Их беседа проходила безмолвно. Если бы какой-нибудь любознательный, открытый всему новому маг узнал о подобном, он наверняка пришёл бы в восторг, присущий каждому юному исследователю, делающему первые, пробные и пока неуверенные шаги в этом большом, пугающем и полном загадок мире. Однако Андерс, то ли к счастью, то ли к сожалению, к их числу не относился. Сейчас он просто устал; устал настолько, что возможность общаться не вербально, обмениваясь лишь мыслями (или что это было в случае со Справедливостью – образы, планы, то, чему ещё не придумали определения ввиду отсутствия у народов Тедаса подобного, относительно мирного, опыта соседства духа и человека?), казалась ему самым настоящим благословением.
Он помнил, как случилась их первая сугубо личная беседа. Это было уже после того, как целитель неофициально сложил с себя звание Серого Стража и двинулся в путь – долгий, такой знакомый после множества побегов из Цитадели Кинлох, но в то же время новый, отягощённый непредвиденными обстоятельствами в виде трупов товарищей, оставшихся позади, и оттого пугающий до леденящих кожу мурашек. Он больше не был совсем один, и привыкнуть к этой мысли ещё предстояло, но гораздо позднее – чего только стоили его попытки поговорить с духом, узнать, что тот чувствует, деля теперь с кем-то одно тело, а не являясь его полноправным и единоличным хозяином. Тогда Андерс говорил вслух, ещё не до конца осознавая, что в этом нет необходимости. А, может, он таким образом просто пытался не сойти с ума?
В конце концов, утратить рассудок было от чего. Его мнимая стабильность в рядах Стражей, которая на сей раз даже располагала мага к себе, пошла крахом, развалилась на кусочки из-за одного решения, каким бы взвешенным и верным оно тогда не казалось Андерсу. Спустя десяток лет он уже не сомневался в том, что ошибся, и теперь смириться с заключённым некогда договором с «мирным» обитателем Тени ему помогала лишь уверенность в том, что он выполнит-таки поставленную перед ним задачу. Кровью, потом, слезами и очередным предательством, но разве всё это было ему ново? Нет, отступник привык к подобным жертвам – и потому они жгли его сердце не так сильно, как могли бы. Всё эти демоны успели растерзать его душу давным-давно, а те лоскуты, что остались внутри, никогда уже не смогли бы сложиться в что-то целое. Так зачем убиваться, прекрасно зная, что грядущее неизбежно?
Порой его всё-таки ломало. Обычно это происходило ночью, когда сознание было наиболее уязвимо, а воспоминания и мысли о былых идеалах, целях и мечтах накатывали неумолимой волной, оградиться от которой было уже попросту невозможно. Андерс стискивал зубы и пережидал эти приступы, молясь о том, чтобы Справедливость, не дай Создатель, не воспользовался его уязвимым положением и не захватил контроль – маг уже не знал, на что было способно это создание, бодрствующее внутри него круглые сутки напролёт. Песнь Света сколько угодно могла твердить о том, что духи были не самыми удачными созданиями Создателя, однако стоило отдать им должное – отсутствие каких-либо базовых потребностей, присущих людям, зачастую играло им на руку, а вовсе не наоборот. Но в итоге страхи оказались напрасными. А, быть может, Андерс боялся не того, чего действительно стоило бы опасаться, но к моменту сегодняшнего разговора он уже не стал об этом думать. В конце концов, этот отчаянный шаг был неизбежен. Они оба об этом знали. И они оба согласились с тем, что это – истина, жестокая, но столь необходимая. Что это справедливость, демонстрацию которой всему миру они так долго вынашивали. И для её явления все средства были хороши.
«Пора прибегнуть к тому, в чём ты всегда был профи».
Андерс сказал бы, что чувствует себя грязным. Паршивым, подлым лжецом, которого стоило бы сжечь на костре, как порой случалось с представителями его расы, когда до них добирались гонимые страхом и ненавистью крестьяне, а Церковь удобно не поспевала на выручку со своими хвалёнными храмовниками. Но вместо этого маг молчал. Он пытался дать понять Хоуку – причём весьма прямо и откровенно, отчего Справедливость, чувствующий возможный провал из-за излишней открытости Андерса, приходил в ярость, – что с ним лучше не связываться, но Гаррету, казалось, было плевать на предупреждения. Когда это его останавливали трудности? Целитель с грустью наблюдал за тем, как хвалённый Защитник Киркволла всё больше привязывается к «этому беглому Стражу», и не мог отрицать того, что отвечает тому взаимностью. Он не должен был – и всё же отвечал, притом с каждым днём всё рьянее и отчаяннее, надеясь утолить жажду тепла и любви до того, как грянет гром. Хоук мог лишь подозревать и в то же время закрывать на угрозу глаза, но Андерс ведь знал наверняка – буря придёт, и она затронет не только их обоих, но и весь свет, с самых северных земель Андерфелса и до юга Ферелдена с Орлеем, путаясь в дебрях Коркари, уходя отголосками туда, где не жили ни люди, ни эльфы, ни гномы и уж тем более кунари.
В лечебнице как всегда стоял гул, на который Андерс не обращал никакого внимания – он был сосредоточен на диалоге, что прямо в эту секунду разворачивался у него в голове. Они обсуждали ингредиенты, хотя уже давно всё решили и определились с тем, что понадобится для исполнения плана, а что – нет. Но когда повторение приносило кому-нибудь вред?
— Ты пунктуален, как и всегда, – выдавив из себя сдержанную, скрашенную внутренней горечью улыбку пробормотал Андерс, обращаясь к Гаррету, который какие-то мгновения назад пересёк порог лечебницы в Клоаке. Целитель уже давно здесь не ночевал и по возможности не задерживался надолго из-за храмовников Мередит, которым так хотелось его словить за любую оплошность, однако сегодня он засветло покинул Хоука и его поместье, вернувшись к людям, которые отчаянно в нём нуждались – в конце концов, даже после окончания Мора и отбытия кунари из Киркволла поток беженцев и простых бедняков с их мирскими болезнями и ранами никуда не делся.