Kathryn Anderson
амели ищет сестру  ● 23 года  ● sophie thatcher
тебя зовут кетрин андерсон, и я до сих пор не знаю, где ты сейчас.
может быть, снова меняешь работу или город, ищешь место, где никто не будет напоминать тебе, что ты родилась уже после всего — после наших страхов, долгов и вечной борьбы за выживание. ты всегда говоришь, что ищешь себя, но иногда мне кажется, что боишься найти, потому что тогда придётся остановиться и понять, кто ты есть на самом деле.

ты родилась, когда семья уже вылезала из ямы, но грязь прошлого всё ещё оставалась на пальцах, в запахах старых комнат, на скрипучих половицах. тебе было десять, когда в доме появился первый телевизор, и впервые стало ясно, что можно мечтать. детство пахло теплом и пирогами, которых хватало всем, и тихим смехом старших, которых ты боялась огорчить.

я помню, как однажды ты села на лестницу, когда мы с сью спорили о том, кто получит последний кусок пиццы. ты просто сидела и смотрела на нас с таким выражением, будто пыталась понять, куда попала, и в тот момент я впервые заметила твою тревогу — ту самую, которая осталась с тобой на годы.

а летом, когда было слишком жарко для школьных занятий, ты брала нашу старую телескопическую удочку и пыталась ловить во дворе воображаемых рыб. я стояла рядом и думала, что ты одна в этом мире, но при этом всё равно стараешься быть частью нас. ты умела превращать скучные моменты в игры, и это спасало нас всех.

когда тебе было лет двенадцать, мы с шарлоттой устроили “ночь историй” на кухне. старшие читали, а ты тихо сидела на стуле, прислушиваясь. иногда я замечала, как твои глаза блестят — ты понимала, что ты здесь, и всё же словно смиряешься с мыслью, что твоя роль — быть наблюдателем. И именно тогда, между строками чужих рассказов, ты начала понимать: быть лишней — это не всегда плохо.

ты выросла из тех, кто делает всё на ощупь, с внутренним светом, который дрожит, но не гаснет. ты не пошла по пути сью — сухая логика чужда тебе. не пошла по пути шарлотты — лёгкость кажется тебе недостижимой. и уж точно не по моему — слишком боишься крови, слишком остро чувствуешь страх. но именно эти трещины, эти внутренние противоречия делают тебя настоящей.

я помню лето, когда мы втроём сидели на крыше старого дома, смотрели на огни города и ты впервые сказала, что когда вырастешь, будешь делать то, что хочешь, а не то, что нужно. тогда я рассмеялась, потому что не поверила. а теперь понимаю, что ты уже воплощаешь это: меняешь работу, город, привычки, людей, потому что иначе невозможно жить, если мир решил за тебя, кем ты должна быть.

тебе двадцать три, и ты ищешь себя в мире, где тебя уже будто определили: красивая, умная, «из хорошей семьи». но ты знаешь, что это фасад. внутри ты пульсируешь, тревожная и острая, иногда растерянная, но никогда полностью не сдающаяся. ты пишешь стихи, но никому их не показываешь, собираешь фотографии на полароид, где лица размыты, как воспоминания, любишь ездить одна на электричках — смотреть на мелькающие станции и думать, кем могла бы родиться.

иногда мне кажется, что ты никогда не чувствуешь себя достаточно большой, чтобы быть собой полностью. но я вижу, как ты улыбаешься, когда тревожна, как прячешь руки в рукава, будто это может защитить тебя от внутренней неуверенности. и это пугает меня — слишком сильно напоминает меня саму.

в тебе есть что-то от каждой из нас: от сью — попытка держать себя в руках и сохранять рассудок; от шарлотты — умение не превращать боль в злобу; от меня — стремление быть нужной, даже когда кажется, что мир уже всё решил за тебя. ты — как недописанное письмо, которое всё никак не отправишь, и всё же оно светится внутри, пока ждёт момента быть завершённым. и я верю, что однажды ты найдёшь место, где можно будет остановиться и дышать, не пытаясь убежать от себя. тогда ты поймёшь, что потеряться — иногда единственный способ обрести дом.

---

дополнительно:
китти последний пазл семьи андерсон и она прекрасна. самая сложная, самая спорная, со своими внутренними конфликтами внутри. она необходима мне для общего семейного чатика!

Molly
даффи ищет что-то лучшее в нём  ● 17 лет  ● josephine langford
Молли не помнит, когда она впервые поняла, что мир — это не место для мечтателей. Мать ушла, как-то раз и навсегда, не бросив даже письмо на прощание. Ей тогда было 7, и в тот момент она подумала, что, наверное, ей просто не повезло. Но через годы, когда её отец стал для неё не просто отцом, а лишним грузом в жизни, она уже точно знала, что мир — это не место для таких, как она. Даже если ты умеешь рисовать, даже если ты умеешь видеть мир так, как никто другой, даже если твои рисунки могли бы украсить страницы глянцевых журналов и стены галерей — тебе не повезло. В Тампе, где она родилась, других вариантов просто нет.

Трейлер стоял на обочине в каком-то забытом уголке, рядом с вышками сотовой связи, и казался таким же забытым, как и её жизнь. Внутри — старые ковры, вмятины на потолке, скупая мебель, каждый день тускнеющая от заплаток и пыток времени. И в этом доме, где не было ни слов, ни любви, ни надежды, Молли продолжала искать утешение в чертежах и набросках.

Мать сбежала, оставив ей в наследство только этот пустой трейлер и горы вопросов. Что случилось? Почему она ушла? Почему не вернулась? Ответы так и не пришли, и, вероятно, не должны были. Молли научилась жить с этим, научилась ждать. Иногда она рисовала её, мать, такой, как она могла бы быть, если бы не исчезла. В этих рисунках она была вся — улыбающаяся, в ярких платьях, с глазами, полными огня. Но это не было похоже на реальность, и поэтому её глаза всегда оставались безжизненными, как в тени.

Отец был другим человеком. Он сидел на диване, который давно перестал быть диваном, и размышлял о том, как ещё немного перекантоваться, чтобы снова влезть в долги. Он всё время что-то проигрывал — карты, рулетка, ставка на скачки. И каждый раз, когда он приходил домой с пустыми руками и гневом в глазах, Молли знала: завтра снова будет тот самый день, когда они не смогут заплатить по счетам. День, когда еда будет впритык, а мысли — только о том, как выжить.

Она хотела уехать. Уехать куда-то, где её мечты были бы реальностью. На её рисунках люди летали на невидимых крыльях, здания поднимались в небо, а мир был синим и золотым, как страницы её любимых книг. Но она не верила в свои мечты. Она верила в то, что будет делать, чтобы продержаться хотя бы ещё один день. И это было тяжело.

Молли работала в забегаловке. Каждое утро, с ещё тёплым запахом разжаренного масла, она мыла полы, расставляла стулья, протирала столы. Работы хватало, но не хватало денег. Каждый доллар, который она зарабатывала, был очередной каплей в море долгов. Отец не знал, что она оставляет свои рисунки в разных местах. На кухонном столе. На блокноте, который она носила с собой в сумке, даже когда забегаловка пахла потом и сыром, а люди глухо переговаривались.

Её мечты были слишком большими для мира, который её окружал. Она видела, как большие мечты распадаются, как камни, с которых когда-то началось её сознание. Она знала, что попасть в Джулиард невозможно — денег на образование никогда не было, а стипендии были для других, не для неё. Она знала, что её рисунки не были ничем большим, чем способ убежать от реальности. Но она продолжала рисовать. Почему? Потому что её отец больше не верил в неё. Она больше не верила в него. Но её рисунки были единственными, кто не оставил её.

Однажды, когда она мыла полы в забегаловке, она увидела надпись на стене, которую кто-то написал мелом. «Жизнь — это не то, что мы видим. Это то, что мы делаем с тем, что видим». Молли перечитывала это несколько раз и думала о чём-то важном. Но так и не поняла, о чём.

Трейлер был её маленьким миром, её убежищем, её клеткой и её единственной свободой. Она рисовала его в разных состояниях: однажды — как место, полное света и тепла, в другой раз — как темную дыру, поглощающею весь её страх и пустоту. Но она знала одно: она не хотела оставаться в этом мире навсегда

---

дополнительно:
Пишу в третьем лице 4000-5000 сим, частота письма — пост-два в неделю (не тороплю, не пинаю, и сам не люблю этого), использую в игре ненормативную лексику. Если тебе не нравится жанр контркультуры, то проходи мимо, мы не сыграемся