ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ РАДОСТИ, приходи!

КАК Я ПИШУ: «капли крови на лепестках роз»
Дирмед & Аргенти

— Ложь? — в его усмешке — скрежет металла и жалобный скрип, сдобренный горечью, словно специей; казалось, что Дирмеда реакция бывшего соратника даже немного позабавила — Идрила ведь давным-давно исчезла, почему, почему он цепляется за её эфемерный образ так рьяно? В истлевшем разуме это не складывалось, казалось мыслью настолько чужеродной, что хотелось рассмеяться от её абсурдности, — Это чистая правда.

Во взгляде бывшего рыцаря — боль вперемешку с чем-то безумным и печальным, смех срывается гортанный и хриплый, не то богохульно насмехающийся над исчезнувшим эоном, не то застонав от печали и безысходности. Возможно, что в потере невозмутимости, в дрожащих руках рыжеволосого рыцаря Красоты Дирмед видел себя до того всепоглощающего взгляда. Ах, этот идеалистичный юноша! Возможно, настала пора разбить его розовые очки стеклом внутрь, чтобы через боль он увидел правду?

Струны-тетивы вновь извлекают звук — снова натужный, снова походящий не на изящную мелодию, а на страдальческий стон; на мгновение Дирмед прикрывает глаза, вновь слыша звук капающей чёрной дряни, периодически хлюпающей под ногами. Запах от неё противный, сладковато-гнилостный; но, пожалуй, Дирмед не раз признавал, тут же забывая, что он совершенно далёк от того образа, которым был. Отвратительное отражение этого наивного рыцаря в искажённом осколке очередной Держательницы Зеркал, не иначе.

— Созерцательница Чудес сгинула в глубинах космоса, — голос предательски надламывается; он ведь когда-то тоже верил, беззаветно и чисто, и сломили его окончательно лишь смерть и предательство, — Красота безнадёжна и бессмысленна: даже самый прекрасный цветок рано или поздно завянет, сгниёт и обратится в прах, — ухмылка на его лице, обезображенном разложением, кажется кривой и разбитой, наполненной усталой тяжестью. Как ни иронично, его состояние было похоже на вечное мучение, медленное угасание, какая бы сила ни протянула ему руку помощи.

Дирмед смотрит на свою руку в чёрной латной перчатке, в которой всё ещё угадывалась филигрань из розовых бутонов на потемневшем до черноты серебре, которое, казалось, было настолько тёмным, что впитывало даже свет, и снимает её, бросая вперёд. Поединок — так поединок, но сделать это по почти забытым, растворившимся в глубине его сознания задворкам памяти, обычаям почему-то вдруг показалось ему важным: едва ли сам Дирмед помнил, с чем был связан обычай вызывать на дуэль броском латной перчатки к ногам противника.

— Никакой свет не способен вырваться из чёрной дыры, — до холодности хмуро, скрипуче отмечает бывший рыцарь, начиная, в противовес своим действиям ранее, когда инструмент-оружие от его действий издавал почти что страдальческий стон, наигрывать какую-то мелодию; неожиданно нежная, но при этом крайне заунывная, с фальшивыми нотами кантилена, словно плач по чему-то давным-давно преданному забвению, — Как жаль... как ж̸̝̑а̴̞́л̸̲̓ь̶̻͆ ... к̷̛͔а̶̬̂к̸͉͂ ̷̪̃ж̶͜͠а̷̳̉л̸͎͝ь̷̺͊... Ибо в прахе, что ветер развеет, истинная красота своим пеплом согреет, — и с этими нараспев произнесёнными срывающимся голосом строками, Дирмед направляет свой лук в сторону рыцаря, сделав финальный, крайне резкий аккорд — фальшивую для слуха ценителя музыки звуковую волну, которая явно должна была причинить физический вред.

Сам Дирмед не стремился подходить ближе, соблюдая дистанцию — и его уставший от жизни взгляд, опустошённый постоянной болью и страданием, казалось, пытался выцепить взгляд Аргенти... но сам не понимал, зачем. Увидеть, как жизнь растворяется в глазах Рыцаря Красоты так же, как когда-то она растворилась в бездне, с которой ему самому пришлось встретиться?

Ему вспомнилось поле далёких цветов — то самое, на котором он когда-то лежал на земле, истекая кровью. То самое, на котором его отчаяние стало настолько всепоглощающим, что привлекло равнодушный взгляд эона.

Он хотел принести ей цветы.

( Кому? Зачем? )

А в итоге принёс лишь горечь пепла.

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ РАДОСТИ, приходи!
( если вам кажется здесь динамика Осла и Шрека, то нет, вам не кажется )