Колким, как накрахмаленная простыня, завороженным осколками багрового зимнего солнца и изморозью фриволите на окнах большого зала, в густом, шершавом воздухе вечерний час близоруко щурил глаза, предвещая уснувшим сказки, а бодрствующим — воплощение самых сокровенных желаний, одним, единственным словом, оброненным кем-то случайно и вдруг, внося хаос в привычный студенческий уклад каждого, кто мог гордо именовать себя "старшекурсником". Тогда оно передавалось шепотом из уст в уста, и к утру нашло-таки свое обличие, воплотившись в красных буквах на тонкой пергаментной коже.
"Ежегодный Йольский бал состоится 21 декабря".
С того дня и разговоров было только что о бале, он, еще не случившийся, стал словно бы единственной темой обсуждения в гостиных, в Хогсмиде, на задних партах в классе зелий и трансфигурации, в теплицах, между горшков с мандрагорами и в тени покрытых пылью библиотечных полок, в девичьих спальнях - особенно, и даже на поле для квиддича было не скрыться от Йольского бала, игроки и так пользовались популярностью, а в те зимние дни за ними ходили девчоночьи стайки, и почти на каждом этаже слышались шепотки и смех. Особо ретивые студенты организовывали даже тотализатор, принимая ставки на то, кто кого пригласит, кто кому откажет, и сколько сердец разобьется в великую ночь праматери - первую, из четырнадцати Йольских ночей. На Слизерине подобная инициатива жестко пресеклась Риддлом, и Розье за подобный акт была до крайности благодарна.
Эллу предстоящий бал занимал куда меньше, чем "выше ожидаемого" по рунам: балов, в том числе и школьных, у нее, как у девушки из уважаемой чистокровной семьи предвиделось еще много, а вот с мечтой о кафедре ритуалистики можно было прощаться уже сейчас, не дожидаясь экзаменов, туда принимали только с высшим баллом, и у Друэллы оставалось слишком мало времени, чтобы подтянуть знания по предмету, который она иногда совсем не понимала. От того она предпочитала коротать вечера в библиотеке, ускользая из шумной гостиной, в объятия спасительной тишины, где мир не вращался, как заведенный волчок, и все было как раньше - без массовой истерии по поводу платьев, лент и главное - вопросов с кем и кто идет на бал. Волшебнице было из кого выбирать, к своим едва исполнившимся шестнадцати, она превратилась если не в красавицу, то в очень миловидную и обаятельную девушку, и не раз замечала на себе заинтересованные взгляды старшекурсников не только своего факультета, но и других. Но ни одному из троих мальчишек, осмелившихся позвать ее на Йоль, Друэлла так и не дала ответа, уклончиво обещая подумать, у Розье в запасе была еще почти неделя, но дальше тянуть с решением стало бы попросту неприлично. И Элла обещала себе, что обязательно сделает это в воскресенье, словно оставляя себе еще один, крохотный шанс на то, что Блэк все-таки ее пригласит...Не звать же ей, в самом деле, его самой, уподобившись Хаффлпаффке, совершившей неслыханную, по меркам чистокровного сообщества дерзость. Новость о том, что Айрин Смит позвала ее брата на бал произвела на факультете эффект, сродни бомбарде - разделив надвое такое сплоченное сообщество Слизеринцев - одни считали это откровенным моветоном, и самое пристойное, что Элле доводилось услышать от рассерженных девчонок, безапелляционное, и надо сказать, не лишенное истины - "на таких как Айрин не женятся люди нашего круга", другие же отдавали дань уважения смелости и находчивости мисс Смит - не каждая рискнула бы собственной гордостью ради возможности покрасоваться рядом с Феликсом Розье. Сама Элла уважала Айрин за силу духа, а брата за то, что не позволил девчонке стать посмешищем в глазах всей школы и согласился, со всей присущей ему галантностью настоящего джентльмена. Ее собственная судьба решилась совсем уж буднично, обычным вечером вторника, и абсолютно не так, как пишут в любовных романах, зачитанных в девичьей спальне до дыр: без пылких признаний, украденных первых поцелуев и каких-то иных патетических жестов, было произнесено такое желанное для Друэллы: "Пойдем на бал вместе?", что она нашла в себе силы только утвердительно кивнуть в ответ, вновь возвращаясь к своим учебникам. Однако в Хогвартсе почти невозможно было долго скрывать секреты, особенно если парочка ежевечерне встречается в библиотеке и сидит там вдвоем, пока библиотекарша не начинает демонстративно и нарочито громко стряхивать пыль с книжных корешков и сердито стучать каблуками. Так что сначала Слизерин а потом и вся школа узнала о том, что Розье-таки заполучила Блэка в сопровождающие. Наставления от брата не заставили себя долго ждать, и Элла со всей покорностью, на которую была способна слушала про правила приличия, которые знала почти наизусть, и всегда старалась им следовать - ее нельзя было упрекнуть ни в ветренности, ни в навязчивости, ни тем более в том, что она под властью захлестывающей ее влюбленности забывала о том, кто она есть - продолжение великой фамилии, которой не пристало вести себя как обычная уличная девка. - Все в рамках приличия, Юбер, - улыбнулась ведьмочка, легким жестом убрав падающую на глаза брата челку.
А потом этот разговор забылся, потерялся в веренице предпраздничных дней, заполненных предвкушением волшебного момента праздника. В день Йольского бала она казалась себе особенно хорошенькой, платье из дефицитного в те годы, почти невесомого, газового шелка удивительно шло ей, пыльно-розовое, с вкраплением серебряных нитей, оно само по себе было произведением искусства, но Друэлла в нем напоминала юную Персефону, словно обратившись самой весною - безмятежно юной и от того совершенно и невыразимо прекрасной. А может быть все было таким от того, что ее вел на бал именно Сигнус. Они красиво смотрелись вместе - тоненькая и хрупкая, словно фарфоровая, Розье и серьезный, уверенный в себе Блэк. Она ловила на себе завистливые взгляды других девчонок, но предпочитала их не замечать: кто-то всегда оказывается удачливее, желаннее, и если сегодня это она, то стоило наслаждаться моментом волшебства. И замок действительно был прекрасен - переливался огоньками множества свечей, пах хвоей, цитрусами, обещая явить миру торжество рождения нового солнца, что обязательно взойдет завтра на небосклоне, проклюнется сквозь облака, и начнется новый виток седовласой вечности, обещавший Друэлле Розье счастье. Разве может быть иначе, если улыбка Блэка предназначена ей одной, а музыка кажется самим воплощением волшебства на земле? Элла оставляет ему еще один танец - третий, последний из допустимых и приличных, и он кружит ее в вальсе, в чужих руках она ощущает себя такой легкой, одуванчиковым пухом, тонкокрылой феей из детской сказки, в действительности будучи лишь красивой бабочкой, летящей на чужой огонь. Бабочкой, что подпалила свои крылышки.
Она слышит это случайно, словно само мироздание решает открыть Друэлле великую тайну бытия - нельзя всегда получать желаемое. Для Блэка она - милая, умная и славная, а мимолетный роман - это совсем не то, что стоит предлагать сестре друга, даже если она очаровательна. И ей не в чем было его упрекнуть: он никогда и ничего не обещал ей, и уж тем более не позволял себе перейти черту, и как-то ее скомпрометировать или ранить ее гордость. Друэлле тогда удается собрать в кулачок остатки самообладания и ничем не выдать своего потрясения, пальцы не дрогнули в чужой ладони, она смеялась вместе со всеми, отвечала на вопросы девчонок, пока вся их компания шла обратно к слизеринским подземельям, отговорилась головной болью от предложения ребят прогуляться -глупо было тратить остатки такой ночи на сон, и Элла утвердительно кивала, надеясь только на то, что они поскорее уйдут - плакать при всех бессовестно и неприлично...
Через минуты Розье почти бежит по этим, ставшим вдруг недружелюбными, коридорам, бежит сквозь чернильную темноту Йольской ночи туда, где ее вряд ли станут искать. Несет в себе великое знание - она сама себе все придумала и сама с легкостью уверовала в то, что Блэк влюблен в нее, и это знание горит в ней адским огнем, намереваясь выжечь в душе все, до самого основания, скелетного остова, и не оставить больше ничего, только пустую оболочку. А потом приходят слезы. Элла сдерживала их, как могла, зажмуриваясь до пляшущих за смеженными веками разноцветных точек - девочки великого дома Розье не плачут из-за мужчин, и Друэлла не собиралась быть первой, но ей было невыносимо, отвратительно больно. Снег падал с черного неба огромными хлопьями, белым пухом ложился на подрагивающие от подступающих рыданий, плечи. В груди было горячо, словно туда плеснули кипятка, и вдох вышел свистящим и булькающим, будто легкие были пробиты насквозь стальными наконечниками отравленных стрел. Она почти не чувствовала холода, и тело больше не защищало заледеневшую намертво душу. Колючие, злые слезы катились по щекам маленькой принцессы, и горе ее, горе залюбленного ребенка, было огромно и велико, как и горе всякого, кто впервые сталкивается с жестокостью и правдой мира, и не знает теперь, что с этой правдой делать - от ее бережно выстроенного хрустального замка не осталось ничего, кроме мелких стекляшек, он разбился вместе с сердечком Эллы Розье. И там больше не осталось надежды. А человеку без надежды жить невозможно. Она сползает по стенке Астрономической башни, кирпичная кладка царапает нежную кожу, оставляя на ней красные борозды, словно от когтей невидимого зверя. Платье тяжелеет от снега, превращающегося из хрустальной, чарующей красоты в кашу, но Друэлле отчего-то на это плевать. Сначала она пытается утирать слезы, тыльной стороной ладони, размазывая по лицу и помаду и тушь, но потом перестает делать и это - маленький, сломленный арлекин, завтра ей снова придется играть заученную роль отличницы и умницы, ни словом, ни жестом не выдавать внутренней пустоты, но ей хочется, чтобы завтра не наступило вовсе, и мир, летящий в преисподнюю, просто остановился, сошел с орбит и взорвался, не оставив после себя ничего - только пустоту.
Она не сразу слышит чужой голос, выныривая из под обломков разбитой мечты, словно из мутной болотистой воды, лишь с прикосновением теплых рук к обнаженной коже поднимает лицо, сквозь пелену слез различая знакомые черты - четкий абрис скул, синеву глаз, узнает по движениям, плавность хищника, готовящегося к прыжку уступает место резкости линий, они выдают чужие эмоции реверсом засвеченной фотопленки. - Ничего он мне не сделал. По крайней мере, ничего из того, о чем ты подумал...-голос ее тих, он выдает вселенскую усталость, а предательские слезы все катятся и катятся по лицу, диковинными жемчужинами, их можно собирать в пригоршни, нанизывать на леску, и складывать впрок, как сокровища, чтобы там, где-то далеко Сигнус Блэк мог себе купить на них и покоя и счастья. Он просто не любит меня, вот и все...
Просто. Все.
