с красно-синим гигантом.
— Супермен, — он откинулся в кресло и сложил перед собой пальцы пирамидой, — не ждал тебя. Точнее… ждал. Но пораньше.

Ненужные мысли приходят каждый раз, когда взгляд выцепляет в отражении шрам от .38spc — неровный, стягивающий кожу ближе к ключице. Отверстие на входе всегда меньше чем на выходе, но пуля застряла в кости, и потому пришлось вытаскивать её самостоятельно, забрызгивая дорогущую раковину кровью; с тех пор шрам видно столь отчётливо, словно не прошло несколько лет.

Ненужные мысли приходят каждый раз, когда доносчики приносят вести и бережно передают администраторам, а администраторы — хосту. Их голоса — шёпот сквозь зубы, пахнущий жареными кальмарами и дешёвым якчу. Поверенные люди больше не доставляют точных данных. Некому доставлять. Пак Ён-Гиль мёртв, а правильный младший брат стал ещё более подозрительным к внезапным новым знакомствам. Жаль. Нужны новые методы и новые способы, чтобы всё заработало как прежде.

Ненужные мысли — это маленький чёрный конверт, перевязанный тонкой розовой лентой, а внутри — визитка с адресом. 24-11 Морэна-ро 20-гиль, Содэмунгу. Рядом с парком, где листья гниют под скамейками, а старики пытаются заниматься тайцзи. Тот же район, где и постоянная регистрация.

Таких квартир полно в Сеуле. Стены, обклеенные объявлениями о доставке еды и помощи в списании долгов. Скрипящие лифты. В один день тебе там предложат поиграть в детские игры и заработать миллиарды, а в другой день — дверь откроет истеричная соседка с тушью, размазанной до висков, и вызовёт полицию за попытку проникновения в частную жизнь. И, скорее всего, это действительно будет всего-навсего уставшая женщина, которой плевать на всё, что ты попытаешься ей доказать. Плевать на то кто ты и что ты.

Один остров — не конец Игры. Это лишь значит, что южнокорейский сезон приостановлен на неопределённый срок до восстановления комплекса где-нибудь в другом месте. А VIPы пока развлекаются в Штатах. Или в Сингапуре. Или ещё где-то. У них весь мир под наманикюренным ногтем.

Дверь распахивается.

Гость замирает на пороге потревоженным оленем. Как и в прошлый раз. И в позапрошлый. Ин-Хо в этот раз не в рабочем пальто и лицо не прячет; склоняет голову чуть ближе к плечу, когда замечает тусклый блеск металла в руках Чжун-Хо — справедливо. Как справедливо и то, что на соседнем здании, том, что ближе к парку, сидят парочка снайперов и держат под прицелом просматриваемое окно. В этот раз — смерть три к пяти. В двух камерах — холостые патроны, ещё в трёх — боевые. Если, конечно, брат всё ещё следует правилам полиции.

Как там? Сначала — предупредительный холостым, и три раза предложить вооружённому преступнику сложить оружие. Затем — ещё один предупредительный, уже опуская руку немного ниже, и ещё одно предложение сложить оружие. И только потом — огонь по ногам.

Всё это как будто бы из другой жизни.

— Чжун-Хо.

Достаточно мягко, но не настолько, чтобы поверить в счастливое семейное воссоединение спустя столько лет.

Снайперы знают свою работу, как знают и то, что не имеют права стрелять, пока Фронтмен непосредственно не прикажет. Последующую тишину в комнате прерывает разве что поскрипывание старых полов под ногами, стоит переступить на полшага левее, да разгорающийся скандал соседей через стенку. Им — хоть стреляй. Не заметят.

— Мне казалось, мы поставили точку, обменявшись взаимными любезностями. — Голос звучит неестественно громко, пока Чжун-Хо смотрит на него так, словно не может решить, насколько гармонично будут смотреться растёкшиеся по стене мозги пополам с осколками черепной кости. — Но, вероятно, это была запятая.

Удержи меня от падения,
Сохрани меня от этой лжи.
Лишь одно скажу тебе,
Не искать в этих сомнениях,
Моей души.
Венти слышит чужой ответ, но не оборачивается. Конечно, Нигредо все знал. Знал, что у них не было выбора, кроме как убить Дурина. Но был ли выбор у Рейндоттир, когда она отдавала свое творение на съедение старшему брату? Барбатос надеется, что был, но все же это жестоко.
Внезапный вопрос вырывает из печальных раздумий и Венти оборачивается в пол-оборота, смотря на близнеца.
- Да, - роняет тихо. – Но иногда, когда я думаю над вашей внешней схожестью, мне кажется, что я готов запутаться. Возможно, это слишком странно слышать от архонта, - Венти замолкает и только хочет повернуться к Нигредо, как чувствует касание к руке, а потом его разворачивают и притягивают к себе. Архонт ветров не отводит взгляда и позволяет Нигредо выговориться, смотря в глаза напротив. Барбатос понимает то, что он чувствует, потому что сам когда-то испытывал похожее чувство к давнему другу, к безымянному барду, что своей песней дал ему сил, достаточных, чтобы свергнуть тирана и тогда выбор прост. Выбор, который давал ему Нигредо лишь казался простым, при том, что Венти знал, что убивать придется не своими руками. И все же.
- Если, - наконец, он нарушает молчание, - если я выберу тебя, каким будет твое решение. Таким же? – лишний вопрос, но он его почему-то задает, пока его руку не перехватывают и Венти не касается чужой щеки чуть дрожащими пальцами, понимая, насколько чудовищным будет выбор. – Да, ты такой же, как и любой другой человек, - тихий шепот, пока архонт смотрит на чужую улыбку, ощущая внутри странную бурю эмоций, ощущая как скверна готова распуститься темными сесилиями.
«Зачем тебе эта бездушная кукла, когда рядом есть прекрасная замена? – тихий голос, что принадлежит не ему, прокрадывается в мысли. – Присмотрись получше» - Барбатос прикрывает глаза на несколько секунд, ощущая, что его отпустили, однако не спешит отходить, вместо этого он обнимает Нигредо со спины, словно это поможет очнуться от страшного сна, вернуться в реальность и понять, что все лишь казалось. Неосознанно его привязывали крепкими нитями, а он ведь обещал себе больше никогда…
Не привязываться к кому-либо.
- Смерть любого из вас будет моей виной. Неважно, ты или он, - голос архонта нарушает застывшую тишину. – Но, возможно, в скором времени тебе тоже придется делать выбор и не тот, который ты сделал давно, - Венти отстраняется, давая Нигредо время осознать сказанное. Кажется, он готов открыть страшную тайну прямо здесь и сейчас, потому что другого времени может не быть.

Помоги мне.

подземелье дышало через его легкие. наверное, магам это давалось иначе; сисл и даже марсиль повелевали взмахом руки, потому что магией были полны их кровь, естество, узкие коридоры, бездонные расщелины, фонтаны до самого потолка. когда лайос блуждал по уровням, он не знал, насколько сложной песней была каждая мощеная улица. насколько трудным было ее воспевать. сисл и даже марсиль были магами — их хрупкие кости и злые слова на древних языках строили подземелье иначе.

в лайосе магии почти не было. она ютилась глубоко-глубоко в животе, еще толком не смея открыть глаза. марсиль пыталась до нее достучаться, но теперь горевать о ней не было никакого смысла. лайос сглотнул: магии в нем больше не было. стенки желудка сжимал нестерпимый голод. если в животе у него что-либо и было, то он давным-давно это переварил. сразу после демона, его толстой шкуры, его влажного алого мяса.

у людей было только их тело. подземелье плохо походило на его продолжение, но оно им было. улицы внутри города словно сетка хитросплетений вен и артерий, пещеры и горы были его тяжелыми неповоротливыми костями. хозяин подземелья уставал, уровни подчинялись лайосу с трудом. привыкшие к управлению искусной магией, теперь им приходилось терпеть почти грубую силу. церемониться не приходилось. голод сводил с ума существ посерьезнее. лайос никогда не забывал, что он был человеком, потому что никогда, по правде, не желал им быть.

первый подарок подземелья был самым желанным. когда-то давно его, может быть, было бы и достаточно. без какого-либо чувства меры: у уродливого монстра было три головы. оно ступало, заставляя каменные здания дрожать и осыпаться, как пряничные домики. оно плохо помнило, зачем шло — человек желал что-то видеть. запах живой плоти был таким редким и четким, что звучал в затхлом воздухе подземелья словно тревога. монстры шли к нему со всех концов пещеры, как полчища безмозглых мотыльков на свет огня, но человек запрещал им утолять свой голод, потому что его собственный был сильнее. три головы смотрели в одну точку, шесть глаз моргнули в унисон.

лайос не мог представить, кому еще он бы позволил спуститься так глубоко. от запаха дорогого друга сводило пустой желудок. его голос всегда был беспристрастен и строг, не дрогнул он и сейчас. человеку был дорог его старый друг, поэтому три головы не сдвинулись с места. уродливое создание, собрав все свое дружелюбие в кулак, даже не облизнулось. лайос видел следы утомительной сложной дороги на лице у шуро всеми своими глазами. когда-то он нехотя рассказывал неуклюжей северянке, что доставать меч из ножен без должной решимости — стыд для воина, смываемый только солью и кровью. лайос подслушивал. шуро не любил болтать о себе, как бы тоуден (не тот тоуден) не просил.

блеск меча и немигающих глаз был единственным источником света.

монстр развернулся, будто был разочарован. будто ждал чего-то большего, чем измученный человек с востока. пыль и грохот камней заполнили собой все тесное пространство, а темнота, осязаемая, плотная, сожрала в себя лайоса одним жадным глотком. на одно долгое мгновение с шуро осталась лишь тишина и тревога. он не был так отчаян, как желал, чтобы о нем думали. теперь лайос слышал биение его перепуганного сердца даже сквозь толщу земли.

— это не то, чего ты хочешь, — теперь ярче всего сияла его улыбка. резкая смена габаритов ощущалась странно, лайос к ней пока еще не привык. он все еще чувствовал себя громадиной, царапающей мордой потолок, несмотря на то, что теперь глаза шуро были на уровне его собственных. беспокойство и страх против предвкушения веселья.

стряхивая пыль, он провел ладонью по волосам, коротким, светлым, совершенно простым. шуро видел их тысячу раз, этот лайос должен был быть ему сильно привычнее. олух, которым тот его запомнил; человек, которым он больше не был.

— пойдем, я покажу, почему ты не справишься, — темнота снова съела его силуэт и оставила пасть раскрытой.