– Кифара, брат. Этот чудесный инструмент, подаренный тобой, называется кифара, – терпеливо поправил Гермеса покровитель искусства. Он сам не раз называл свой музыкальный инструмент на современный лад лирой, однако перед её дарителем Феб не мог не напомнить, кто из них здесь теперь её хозяин. Как и соответствующего домена. – Играю время от времени, чтобы дух отвести. Или Марсия успокоить: пещеру учинившего хюбрис чуть не нашли археологи. Пришлось купить тот участок земли, – с присущим сиятельному богу заслуженным высокомерием хмыкнул Аполлон.

В эти годы, когда почти все смертные находились под эгидой жадного «единого» бога, напоминания о прошлой безграничной власти согревали сердце пуще прежнего. Даже если эти напоминания были кожей освежёванного сатира, возомнившего себя музыкантом талантливее самого златокудрого Мусагета. Кожа оживлялась и начинала танцевать, когда слышала музыку, – но тут же испуганно замирала, стоило ей услышать звуки черепаховой кифары.

Вместо ответа на вопрос о поставщиках чудесного вина Аполлон молча написал на пожелтевшем от солнца (того, что находилось в этой комнате, а не того, что светило где-то над облаками) листке бумаги адрес и имя. Буквы, выведенные рукой златокудрого Мусагета, напоминали своим изяществом ноты. Феб использовал древнегреческий – потому что уважал знания младшего брата и в глубине души сам был рад использовать родной язык. В отличие от торговцев, которым покровительствовал Гермес, Аполлон не отличался желанием сохранять свои знания в секрете – наоборот, распространял их с большим удовольствием. Одним словом, не хранил как зеницу ока «секреты фирмы» – как минимум те, что считал достойными быть рассказанными.

На историю Вестника богов Феб отреагировал с меньшими энтузиазмом и благосклонностью. Его светлые брови нахмурились.

– В чём заключается твой гениальный план, брат? – через прищур в глазах Феба заиграли озорные лучики света. – Объявить во всеуслышание, что мы – боги старой Эллады, и смотреть, как смертные тщетно пытаются нас сжечь, в то время как твой подопечный сбегает? Хотя, кажется, подобные нравы и законы не в фаворе уже несколько сотен лет. Да и с твоим заверением о легальности не совпадает... – Аполлон покачал головой, посерьёзнев. – Но кто мы такие, чтобы следовать закону смертных? Афина? Фемида? Или крылатая Немезида? – последнее имя Феб произнёс вполголоса, не желая тревожить неумалимый дух божественного возмездия даже упоминанием её имени.

Он действительно слышал об этом художнике, Хане ван Меегерене: как было не слышать, когда весь мир художественного искусства гудел об этом громком деле? Сотрудничество с нацистами, распродажа предметов национального достояния... А теперь, оказывается, ещё и мастерское паразитирование на великих именах из прошлого? Впрочем, последний пункт вычёркивал все предыдущие.

Феб задумчиво покачал головой, в тихом раздумье наслаждаясь разноцветными бликами света, преломлённого через хрусталь на люстре, чудом сохранившейся в этом разорённом городе.

Аполлона никогда напрямую не одаривали эпитетом, славящим его как божество правды. Тем не менее, покровителю света, ясности, мудрости и истинных пророчеств лжецы претили.

– И тебя не смущает его любовь к сюжетам, восхваляющим Яхве? – он не стеснялся использовать имя единого бога, для Феба его наличие символизировало отсутствие полной уникальности. Если ты и впрямь один-единственный бог, зачем тебе имя? – К тому же, мне не по нраву то, что он скрывает свои таланты. Впрочем, его приверженность старому искусству меня интригует.

Взгляд медовых глаз Аполлона, устремлённых на младшего брата, без слов говорил: «Сделай мне достойное предложение. Попробуй-ка искусить меня. Или за годы, проведённые в почти полной безвестности, твоё блистательное красноречие потускнело?»