Оружие. Оно заставило Блэйда замереть, заставляя разум взвесить ситуацию. Обычно он бы попросту демонстративно принял пули на себя, с удовольствием глядя на то, как все они теряют дар речи, мужество и даже самую способность соображать при виде его регенерации. Или даже заставил бы их перестрелять друг друга в суматохе. Иногда Охотник за Стелларонами именно так и развлекался. Но этот мальчик... одного шального попадания хватит, чтобы его прикончили, даже случайно.
Значит, нужно сделать всё, чтобы они забыли о существовании ребёнка и сосредоточились только на самом Блэйде.
Быстрая смазанная тень мелькнула быстрее, чем они могли за ней уследить - некоторым противникам даже казалось, что он телепортируется. Нет, просто его скорость намного превосходила обычную человеческую, а отточенные за много лет рефлексы не позволяли промахнуться. У него отняли имя, дом, любовь и друзей, профессию, которой он посвятил жизнь - и оставили только это. И что же - науку убивать Блэйд постиг в совершенстве. У него больше не осталось иного предназначения, иного будущего.
В таком положении ни одно божество не могло прийти на выручку отчаявшемуся мальчишке. Только сама Смерть. И Смерть пришла - но не за ним, а за его обидчиками. Им уже пора.
Рука с пистолетом полетела в сторону, отделённая от тела. Раздался истошный вопль, плеснула кровь. Кто-то дёрнулся то ли ударить нападающего, то ли помочь раненому товарищу, но его пригвоздил к месту взгляд Блэйда, и холодный, и бешеный, взгляд, которым нормальные люди смотреть не могут, взгляд того, кто сам уже не раз побывал не только на самой грани, но далеко за ней, и вернулся - но вернулся ли он настоящий? Взгляд - и улыбка, от которой переворачивалось нутро и кровь стыла в жилах. Потуги выжить против чего-то подобного попросту смешны, на самом деле смешны.
- Ну же... бегите, - Блэйд проговорил тихо, почти шепча. Обманчиво мирно.
И они побежали. Может, им окончательно отказал рассудок, оставляя место лишь для слепого инстинкта самосохранения, доступного, казалось бы, лишь диким животным.
Не успели. Высокая тёмная фигура всё равно играючи их обогнала. Взмах меча, метящий в горло, но позволяющий увернуться - пока что. Блэйд дразнил жертв фальшивыми выпадами, заставляя голосить - вопли разносились далеко, по всей округе, и убираться, когда всё закончится, придётся быстро: район неблагополучный, но не настолько же всё-таки, он не должен рисковать, даже если вероятность вызова блюстителей закона сюда низка. Но ему нравилось танцевать на самом пределе - как и Кафке. Нравилось провоцировать это прогнившее и трусливое общество, и нет, он не герой в широком плаще, как персонажи пресловутого Грёзавиля, и не злодей, стремящийся всё сломать и переделать на свой вкус - просто тот, кто может выбирать себе ошейник, и выбрал, и это точно были не рамки общественного порядка.
Блэйд не убивал их сразу. Он отсекал от тел по кусочку, оставляя достаточно, чтобы они могли выжить, остаться в сознании и даже ещё пометаться, как кролики перед неумолимо надвигающимся голодным удавом. Стремление к справедливости, ведь, раз они мучили другое существо, то должны и сами столько же страдать, прежде чем испустить дух? Низменный, грубый садизм? Просто развлечение от скуки? Никто не ответил бы на эти вопросы - ни Кафка, изучившая дебри его тёмного ума, ни даже он сам.
Не спрятаться. Он чуял кровь, как хищник, как акула.
Не умолить. Он попросту не слышал и не воспринимал звуки их речи в таком состоянии.
Когда всё закончилось, воцарилась такая тишина, что это давило - на уши, на сердце, зловещим пологом окутывало всю улицу. И в конце этой улицы показался всё тот же высокий силуэт, теперь кажущийся грузным, неповоротливым, меч волочился по мостовой в, казалось бы, лишённой всех сил, абсолютно безвольно опущенной руке, оставляя длинный аккуратный надрез прямо на асфальте, напоминающий шрам.
Поравнявшись с ребёнком, Блэйд присел рядом, протянул ладонь и как-то неуверенно даже взъерошил его волосы.
- Ты в порядке?
Связно говорить снова давалось ему тяжело. Не потому что Блэйд забывал, как, или не мог. Просто не понимал необходимость произносить что-то вслух, напрягать голосовые связки. Как проржавевший ауруматон. Он буквально напоминал себе, что так полагается.

Холодно. Так холодно, что кажется, будто смерзается сердце, и даже сама душа. Он пытается шагать, но с каждым движением вязнет в ледяном воздухе. Или это потому что ему страшно идти вперёд? А что такое страх? То, о чём Блэйд давным-давно позабыл. Он не хотел бы потерять товарищей из Охотников за Стелларонами и снова блуждать в одиночестве, без цели и пути, даже не понимая, для чего ему продолжать куда-то двигаться и что-то делать. Смешно сказать но, если бы не Цзинлю с её навязчивыми идеями о мести и расплате, он давно мог бы сгинуть. Даже несмотря на бессмертное тело, есть много способов исчезнуть в этой Вселенной. Остаться где-то навсегда и больше не найти выхода, пока его жалкую оболочку не заметёт пурга... такая же, как здесь.
Он не хочет их лишиться, но это не страх. Это ощущается как пустота в груди, чёрным пятном, будто космический вакуум, расползается и пожирает всё, что ему хоть немного дорого, всё, что Блэйд ещё может назвать собой.
А сейчас... сейчас его сковывает, опутывает ноги, дурманит мысли настоящий страх. Самое мучительное - обрести надежду, чтобы снова потерять её.
Когда Элио отправил его сюда, Блэйд ничего не хотел и ни на что не рассчитывал, он просто, как и обычно, выполнял что велено. Старался не навязываться Стелле и дракону, не мешать местным и не соваться со своим мнением. Ему глубоко безразличны и Преследующие Пламя, и судьба Амфореуса - он не спаситель, не хранитель, не защитник, не адепт пути Освоения. Охотники за Стелларонами видели сотни ещё разрушающихся под влиянием опухоли миров или уже погибших планет, давно и далеко за гранью любой помощи, и его таким не впечатлить.
Но Дань Хэн... Блэйд сломал меч - ради него. Был готов на всё, чтобы трижды проклятый Пожиратель Луны не лишился драгоценного хвоста. Он бы жертвовал собой снова и снова. Дань Хэн - ради товарищей, ради Звёздного Экспресса, всех тех, кто протянул ему руку поддержки, приютил и показал новое направление в жизни. А Блэйд - ради Дань Хэна.
Он убеждал себя, что это лишь потому что дракон должен погибнуть лишь от его клинка. Всё, что между ними было или ещё могло случиться, осталось в прошлом, сейчас им остались лишь печаль о разбитом и сломанном, горечь и смерть.
Значит, ни о чём не сожалеешь... Дань Фэн. Я понял тебя. И я... я правда когда-то так сильно хотел жить? Неужели этот человек со звонким голосом и ярким блеском в глазах и правда был мной? Неужели я... сам, добровольно на всё согласился?
А как ему самому надлежит поступать, чтобы ни о чём не жалеть и не раскаиваться бесконечно, никак не понимая, где же тот способ, которым они могут вернуть долг?
Если он убьёт Дань Хэна... он не способен.
Блэйд давно уже это осознал. Это не в его силах, даже несмотря на Мару и на то, чему его научила Цзинлю. Если бы мог - он бы уничтожил Дань Хэна ещё тем мальчишкой, у которого не пробудились способности Пожирателя Луны, не стоял ещё рядом Звёздный Экспресс, и даже навыки владения копьём, пусть и хорошие, уступали прежнему воплощению в разы. Блэйд мог уничтожить всё на своём пути, подбираясь к добыче, но ни разу даже не ранил его. Всё заканчивалось только его собственной очередной гибелью - раз за разом.
И постепенно Блэйд догадался - он позволяет это Дань Хэну. При всяком их столкновении убегать, оставаясь целым и невредимым. Их бой на Лофу... он вонзил в дракона меч без больших трудностей, зная, что от этого тот не пострадает по-настоящему. Он бы вполне легко прикончил Дань Хэна давным-давно, если бы действительно этого желал.
И всё же ему мучительно больно, невозможно больше выносить подобное. В его голове не прекращало звучать требование о том, что трое должны заплатить цену. Вне зависимости от его собственного желания и согласия, вне зависимости от тоски и отчаяния, от дрожи в руках, пусть почти незаметной со стороны, но отклоняющей каждый верный удар его тёмного клинка в сердце Дань Хэна.
Он так больше не может. Но у него нет выбора, бессмертное переплетение крови, мяса и костей, которое Блэйд до сих пор таскал повсюду без упокоения в могиле, оставалось неумолимым в безупречности его регенерации.
- Дань Хэн... - смёрзшиеся губы с трудом открылись в почти жалобном зове. - Дань Хэн. Ответь мне. Прошу тебя.
Звучал он ещё более хрипло, чем обычно. Будто низкая температура прохватила его насквозь и кривыми когтями сжала лёгкие, вцепилась в горло, придала языку тонну дополнительного веса. Как будто он превращается в ледяную фигуру, будто скульптура в полный рост. И, поскольку весны здесь нет - он застынет в подобном состояние навечно.

Настолько пустое, буквально воплощающее саму смерть, пространство выпивало из него самого жизненные силы. Тело Хуа Чэна поддерживала магия и его решимость, иначе этот облик давно бы развеялся. Но такая трата энергии на нём всё же сказывалась, сначала почти незаметно, однако, чем сильнее полыхал алый вихрь вокруг их с Хаку фигур, тем бледнее становился он сам. Началось всё с лица - впервые за долгое время его внешность, совсем не изменившись, как-то неуловимо, на уровне восприятия, но отчётливо напоминала: он уже мёртв. Затем словно седым пеплом припорошило чёрные волосы, даже яркий оттенок одежд как-то поблёк. Хуа Чэн вряд ли мог ничего не чувствовать и не замечать, но не требовалось знать его много лет, чтобы понять - он осознанно игнорирует угрозу себе, чтобы спасти тех, кто ему дорог.
Он уже видел Инь Юя, когда последствия начали сказываться - перед взглядом на секунду всё расплылось, и он утратил осознание того, в каком мире находится и что делает. Так чувствуют себя те, кто вот-вот упадёт в обморок. Хуа Чэн мысленно встряхнул себя, заставляя вновь сосредоточиться на деле - о, нет, он непременно доведёт всё до конца, не на того напали, с ним творились вещи куда похуже. Настолько плохие, что сегодняшнюю безумную затею можно, не кривя душой, назвать лёгкой прогулкой за город.
Крепко сжимая руку Хаку - даже слишком крепко, тому могло стать больно от такой хватки, но вряд ли дракон обращал сейчас внимание на подобные мелочи, - Хуа Чэн испытал мимолётный соблазн зачерпнуть у него немного энергии. Совсем немного, это не убьёт, даже не повредит, разве что вызовет небольшое недомогание, головокружение... но тут же он сглотнул комок упрямой решимости в горле и отвернулся от искушения. Он ни при каких обстоятельствах не возьмёт ни капли чужого. Они оба оказались здесь из-за него, и с тем, чтобы вытащить их отсюда, он также должен справиться сам.
- Инь Юй, - позвал Хуа Чэн, и, хотя лёгкая хрипотца всё-таки выдавала его состояние, голос звучал мягко.
Он простёр вторую руку к блёклой тени внизу, и алые ленты обвили фигуру бывшего Посланника Убывающей Луны - такую маленькую и хрупкую сейчас. Приподняли над землёй, пока он не оказался вровень с вершиной скалы... чтобы бережно опустить в руки Хаку. Да-да, в руки, потому что одновременно с этим Хуа Чэн отпустил запястье дракона и подтолкнул его навстречу Инь Юю.
- Держи его как можно крепче, - распорядился он, и тон его звучал как строгий наказ, нарушение которого может обречь их всех на нечто худшее, чем просто гибель или забвение. - Не отставайте от меня ни на шаг.
Огромное пространство пустого и холодного воздуха вокруг... нет, не ожило, но всколыхнулось. Не буквально, конечно. Ничто не заходило ходуном, с небес не посыпались камни, даже тени не прекратили свой мерный, неспешный, равнодушный ход в неведомое никуда. Лишь для самих незваных гостей стало словно бы темнее, опаснее, недоброжелательнее. Вас тут не ждали и не ждут, вы нарушили законы мироздания, вы преступили черту и будете наказаны. Разве что зловещей надписи огненными словесами у них над головами не хватало для полноты картины, завершающего штриха.
- Здесь нет твоей власти, повелитель демонов...
Голос шёл отовсюду и ниоткуда. Как бы одновременно и детский, и мужской, и женский, и вообще не имеющий принадлежности - ни возрастной, ни половой. Ни одно описание не выразило бы истину, но любое при этом в определённом смысле подошло бы.
Из угла рта Хуа Чэна вытекла тонкая струйка крови, хотя его мёртвая оболочка никак не могла кровоточить. Но, заставив своё тело буквально "ожить" ради ритуала, пусть и не полностью, лишь настолько, чтобы получилось выполнить необходимое, он вновь обладал настоящей тёплой кровью.
Тем не менее, Хуа Чэн небрежно смахнул красную дорожку и усмехнулся - и его улыбка напоминала азартный оскал заядлого игрока, который знает, что ставить всё на один кон нельзя, это глупо и он сам себе враг, но ради упоительного пика острых ощущений готов на всё. Или воина, принявшего вызов выйти в одиночку против многих, понимающего, что не вернётся, но, во имя Небес, это будет великолепный последний бой. "Да что ты говоришь!" - этот ироничный ответ читался по его уверенному лицу, как бы ни запали щёки и какие бы тени ни пролегли под глазами, даже тем глазом, которого уже не было.
- Я отрицаю невозможное, - с гордостью смертника сказал он. - И мне не нужна власть, чтобы добиваться своего. Даже если весь мир обернётся против меня - я всегда сделаю то, что хочу.
Рукоять Эмина легла в протянутую ладонь - ятаган в полной боевой форме проявился, будто соткавшись из серебряных нитей.
- За мной. Сейчас, - не оборачиваясь, Хуа Чэн бросил Хаку и Инь Юю.
Прыжок. Один точный, рассчитанный взмах клинком - взмах ошеломляющей мощи. Расходящаяся напополам, будто разорванное полотно, реальность. Огромная прореха в небесах, в которую Хуа Чэн и прыгнул, увлекая за собой своих спутников.

Эмоции смертных были похожи на изысканный напиток, который следовало смаковать понемногу, не торопясь. Возможно, именно поэтому Миркул так часто посещал Материальный План, наблюдая за населяющими тот многочисленными и такими разными забавными и такими хрупкими существами, которые, несмотря на то, что всем им следовало жить, парализованными страхом своего конца, всё равно ухитрялись преуспевать и дышать полной грудью. Они воспринимали собственную неизбежную гибель не как довлеющий над их головами рок, а как вызов, который можно принять. Одни, как и их троица, стремились к бессмертию, другие просто брали всё от того времени, которое была им отпущено. И никто не сдавался, от архимагов в могущественных башнях до простых моряков. Наверно, именно этим и пленял Торил, не позволяя утратить к нему интерес. Для Миркула континент выглядел как полотно из миллиардов нитей всех возможных оттенков. Из его перспективы смерти и тления всего сущего было сложно разглядеть хоть что-то яркое, но его влекло к этой противоположности, отражению его царства.
— Мне принадлежит место, куда все души уходят после смерти, какой бы та ни была. Мне дано определять, что будет с ними дальше. Я известен как Лорд Праха и Повелитель Костей. Обычно я прихожу ко всем в их последнюю минуту, но ты видишь меня не потому что час твой пробил, — терпеливо и очень вежливо объяснил Миркул. — Я не хотел причинить вам вред. Мне это не нужно. Я не одно из тех божеств, кто получает силу благодаря страданиям других. И с твоим братом всё будет хорошо. Мне известен день его смерти, он наступит не сегодня. Его ждёт достаточно долгая жизнь.
Если он правильно успел понять характер этой девочки, то, скорее всего, вслед за паническим страхом, как только она поймёт, что никто не желает ей ничего плохого, придёт живое любопытство. В конце концов не каждый день разговариваешь с богом. Возможно, потом Глэдия попытается заместить пережитое потрясение, вытеснить его на периферию памяти, убедить себя, что ей померещилось, или же что детская фантазия создала эти образы. Со временем они и правда поблёкнут, позволяя ей создать успокаивающий самообман.
— Я могу проводить тебя домой. Или, если пожелаешь, покажу тебе мой Замок Костей. Ты ведь ещё никогда не путешествовала на другие Планы?
Ухватится ли она за столь уникальный шанс, поддавшись искушению увидеть иной мир, или же сомнения поглотят её? Миркул не замышлял ничего тайного, за его словами не крылся никакой дополнительный смысл. Он немного соскучился по общению с живыми, которые при этом не были бы его последователями. Ему доставляло удовольствие анализировать чужой образ мыслей, конечно, если они брали на себя труд думать, а не просто передавать услышанные где-то от кого-то чужие мнения.

Нежные лепестки цветов, настолько уязвимо-тонкие и хрупкие, что, казалось, даже легчайшее дуновение невесомого ветерка может им повредить, сияли девственной белизной. Их нетронутая природная чистота, казалось, могла существовать лишь какой-то час, затем неизбежно начнёт блёкнуть, угасать, даже взгляды - и те способны запятнать её. Но, как бы ни были трепетны и чувствительны эти бутоны, прикосновение пальцев, ласкающее их, как будто заставляло их светиться ещё ярче. Ничто не могло их потревожить или причинить вред - их новорождённая невинность продлится вечно.
Хуа Чэн трогал их с таким же благоговением, как прекрасное лицо своего возлюбленного. И как будто бы вовсе не замечал убранство храма - перед его внутренним взором стоял облик Се Ляня, и ничто, кроме него. Он был наедине - даже не так, един с божеством, владеющим его сердцем и душой. Неделимы, нерасторжимы, две стороны одной монеты, как день и ночь, как солнце и луна, как свет и тень - одно не существует без другого.
На посещение Хуа Чэн отреагировал не сразу. Сразу почувствовал, что угрозы оно не несёт. Если бы кто-то подошёл с плохими намерениями или даже негативом в мыслях - такая личность бы даже не приблизилась к храму на такое расстояние, чтобы увидеть его.
- Господин Хаку, вы здесь? Я ведь чувствую ваше присутствие, - Князь Демонов улыбнулся, не оборачиваясь. - Раз уж пришли - подойдите, мне нечего скрывать.
Свечи и цветы. Место для молитвы, отдохновения души, безопасное, укромный уголок в огромном суетном мире. Немые восхваления Его Высочества срывались с его губ дыханием - лёгкими, будто лишь мерещатся, вздохами. Порой, отстраняясь от всех внешних дел и хлопот с управлением Призрачным городом, от треволнений и сплетен, на которые так досужи и люди, и демоны, и небожители, Хуа Чэн оставался здесь на ночь, а то и на несколько дней, никуда не выходя и лишь совершенствуя убранство храма. Ни пылинки, ни царапинки он не допускал. Будучи разлучённым с Его Высочеством надолго, он ухаживал за этим местом так же, как хотел бы - за телом и душой своего божества.
- По какой причине вы искали меня, юноша?
Хуа Чэн задал этот вопрос, продолжая ласкать цветок так, словно вот-вот поцелует, и останавливает его лишь нежелание оставить на нём свою тёмную энергию. Каждый раз, когда желание становилось невыносимым, Хуа Чэн выплёскивал его в новый элемент творчества, будь то ещё одна скульптура, портрет, фреска, сочинённая в честь Его Высочества музыка, украшения, которые он хотел бы подарить, или оружие, которое непременно могло бы понравиться Се Ляню как богу войны. Он был готов собрать редчайшие драгоценности со всего света ради одной улыбки принца - и немедленно выбросить их, если любимый не заинтересуется. Выбросить то, за что сотни людей без размышлений отдали бы жизни или согласились бы на участь хуже смерти, словно они ненужный, бессмысленный сор.

Они давно уже смирились с тем, что их судьбы конечны, а финал предопределён. Как Безымянные стремятся всегда продолжать путь к неизведанному - Охотники за Стелларонами идут параллельно, их пути тесно переплетаются, но на деле противоположны, ведь финал им уже известен. Пусть не во всех деталях, но они уже давно знают, что же им суждено. Блэйд не спрашивает - ему не нужны ответы, достаточно лишь понимания, что с этого пути не сбиться, и он получит в конце столь желаемое и до сих пор недосягаемое.
- Если твоей жизни суждено пресечься от моей руки - так тому и быть, - в его тоне даже не смирение, а сухая констатация факта. - Но я бы этого не хотел. Все умирают, даже звёзды и эоны. И всё же...
Он бы сам не смог толком объяснить, чем Кафка отличается от любого другого человека, чьё существование Блэйд пресекал с лёгкостью, почти что играючи, не обращая на это внимания и не запоминая имена. Лица и голоса, их мольбы о пощаде или обвинения в чудовищной жестокости не затрагивали его душу, стираясь в одно сплошное бесцветное полотно. Наверно, так должна выглядеть река душ, если такая есть в загробном мире. Всё теряет смысл, краски, эмоции, как следы заметает снегом, как круги на воде постепенно успокаиваются, и вновь её гладь ничто не тревожит.
- Я хочу остаться на твоей стороне до конца.
Что-то, похожее на улыбку, заставляет приподняться уголки его губ. Взгляд теплеет - едва заметно.
- Если в этой Вселенной всё же найдётся нечто, похожее на милосердие - ты умрёшь не от моей руки.
Ему не по себе от одной лишь мысли об этом. Хотя воспоминания о Лофу тоже давно напоминали старую неотреставрированную картину, с которой время почти полностью выело первоначальный замысел художника - Блэйд сохранил остатки гордости. Казалось бы, подобное невозможно, ведь он пал ниже некуда - питался чем попало, заросший и грязный, дурно пахнущий, не отзывающийся ни на какие человеческие слова. Но даже у подзаборной собаки, рождённой на улице, она есть. Он отказывался причинять вред той единственной, кто протянула ему руку помощи, когда он заблудился в кромешной тьме. То, что он может осознавать, что происходит вокруг, ощущать себя как личность, даже если от этой личности остался лишь обломок, разговаривать - полностью её заслуга.
Если обстоятельства сложатся так, что ему придётся её остановить, и никаких других способов, кроме смерти, не отыщется... вот тогда Блэйд и будет решать, как поступить. Но он до последнего продолжит бороться за то, чтобы этого не произошло. Обычно он лишь покорно и безропотно принимал, что не в его возможностях больше на что-то повлиять, что-то изменить. Он - лишь тень, следующая чужому сценарию, гениальному сценарию, расписанному от и до. Но с Кафкой он отказывался это признавать.
- Кафка, выбери уже что-нибудь, иначе мы не уложимся в сроки, - её поведение его не удивляет, не возмущает, не вызывает смущения или стыда, нет - Блэйд смотрит на неё как на балующегося ребёнка, как на Серебряного Волка, которая снова решила поиграть с системой защиты станции "Герта" или банковскими счетами КММ.
Сам он выбирает, почти не глядя, то, что первое подвернулось под руку. Это не самый удобный из костюмов - конечно, вряд ли разойдётся по швам от неудачного или слишком резкого движения, и всё же Блэйд надеялся, что сражаться ему прямо в этом не придётся. Впрочем, в бою комфорт одежды - последнее, что его волновало, даже если в пылу битвы эти тряпки растерзают, и он останется посреди поля боя нагишом, с одним лишь мечом в руке.
Он выходит на улицу первым - так, словно ему сделалось слишком душно и тесно в помещении. Смотрит в небеса застывшим взглядом, как пытаясь что-то отыскать среди бесчисленных звёзд и планет. Что-то... или кого-то. Тот, без кого его сердце смерзается в ледяной ком, чтобы не чувствовать боли. Тот, кто заставляет его ненавидеть себя. Никто во Вселенной больше не заслуживал такого сильного, всепоглощающего чувства. Его казнь не прекратилась - Блэйд пытал себя каждую минуту, его разум днём и ночью оставался в красно-чёрном Аду.

Кредиты не пахнут - наверняка сказали бы люди из КММ, и, возможно, были бы правы. Стелла не отличалась такой уж высокой щепетильностью в жизни, однако и у неё имелись свои границы, через которые она никогда бы не переступила. Наверно. Теоретически. Хотелось бы в это верить, хотя один из основных принципов, которым ежедневно пытается обучить насмешница-жизнь - это "никогда не говори никогда". Стелла же совершала сомнительные с точки зрения морали поступки - отпустила целой и невредимой Дань Шу тогда, хотя и понимала, что им ещё предстоит столкнуться и, скорее всего, тогда уж точно сразиться. Удивительно, что её не задержали после того, как она в таком призналась. Может, потому что, как и говорила Дань Шу, это не её противостояние, не её конфликт, не её божества и не её бедствие. Стелла, собственно, и не обязывалась выполнять работу Облачных Рыцарей и кого-то арестовывать.
Миссии Экспресс получал самые разные. Некоторые они сразу с негодованием отвергали, например, когда у них просили кого-то похитить. Хорошо, если она или Дань Хэн при этом не ломали наглецам челюсть, они всё же умели сдерживаться - не ради этих людей, но Безымянные должны поддерживать репутацию. Даже самые некорректные просители всё же не заслуживали прямого избиения, если не покушались на жизнь и безопасность экипажа поезда или не начинали после отказа громить мебель. Можно подумать, их вообще не воспитывали. Хотя, пожалуй, никак не Стелле вообще об этом говорить, ведь она совершенно не помнила, как появилась на свет, почему, занимался ли кто-нибудь её обучением, или же она росла сама по себе, как сорная трава. Этот провал в воспоминаниях, ничем не лучше того, что у Март, крайне тревожил - уже хотя бы тем, что не закрывался никак и ничем. Ничто не будоражило её память. Поэтому, когда Март сказала, что желает испробовать Матрицу Предвидения Лофу Сяньчжоу на себе, Стелла и сама испытала немалое искушение... но не стала, ей почему-то показалось, что это опасно. Для неё, Матрицы или Лофу - другой вопрос.
Сегодняшний запрос поступил от очень уважаемого человека, учёного, пусть и не уровня представителей Общества Гениев, но весьма солидного, с официальными публикациями известных в определённых кругах работ - они проверили, эти труды действительно существовали. И все документы у него были в порядке. Никаких оснований беспокоиться, но вместо обычного нетерпеливо-приподнятого настроения, что накатывало на Стеллу перед каждым визитом в новый, неизведанный мир, такой свежий, яркий, цветной и пахнущий тайнами, она ощущала тревогу. На сердце было неспокойно.
- Господин Янг, вы уверены, что нам стоит за это браться? - последний шанс отступить, передумать.
Артефакт исчезнувшей цивилизации. Звучит слишком красиво, совсем как они любят, будто это ловушка специально для их любопытства. Ладно-ладно, у такого солидного господина, может быть, оно давно уже в узде, но Стелла точно может сказать за себя. Как истинный Первопроходец, она не способна устоять перед таким. Сладкий приз, и ей даже не так важно, сколько денег они заработают, сколько предстоящие на пути эмоции. Чувство достижения успеха - оно притупляется вскоре после каждой победы, не то, чтобы те перестали иметь значение, ведь на кону стояла судьба целых миров, однако... к этому привыкаешь. Понимаешь, что всё уже позади, и кровь остывает. И тогда хочется ещё и ещё.

Очередной городишко встретил путешественника из дальних краев ярким, практически опаляющим, солнечным светом, а так же шумом и гамом оживленных улиц. В такие моменты Алакдриирн немного терялся. Он не знал, нравится ему жизнь на поверхности или нет. Прошло уже без малого лет пять-шесть, как он покинул просторы родного Андердарка, а по ощущениям, словно это случилось вчера.
Но вот в чем он был уверен, что жизнь Дарьена Муншейда - "лунного" эльфа авантюриста ему нравилась куда как больше, чем бытность второго племянника Матроны Ксорларрин. И причина крылась не только в том, что в его жилах текла, пусть разбавленная, но кровь правителей одного из Великих Домов дроу, так и то, что даже среди сородичей Ал выделялся. Причина крылась в благословении (проклятии?) Ллолт, которым Шептунья одарила эльфа с рождения. Алакдриирн пришел в этот мир Шаркаем, тем самым "пауком-призраком", белокожим дроу. Такие, как он - были крайне редки в сообществе серокожих, к ним относились кто с благоговением, кто с настороженностью, а некоторые еще и с прикрытой неприязнью. Но для дома Ксорларрин - он был, бесспорно, благословением. Жизненный путь Ала был определен с первых минут - шпион, агент Матроны в верхнем мире, ведь мало кто сможет распознать в высоком белокожем и беловолосом эльфе - жителя Андердарка.
Ежедневные физические тренировки с малых лет сделали из него умелого мечника, что в совершенстве владел техникой ведения боя дроу-ассассинов, магические - позволяли скрываться в тени, а пропаганда и многолетняя "промывка мозгов" - делали дроу верным псом Матроны.
Чем мог заняться тот, кого "выгнали" из дома на просторы неизвестного мира, в чьих карманах частенько свистел ветер, но при этом имелись определенные боевые таланты?
Вступить в ряды Авантюристов. Во-первых, это позволяло дроу познакомиться с солнечной стороной Фаэруна, во-вторых, банально заработать денег, чтобы не сдохнуть в подворотне от голода или не превратиться в головореза с большой дороги, а в-третьих - с каждым пройденным шагом он становился ближе к своей первоначальной цели.
Алакдриирн, которого мир теперь знал под именем Дарьена, клыкасто усмехнулся в тени глубокого капюшона, поправил пояс с кукри, после мягко потер грудь, где под одеждой скрывался магический артефакт - ключ к его миссии и, насвистывая незатейливую мелодию, пошагал в сторону городской площади.

К солнечному свету мужчина уже успел привыкнуть, так что даже практически не щурился. Прошелся между торговых рядов, высматривая алхимический прилавок, ведь именно там можно было бы прикупить средство для окрашивания волос. Не самая удобная надобность, конечно же, но большинство лунных эльфов были раздражающе синеволосы, а чем меньше будет вопросов к его внешности, тем лучше. Закончив с делами насущными, в которые, между прочими, входила аренда комнатушки на постоялом дворе, и отложив на завтра поход в Гильдию, Дарьен направился в таверну. Та встретила его привычным алкогольным амбре, руганью кого-то с кем-то, звучным хохотом, сальными комплиментами некоего подпитого вояки-ловеласа в сторону массивной официантки полуорчихи (Дар хмыкнул, ведь беднягу можно было только пожалеть, надумай он тянуться руками к объемной пятой точке этой "дамы"). Окинув помещение цепким взглядом, эльф обнаружил группу путешественников, которые азартно резались в картишки, параллельно занимаясь обильными возлияниями. Что же, это был неплохой шанс слегка наполнить свои карманы блестящими кругляшками. Заказав кувшин с элем, мяса и сыра, эльф направился прямиком к игрокам. Те его встретили сначала с недоверием, но короткая ухмылка и кувшин эля сделали его новых знакомцев более дружелюбными.
Карта к карте, монетка к монетке, слово за слово. Дарьен даже позволил себе малость расслабиться, а следом и вовсе поддаться на уговоры одного из собутыльников. Тот принялся всячески расхваливать некий заморский алкоголь, под поэтическим названием "объятия зеленой фейри", а после и вовсе на их столе оказалась бутылка с прозрачной изумрудной жидкостью. Дроу видел достаточно много всякого разного дурмана и, в целом, его метаболизм прекрасно справлялся со всевозможными экспериментами в этом плане.
...как же он ошибся на счет этой коварной "зеленой фейри", но это ему все еще предстояло узнать и прочувствовать всем своим дроусским организмом! А пока елось и пилось вполне бодро.
Одурманивание подкралось незаметно, просочилось в его сознание тлетворной завесой. Соображать эльф стал все хуже, чем и воспользовался распространитель сей изумрудной заразы - подчистую обыграл и Дарьена и остальную пару неудачников, что оказались за этим же столом, лишив всю троицу абсолютно всех денег. Дарьен продул даже то золото, которое не планировал извлекать на свет до наступления особо плохих времен. И возмущаться желания пока не возникло, тело словно плавало в тумане. Возможно, эльф и вовсе успел бы отрубиться и завалиться куда-нибудь под стол, но его расфокусированное внимание внезапно привлекла какая-то возня неподалеку. Становилось все более шумно. И любопытно...

Сандей очень давно не видел снов.

Технически он спал почти всю жизнь. Большая часть его работы требовала его непосредственного присутствия в грёзах: без него недосмотрят, без него разворуют. В реальности, впрочем, он тоже бывал регулярно, потому что недосмотреть, а тем более разворовать, могли и там тоже; не без помощи, но Сандей был везде.

Вот только снов, обыкновенных снов, не видел.

Когда ему впервые с двенадцати лет что-то пригрезилось не под влиянием мемории, он находился в заключении Корпорации. В тюрьме было зябко и пусто, и в целом обстановка отличалась от единения с Домиником только тем, что Сандей не был занят генерированием всеобщего счастья. Мысли замедлялись, рассеивались, и сам его разум постепенно становился зябким и пустым. А приснилось что-то светлое, радостное: он не запомнил что, только, проснувшись, увидел, как у него в ладонях тает весь мир, каким он был до катастрофы.

Сандей не успел за него ухватиться. Сон повторялся из раза в раз, но он так и не успел.

Лёжа на боку и глядя в иллюминатор Звёздного экспресса, за которым давно уже не было видно и намёка на систему Асдана, Сандей не пытался понять, от какого сна только что пробудился, а думал о том, что надо бы снова вытереть пыль в вагоне для вечеринок. Он вытирал сегодня утром, но что-то его отвлекло, и совесть не позволяла считать вытертую пыль вытертой. Но тогда нужно было идти к проводнику и просить у неё ещё одну тряпку, а проводник, кажется, и так уже подозревает, что новый пассажир использует её драгоценный уборочный инвентарь для каких-то таинственных и несомненно неблагородных целей.

Сандей попытался бы её переубедить, но дневной (по системному времени) сон никак не добавлял ему благородства в собственных глазах, да и в чужих, вероятно, тоже. На Экспрессе ему пока что не доверяли никаких дел, и Сандею только и оставалось, что прибираться да спать, и уборка от сна выгодно отличалась тем, что он приносил пользу, зато сон от уборки выгодно отличался тем, что ему не надо было думать о том, что дальше будет со всеми, кого он хотел защитить. Ничего. Нужно чем-то заняться, и это зябкое чувство уйдёт.

Сандей рывком сел в кровати, и в маленьком квадратном зеркале на стене отразился его нимб и растрепавшаяся челка. Он нахмурился, подошел к зеркалу и пригладил волосы привычными движениями, точно так же, как делал это тысячи раз, пока был главой клана Дубов, пока был Бронзовым певчим, пока был просто ребёнком.

В коридоре было до странности тихо.
Сандей медленно привыкал к тому, что «семья Звёздного экспресса» (он оценил иронию, когда его добавили в общий чат) - шумный народец, особенно дамы, особенно более юные дамы. У Март 7 пронзительный голос и тысяча дел в минуту; у Стеллы не такой уж пронзительный, но зато вокруг неё всё грохочет и сыпется, и только укрепленная годами вдохновенного притворства выдержка уберегала Сандея от того, чтобы морщиться и закрывать глаза каждый раз, когда тишина вновь нарушалась чем-то падающим, звенящим, кричащим или даже шкворчащим. Негармонично, но он привыкнет. Обязан привыкнуть.

Размеренным шагом Сандей пересек коридор и остановился перед дверью в общий вагон. Оттуда не доносилось ни звука, но там определенно кто-то был. Он опасался применять здесь Гармонию, потому что всеми силами старался доказать свою безвредность (раз уж раскаяние доказать не получилось); но и заглянуть внутрь решился только тогда, когда стоять на пороге стало некомфортно. Если его здесь застанут? Он не докажет, что не подслушивал, хотя подслушивать было решительно нечего.

Открыл дверь - и застыл на пороге. Стелла. Стелла, кофейник и слишком большая для одной-единственной Стеллы гора булочек. Сандей не был уверен, с кем надеялся встретиться, но, наверное, не с ней - она ясно, как только она одна умеет, высказала ему свое недоверие, и он не знал даже, имеет ли право сейчас её беспокоить. Впрочем, поздно, он ведь уже открыл дверь;

— Мисс Стелла, — голос звучал мелодично и безмятежно, — Добрый вечер. Я не хотел вас тревожить, только пройду через общий вагон и займусь уборкой в вагоне для вечеринок, если не возражаете.

Сандей произнес всё это, не двигаясь с места. Стоял неподвижно, улыбаясь полуулыбкой блаженного и привычно держа одну руку за спиной. Добавил:

— Если только я не прерву… вечеринку.

Полуулыбка блаженного стала шире, превращаясь почти что в улыбку, потому что так Сандей шутил. За спиной его ладонь незаметно поправила пояс. В новом костюме эта поза почему-то казалась странной, почти что чужой ему.