Сивилла - она как дурное знамение. Прокаженная или вроде того. Она это и сама знает, конечно. Она старательно прячет взгляд от людей - оно и понятно, в Хогвартсе шепчутся, что лупоглазая Трелони может сглазить. А Сивилла бы очень не хотела этого. Она прячется в темных углах библиотеки со старыми книжками, прячется в тени редких друзей - и смущенно улыбается, когда ее просят погадать те, кто верят ее способностям. Таких мало. Сивилла знает много способов гадания - руны, карты, кости, шар, гуща. Она еще слышала о силовом способе ввести себя в транс, но для этого нужно очищать сознание всякими травами, что наверняка нарушит десяток правил школы. А Сивилла к такому не готова - слишком трусливая. Поэтому она предпочитает иные способы. Иногда транс сам на нее находит - а иногда околотрансовое состояние. Когда нужно сообщить что-то простое. Транс - это для долгих изречений. Такие у Сивиллы редко. Пару раз за всю жизнь.

Сивилла видит Артемис и ее друга в желто-бронзовом, Сивилла еще молчит о том, что должно случиться, голоса пока не готовы к финальному решению, глаза еще не видят в ауре прорех, лишь черно-грязный, как земля, всполох где-то у головы. Это плохой знак, но Сивилла молчит, молчит, не хочет портить Артемис вот это вот первое, искреннее, чуткое и нежное. Даже если черно-грязное каждый день будто бы по миллиметру, но растет. Сивилла на него пытается не смотреть, отводит глаза стыдливо, будто бы очень даже верит в маггловскую теорию, о которой ей рассказывал отец. Он звал это физикой. И говорил, что существование зависит от наблюдателя. И Сивилла просто надеется, что если на черно-грязное не смотреть, то его не будет вовсе.

Так это не работает, к сожалению. Ему осталось недолго, шепчут перед сном, когда Сивилла смотрит на сонное лицо Артемис. Он не доживет до пятого курса, знает Сивилла. И только тихо плачет в подушку, чтобы никто не узнал. Сивилла живет такую вот незавидную жизнь, в которой ее знание доставляет страдания. Потому что она знает лишь то, что уже высечено в камне. В вуали смерти для нее нет ни тайны, ни мистики. Лишь продавленные, что в надгробии, факты. Произнести их - это не проклясть, это не увековечить, это просто признать факт. Сивилле все еще обидно, что самые точные ее предсказания - только про смерть. И лишь изредка о чем-то хорошем - вроде свадеб или пятерок по Трансфигурации, когда не учил.

В этот вечер Сивилла не раздевается перед сном - только сжимает ладони на коленках в кулак. Ее мышцы сдавливает железом и будто выворачивают, будто она сейчас переломится и взлетит, искореженная и отвратительная. Сивилла знает это чувство. Это близкая смерть. Она сегодня снова решила поделиться тем, кого заберет. Сивилла со смертью - старые подружки. Смерть с Сивиллой делится секретами, а Сивилла совсем не умеет их сохранять. И не сказать, что ее предсказания кому-то жизнь сделали лучше - не от Смерти, во всяком случае. Потому что сделать с ними уже ничего было нельзя.

Сивилла просто знает - она сегодня должна быть здесь. В это время. В этом месте. В этом кресле. И слышать она должна именно этот голос. Сивилла прижимает колоду карт к груди и старается держаться, а не реветь. Когда она видит Люсьена, хорошего человека, у нее должен был появиться ком в горле - только это вот Сизифов труд, пытаться проглотить пророчество. Сивилла его слышит, но не встает, только судорожно вздыхает. Не плачет - она привыкла сообщать дурные вести.

- Вас ждет скорая скорбь, мистер Олливандер, - говорит Сивилла раньше, чем успевает осознать, говорит тихо, немного хрипло, в голосе ее сквозит тщательно скрываемое многозвучие всех тех голосов, что шепчут ей на ухо уже отпечатанные в судьбе истины, которые невозможно исправить, - я так соболезную смерти Вашей матушки. Это большая утрата.

Не так надо было говорить. Но устами Сивиллы говорит Смерть. Такие вот они подружки. У Сивиллы потеют ладони. Ей привычно говорить такие вещи, но мистер Олливандер был к ней так снисходителен, так добр. Не заслужил он в таком возрасте такой трагедии.