15.10.2024, где-то между Сансет-парком и пиздецом, Бруклин.

— Ты что, реально здесь живёшь?

— Ага. Не стесняйся, входи. Пакеты на кухню. Бутылки в мусорку вон сгреби.

— Она занята, Вик.

— Кто? Кухня?

— Мусорка.

— А-а, ясно. Ну, считай это не мусорка, это арт-инсталляция. Внизу в ящике пакеты, твоя задача — превратить эстетическое безумие в функциональный хаос.

— Я всё-таки не понял, ты меня позвал бухнуть или нанял работать по совместительству домработницей?

— Ой, босс, не ной. Пицца сейчас приедет. Рабочий вечер у нас. С элементами отчаяния.

Кухонная столешница встретила их жирным послевкусием вечности. Если этот липкий налёт и был вызван виски, то явно проливался он ещё при первых поселенцах. Джошуа цокнул языком — с тем же выражением лица, с каким риелтор осматривает "уютную студию в пяти минутах от метро" в подвале без окон и с плесенью. Даже его квартира казалась пятизвёздочным шале на фоне этой импровизированной точки сбора одиночества.

Пакеты он швырнул на стол с видом человека, который решил: лучше не знать, что внутри. Холодильник открыл, вдохнул — и мгновенно закрыл. Там царил запах, из-за которого можно потерять аппетит, веру в человечество и желание жить одним вздохом. Возможно, внутри что-то умерло. Или кто-то. И оставил завещание. Вик где-то шуршал в спальне, а Джошуа воспользовался шансом изучить территорию. Было ощущение, что попал в квартиру персонажа из ситкома, которого сценаристы давно забыли убить.

Две комнаты. Хотя по факту — одна для сна, вторая для ритуального сгорания на рабочем месте. В "офисе" — стол, заваленный бумагами, клейкими стикерами с надписями caps lock’ом уровня "ПОЗВОНИ САЛЛИ, БЛЯДЬ!!!" и "ДАТА КОНЦЕРТА???". На стене телевизор эпохи до стриминга, под ним — консоль, стопки дисков (да-да, именно дисков) и коробка с каким-то техноромантическим трэшем: шнуры, кабели, зарядки от дохлых айфонов. Шторы — выцветшие до состояния "всё ещё не дырявые, но уже морально". На подоконнике — растение, которое пережило Великую депрессию и теперь просто ждёт конца света. Рядом кружка: "Don't Fuck With The Manager" — поцарапанная, но живая. У стены пара гитар: одна из них без струны, вторая с розовой наклейкой "Лучший менеджер, если бы не бухал!" — подарок от кого-то явно с чувством юмора, граничащим с жестокостью. Весь интерьер напоминал логово разведённого мужчины, который так и не понял, где кончается взрослая жизнь и начинается затянувшийся прикол. Комната выглядела как Google-календарь на грани срыва нервной системы. Джошуа обвёл всё это хозяйство взглядом, молча кивнул — и, не говоря ни слова, достал из пакета бутылку пива.

— Ну что, дорогой мой хаос, — пробормотал он. — Снова встречаемся.

Через час они уже зависали на балконе, как два старых кота, уставших от жизни, но всё ещё держащихся за перила. Вик расправился уже то ли с четвёртой, то ли с пятой бутылкой. Джошуа, по привычке, смаковал первую: пил как человек, у которого каждый глоток проходил через внутреннюю цензуру. Наполовину пустая бутылка, наполовину полная — как сам Джошуа. Он испытывал странное чувство. Не от пива, и не от очередной сессии ненависти к Empire Records, которую они только что с наслаждением провели. Нет, это был запах. Настоящий, первобытный. Такой, от которого у нормальных людей волосы на шее встают. Так пахнет надвигающийся корпоративный пиздец.

И он не ошибся.

— Слушай, — вдруг сказал Вик, деловито почесав подбородок и не глядя в глаза. — Я тут с Картером встречался. Совсем забыл тебе сказать.

— Тааак, — Джошуа поставил бутылку на пол с тем торжественным видом, с каким самурай кладет на колени катану. — С этого обычно и начинают, Виктор.

Менеджер пожал плечами. Типа ну да, ну виноват. Джошуа хмыкнул. Смех вышел безрадостный, почти философский.

— Ну ты и крыса, Морган. А я-то наивно подумал, мол, пригласил меня пива выпить — как человека. Как старого друга. А ты вот так. Ладно, давай. Не извиняйся. Не тяни. Выкладывай, чего там опять от меня хотят.

Вик вздохнул. Глотнул. Крякнул. Буркнул:

— Картер узнал про экскурсию. И про гитару.

— Удивительно, — лениво выдохнул Джошуа. — Осталось только, чтобы он узнал, сколько сахара я кладу в кофе, и мы перейдём к тотальному наблюдению.

— Он, кстати, догадывается, — отмахнулся Вик. — Короче. Его, значит, это всё… удивило. Твоя "спонтанная щедрость", как он выразился, — это, конечно, мило, но, цитирую, "мы лейбл, а не фонд спасения унылых подростков". И ты, вообще-то, артист. А не благотворительный Джефф Безос.

— А если бы я засунул эту гитару себе в задницу, у них вопросов бы не возникло? — полюбопытствовал Джошуа с профессиональной сухостью.

— О, нет, тогда бы они просто назвали это "артистической метафорой" и выложили в сторис, — Вик усмехнулся. — Но всё не так весело. Тебя вызывают на сцену. Центральный парк. Через две недели. Ты — лицо благотворительного концерта. Без сигарет. Без сарказма. С улыбкой, как будто ты всё ещё веришь в человечество. Готовься говорить вдохновляющие вещи для детей с "непростым прошлым".

— Я люблю детей, — медленно сказал Джошуа, задумчиво вращая бутылку. — Особенно в панировке.

— Очень смешно, — Вик закатил глаза. — Нет, серьёзно. Это не просьба. Это решение. Картер в этот раз не шутит. Ты будешь стоять на сцене и изображать надежду. Я уже согласился. Тебя не спрашивали.

Джошуа ненадолго притих. Потом:

— Может, им сразу NFT со мной запилить? Типа, "Отдам всё бедным. Даже остатки души. Токен ограниченный". Продадут за пару битков.

— Не сработает, — отрезал Вик. — Они хотели сингл на следующей неделе. Я выторговал отсрочку. Выйдет в следующем месяце. Твоя благодарность принимается в виде молчаливого кивка.

— Спасибо, — кивнул Джошуа. — Но мне от этого всё равно как-то хочется лечь на рельсы. А потом вспомнить, что метро здесь не ходит. Только хуета.

Он сделал глоток. Медленно. С достоинством. С таким видом, будто пил не пиво, а остатки личной свободы.

28.11.24, Rumsey Playfield, Центральный парк.

Пластырь на руке зудел так, будто под ним поселилась маленькая революция. Джошуа пощёлкал пальцами, разрывая упаковку с орехами, и закинул в рот горсть с тем выражением лица, с каким люди обычно жуют чужие обещания. Мрачно, методично, с намёком на некрофилию. Хотелось курить. Хотелось выпить. Желательно — бензин. Или что покрепче. Он не находил себе места с самого утра, носился по квартире, как кот после клизмы, и всерьёз подумывал прикинуться больным — хотя бы чумой, но Вик был бессердечен. Подкатил под окна ровно в девять, с блеском в глазах и фразой: "У меня в бардачке наручники. Не заставляй ими пользоваться". Судя по весу и клацанью, не из секс-шопа.

На месте их уже ждали. В прямом смысле. Карен — пиар-директор лейбла, высокоэффективный гоблин на каблуках, вся в ароматах, от которых у диабетиков начинается гипогликемия. Вокруг неё — знакомый хор фальшивых фей: нарисованные девочки и жеманный парень с мимикой недовольной дворняги на выставке кошек. Парень при виде Джошуа сделал лицо, будто вот-вот вызовет санитаров. Карен, напротив, радостно замахала руками, как будто Фараго был её сыном из деревни, вернувшимся с войны. Вик моментально среагировал. Взял Джошуа под локоть и, как телохранитель, с выражением "всех уроню", уволок подальше.

— Карен, позже! Мы заняты. До самой жопы, если быть точным, — гаркнул он через плечо.

Джошуа был занят, да. Конкретно — запоминанием текста. Импровизация была запрещена. Категорически. Контрактом, письмами, и особенно Картером, который за день до этого позвонил и с тем же энтузиазмом, что хирурги объявляют ампутацию, зачитал полный список "что ты не должен делать". Джошуа, поникнув, притулился на каком-то ящике и старательно глотал каждую фразу с планшета, как ржавые гвозди.

Настроение? Ниже Плинтуса. Даже ниже уровня социальной ответственности Empire Records. Его добил тот самый жеманный ассистент Карен, который на голубом глазу подогнал к Джошуа толпу — ровно полсотни подростков. Все шумные, разномастные, с глянцем в глазах и вероятностью в сто процентов задать идиотский вопрос. Особо выделялся один. Рослый. Почти с него ростом. С такой щетиной, что казалось — парень на обед жрёт наждачку и стероиды. Джошуа посмотрел на него поверх планшета.

— Ты, прости, учитель? — вяло осведомился он. Ну вдруг.

— Второгодник, — ответил тот, мрачно и глухо, как надгробный камень.

Джошуа хмыкнул. Пафос благотворительности — 0, жизнь — 1.

Его снова вытащил Вик. Почти за шкирку, как котёнка из унитаза. Выдрал из гула детских голосов, в котором, по ощущениям, две трети даже не подозревали, кто он такой, а оставшаяся треть считала Джошуа чем-то вроде редкой коалы с музыкальным дипломом. Полюбоваться, сфоткаться — и обратно в зоопарк.
День, к счастью, выдался солнечным, так что гримёры обошли стороной: мол, естественность нынче в моде. Карен прожужжала это раз пять раз, добавив что-то про "тренд на живых, несовершенных людей". Темные круги под глазами? Отлично, Джош. Надень очки, и всё будет по-нашему — в духе "измотанный, но гениальный". Главное, не забудь, кто здесь артист, а кто — украшение фонда милосердия.

Народу собралось прилично. Родители, тёти, дяди, учителя, бабушки. Словно в концертном зале для начинающих маленьких гениев. Если бы они знали, куда реально ведёт путь к музыкальному Олимпу — прямиком в объятия депрессии, таблетки в рукав, крики в подушку и пятую стадию выгорания, — они бы мигом отобрали все укулеле и скрипки и всучили детям учебники по правоведению. Хоть конституцию бы выучили, прежде чем начнут бухать на гастролях.

— Ну, с богом, босс, — выдохнул Вик, в десятый раз одёргивая ворот Джошуа. Черная рубашка, конечно. Цвет траура, внутреннего и внешнего. Пару секунд спустя Джошуа уже стоял на сцене — не по своей воле, естественно, а потому что Вик его туда натурально выпихнул, как санитар на рентген. Не по-дружески, но результативно.

Из хорошего — соведущую не подвезли. Ни тебе типичной секси-блонди в блёстках, чтобы сыграть на контрасте с "мрачным чуваком в очках". Без дуэта "хмурый рокер и светская птичка" — уже праздник. Фараго мученически вздохнул, поправил свои авиаторы, подошёл к микрофону и буркнул, глядя одним глазом в планшет, другим — в пустоту, где обитало его терпение:

— Ну что, граждане. Как там у вас настроение? Не жалеете ещё, что не отдали детей на футбол?

Смех. Лёгкий. Нервный. А это уже успех.

— Эм... я, честно говоря, не совсем понимаю, что сегодня происходит... — начал Джошуа, медленно обводя взглядом публику, как будто искал среди них выход.

Из-за кулис на него посмотрела Карен. Нет, не просто посмотрела — показала кулак. Без всяких там скрытых смыслов, прямо и честно, как зам директора на первом школьном собрании. Джошуа нехотя выдохнул и снова уткнулся в планшет, словно это могло его спасти.

— Итак, нас ждет насыщенная программа, — выдал он голосом человека, которого только что назначили вести "Доброе утро, Америка" сразу после нервного срыва и без кофе. — Также напоминаю, что все деньги, вырученные от продажи билетов, отправятся прямиком на поддержку юных музыкальных дарований.

Он сделал паузу. Посмотрел на зрителей, словно хотел убедиться, что они в здравом уме.

— Прямо чудо, да? Чистой воды благотворительный экстаз. Не обосраться бы от восторга.

Толпа зааплодировала. Джошуа мысленно пожелал себе сгореть на месте. Стыд накрывал волной — примерно как в те ночи, когда он по пьяни пересматривал свои интервью времён Токио, где нес что-то про "поэзию города" и "урбанистическое одиночество". Но тогда у него хотя бы был стиль. А сейчас... чистой воды пытка. Без вазелина и музыкального сопровождения.

— В общем, если вы захотите пожертвовать еще пару долларов, чтобы кто-то из юных гениев в будущем купил себе первую гитару вместо травки — милости просим. Искусство вас отблагодарит. Или отомстит, кто как умеет.

Карен дернулась — Вик вовремя вцепился ей в талию, как крепкий трос для прыжков с моста. Джошуа даже не оглянулся — почувствовал движение воздуха и степень ненависти по вибрации.

— Ну, а теперь — к делу. Первая на сцене... — он глянул в планшет, поморщился. — Элизабет Монтгомери. Сольный номер, "Романс для скрипки №2", Бетховен. Серьёзно.

Под хруст аплодисментов на сцену выпорхнула девочка в бежевом. Её ровно в таком же бежевом сопровождала женщина — вероятно, мать, или живое воплощение шкафа IKEA. Элизабет деловито поклонилась, опустила микрофон, прижала скрипку к подбородку. Первые ноты полетели в толпу. И Джошуа — за кулисами — тихо начал умирать. Сначала внутри. Потом душевно. Потом, кажется, даже физиологически. Это было не исполнение — это было ритуальное заклание Бетховена на глазах у всего Манхэттана. Если бы его первый учитель был рядом, он бы, не моргнув, оторвал девочке руки и сказал спасибо за опыт. Толпа, впрочем, была в восторге. Особенно бежевая мама, которая снимала каждую ноту, каждый вдох, каждую попытку смычка уговорить струны не звучать, как крики мёртвых кошек. Джошуа закрыл глаза. Молча. Минутой скорби по великой музыке.

Экзекуция завершилась. Джошуа смахнул с лица то ли пот, то ли слезы, то ли остатки уважения к классике, и вернулся на сцену.

— Да-да, давайте поаплодируем юной Элизабет! Это было... незабываемо. В самом буквальном смысле.

— Моя дочь — настоящая звезда! — гордо провозгласила бежевая IKEA-мать с айфоном, чуть не выпав на сцену от восторга.

— Это спорный вопрос, мэм, — заметил Джошуа с каменным лицом. За кулисами Карен уже держали трое, один из них нервно искал валерьянку. — Но ладно, без лишней лирики. Встречаем следующего участника!

Дальше, к счастью, пошло легче. После стадии отрицания и приступа внутреннего гнева, Джошуа перешёл в режим дзен: школьники выходили один за другим, исполняя всё — от джаза до полублюзового рэпа, создавая такую кашу, что у любого звукорежиссёра в уши кровь пошла бы. Но, слава продюсерам, шоу не скатилось в уровень "Америка ищет таланты", так что фокусники, дрессировщики и мальчики с хулахупами в латексе остались дома.

Карен после пятого номера куда-то исчезла — и, судя по облегчённым вздохам команды, её никто особо не звал обратно. Вик возник рядом с Джошуа, молча сунул в руку термос.

— Спасибо, — выдохнул Фараго, сделав глоток. — Ух ты. Это ж вовсе не кофе.

— Ты думал, я тебя ненавижу? — зевнул Вик. — Карен в сортире. Думаю, колеблется между утопиться в раковине и съесть свою визитку.

Вечерело. Где-то около пяти, может, чуть позже. Джошуа вышел на сцену объявить следующего участника — худенького, блестящего от лака подростка с лицом серийного отличника и нервным тиком на оба глаза. Показаться на сцене тот, правда, не спешил. Пауза затянулась. Карен всё ещё не было, слава небесам. А вот виски в организме Фараго гулял по всем этажам с настоящим чувством свободы. Он выдохнул, посмотрел на публику и лениво, почти по-доброму сказал в микрофон:

— Я прекрасно понимаю: вы уже слегка утомлены, голова гудит от звуков, желудок подвывает в ритме "пора поесть", и единственное, чего вы хотите — это забрать свой диплом участника, сделать десять одинаковых фото на фоне сцены и рвануть в уютный пригород, где никто не играет Бетховена на уровне боевого гуся.

Он сделал паузу и добавил с лёгким кивком:

— Осталось чуть-чуть. Ещё пару номеров — и можно будет перестать делать вид, что вы здесь не просто по принуждению.

Прилизанный мальчишка всё-таки выволок себя на сцену. Джошуа даже не стал уходить — остался стоять сбоку, как хмурый талисман мероприятия, лениво подвывая под нос мелодию чужой попсовой песенки. Не спрашивайте, откуда он её знал. Он и не знал. Просто у всей попсы одна душа — пугливая, недоношенная, с одинаковыми куплетами и припевами, клепанными где-то в аду между секцией "музыкальный минимализм" и "припудренный идиотизм". Такие песенки даже не рождались — их скорее выкашливала индустрия.
Тем не менее, парень выдал своё. Публика похлопала, даже с энтузиазмом — эффект приближающегося финала делал чудеса. А Джошуа, глотнув воды из бутылки (да, воды, Вик был на шухере и решил, что выпивки на сегодня хватит), вернулся к микрофону и снова занял своё мизантропское место под софитом.

— Так, двигаемся дальше. Теперь у нас целая группа. Надеюсь, не преступная — хотя, кто знает, — он опустил очки на нос и хитро прищурился, глядя в планшет. — Бойз-бенд из старшей школы Кэлхон! Надеюсь, с автотюном не приехали.