Xochiquetzal ● Aztec ● any Богиня красоты, любви и цветов Защитница женщин

ИНФОРМАЦИЯ: Шочикецаль - Сестра Забытого Бога Мы были двумя лепестками одного цветка, Кецаль. Ты — совершенная, блистательная, с глазами, как тёмные воды священного озера. Я — неугомонный, с солнцем в жилах и безумием в сердце. Нас называли цветущей парой: принцесса и принц, радость наших родителей, последние дети угасающей эпохи.  Ты носила платья, сотканные из живых орхидей, и твой смех заставлял колибри замирать в воздухе. Я же предпочитал гирлянды из шипов и грибов, а мои танцы пугали даже жрецов. "Ты слишком легкомысленный", — говорила ты, хмуря свои идеальные брови. "А ты слишком серьёзная", — отвечал я, срывая цветок с твоей диадемы, чтобы рассмешить.  Мы ссорились. О, как мы ссорились! Ты ненавидела мои ритуалы, где люди теряли рассудок от священных растений. Я презирал твои холодные расчёты, твои "государственные необходимости". Но к утру мы всегда мирились — ты приходила ко мне с чашкой шоколада, я дарил тебе новый цветок, выращенный специально для тебя.  А потом пришли они.  Испанцы.  Я стоял на берегу, Кецаль, и уверял тебя, что эти странные корабли с бледнолицыми уплывут, как дурной сон. "Они просто заблудились", — говорил я, срывая лепестки с твоего тревожно дрожащего венка. "Посмотри, их железо ржавеет от нашего воздуха! Их боги молчат!"  Как же я ошибался, сестра.  Тот день... Тот последний день... Ты кричала мне что-то, когда солдаты тащили меня на их корабль. Я не расслышал — ветер унёс твои слова. Но я видел, как твои идеально выкрашенные ногти впились в мою руку, оставляя кровавые полосы. Видел, как твои орхидеи осыпались на песок, когда тебя отшвырнули назад.  Я думал, ты погибла.  Ты думала, я погиб.  Четыре века.  Четыре века я носил в себе этот образ — твои расширенные от ужаса глаза, твои руки, тянущиеся ко мне сквозь строй чужих мечей. Четыре века я выращивал маис в чужих землях, надеясь, что хоть одно зёрнышко донесёт до тебя мою память.  А ты...  О, Кецаль.  Ты ведь выжила, не так ли?  Ты должна была выжить.  Потому что где-то там, за океаном, в мире, который больше не помнит наших имён, всё ещё цветёт сад, где орхидеи распускаются именно так, как ты любила. Где по утрам пахнет шоколадом и чем-то ещё — чем-то, что знаем только мы двое.  И если ты услышишь однажды странную песню на забытом языке...  Если почувствуешь лёгкое прикосновение к своим волосам, будто кто-то срывает несуществующий цветок с твоей диадемы...  Это я, сестра.  Твой безумный брат.  Твой Шочипилли. пример поста Греция пахла морем и оливковым маслом, пылью древних дорог и жареным мясом с рынков. Но сквозь этот густой, навязчивый аромат средиземноморья пробивался другой запах — тонкий, едва уловимый, словно воспоминание о далекой родине. Это пахли его цветы.  Сегодня , день стоял тяжелый и знойный, когда Шочипилли ступил босыми ногами на раскаленную землю своего тайного сада. Солнце висело в небе, превращая каждый камень, каждую травинку в источник тепла, но его босые ступни, покрытые тонким слоем пыли, не чувствовали жара - они помнили раскаленные плиты храмовых площадей его родины, где даже в полдень танцевали жрецы.  Сад, спрятанный во внутреннем дворике, дышал полуденным зноем, наполняя воздух густыми ароматами. Здесь, за высокими стенами, покрытыми цветущим жасмином, царил особый микрокосм. Алые маки, тяжелые от нектара, склоняли свои головки к земле, их лепестки чуть свернулись от жары, но не увядали - они были выносливее, чем казались. Кактусы, выстроившиеся вдоль южной стены, налились соком, их золотистые иглы сверкали на солнце, как маленькие кинжалы.  Шочипилли опустился на колени перед кустом маиса, его свободная льняная рубаха, небеленого цвета, сливалась с цветом выжженной солнцем земли. Широкие штаны из тонкого хлопка собрались мягкими складками вокруг его ног, когда он наклонился вперед. Пальцы — длинные, с тонкими фалангами жреца — протягиваются к стеблю, касаются его с благоговением, с которым греки касаются статуй своих богов.  — Ты пьёшь солнце, как вино, — шепчет он на языке, забытом даже в его родной земле.  Шочипилли улыбается той особой улыбкой, что не достигает глаз. Его глаза — тёмные, с золотистыми всполохами, как обсидиан с вкраплениями пирита — остаются серьёзными. В них читается знание, что этот маис — последний. Что если он погибнет, нового зерна взять будет негде. Его голос звучал как шелест сухих листьев, как журчание далекого ручья. Маис ответил ему легким дрожанием листьев, хотя ветерок в этот знойный день совершенно отсутствовал. Он потянулся к глиняному кувшину, стоявшему в тени кактуса. Вода в нем была прохладной - он закопал этот сосуд в землю еще на рассвете, зная, что полуденный зной потребует свежести. Наклонив кувшин, полил землю у корней медленными, точными движениями, наблюдая, как вода мгновенно впитывается в иссушенную почву, оставляя лишь темное пятно, которое скоро исчезнет.  — Расти, — прошептал он на языке, которого здесь никто не понимал. — Расти, хотя бы ради меня. Где-то за стенами слышались голоса служанок, смех девушек, готовящихся к вечернему приему гостей, звон посуды из кухни. Но здесь, в этом квадрате земли, окруженном стенами, царила своя жизнь - медленная, древняя, подчиненная другим ритмам. Шочипилли провел ладонью по земле, чувствуя ее текстуру - теплую, зернистую, живую. Он закрыл глаза, и на мгновение ему показалось, что слышит далекие звуки барабанов, голоса поющих жрецов, шелест перьевых украшений... Открыв глаза, он увидел лишь свой сад - маленький оазис чужой культуры на этой земле. Шочипилли достал из складок одежды свёрток с табаком, смешанным с лепестками цветов, что росли только в его храмах. Скручивает сигарету длинными пальцами, зажимает между губ. Огонь рождается от щелчка пальцев — маленькое чудо, которое никто не видит.  Дым поднимался ровной струйкой в неподвижном воздухе. Шочипилли наблюдал за ним, полузакрыв глаза, и в этот момент, в этом саду, под этим чужим солнцем, он почти чувствовал себя... Дома. — Сеньор Шочи... Чужой голос ворвался в поток его мыслей подобно клинку конкистадора, вскрывающему грудную клетку жреца его храма.Он не повернулся. Дым продолжал виться вокруг его пальцев.  — Войди,— сказал он на греческом, но голос его звучал так, будто слова падали с высоты в десять локтей.  За стеной послышалось нерешительное переминание с ноги на ногу.  — Я... мне запрещено входить в ваш сад, сеньор.  Только тогда Шочипилли медленно обернулся. Через арку он видел молодого официанта — греческого мальчишку с потными ладонями и глазами, полными суеверного страха.  — Тогда говори оттуда, — произнёс он, и в его голосе зазвучали ноты, от которых у мальчика задрожали колени.  — Сеньор Дионис... он просит вас в главный зал. Мальчик проглотил комок в горле. Тишина повисла между ними густая, как смола. Шочипилли медленно поднялся, отряхнул колени. Его движения были плавными, как у змеи перед броском.  — Скажи Дионису... — он сделал паузу, глядя на свой маис, — что я приду. Когда закончу здесь. Мальчик замер, понимая, что это и есть ответ, который он должен донести. Он поклонился и исчез так же быстро, как появился.  Шочипилли остался один среди своих растений. Его пальцы снова потянулись к маису, коснулись листьев.  — Нас всегда вызывают, когда хотят показать, — прошептал он растению. — Как диковинных зверей. Как редкие цветы в саду императора. — Он глубоко вдохнул, выпрямился. В его глазах вспыхнуло что-то древнее, дикое — то, что он тщательно скрывал все эти годы.  — Но мы ведь не цветы, правда? — спросил он у пустого сада. Где-то вдалеке крикнула чайка. Жизнь продолжалась. А бог забытого народа медленно направился к выходу, оставляя за собой следы босых ног на раскалённых камнях. Босые ступни, еще хранящие тепло садовых плит, коснулись прохладного мрамора. Между пальцами ног застыли крупинки красноватой пыли - последние следы его священного сада. Он на мгновение прикрыл веки, позволяя зрению привыкнуть к мягкому свечению ламп после слепящего полуденного солнца. Его льняная рубаха, выгоревшая до цвета старого пергамента, шептала при каждом движении. В складках ткани ещё прятались крошечные дары земли — обломки засохших лепестков, частицы священного табака. Он шёл, не пытаясь быть тихим - его шаги просто не могли звучать иначе, ведь когда-то он научился ходить по священным плитам, не тревожа покой богов. Главный зал встретил его волной тёплого воздуха, пропитанного ароматами мирры, дорогих масел и человеческих желаний. Свет искусственных канделябров играл в его тёмных глазах, высекая золотые искры - словно где-то в глубине всё ещё тлели угли забытого священного огня. Остановившись на пороге, он позволил взгляду медленно обвести помещение. Дионис. Тот сидел, откинувшись на подушки, в позе, которая могла казаться расслабленной, если бы не напряжение в пальцах, сжимающих кубок. Их взгляды встретились — и Шочипилли склонил голову ровно настолько, насколько требовала вежливость к хозяину этого места. Не больше.  Затем его внимание переключилось на другую фигуру. Он двинулся вперёд, его босые ступни оставляли едва заметные следы на отполированном до зеркального блеска полу. Подойдя ближе, он поднял руку - пальцы, всё ещё хранящие память о прикосновении к стеблям священных растений, протянулись к лицу сидящего. Коснулись. Губы, ещё пахнущие дымом ритуальных трав, коснулись других губ - нежно, но не робко. Не просяще, но и не даряще. Это был поцелуй, в котором осталось слишком много невысказанного за века разлуки. Когда он отстранился, в зале на мгновение воцарилась тишина - пауза между одной мелодией и второй, что заиграла мягко, едва он отступил на шаг. Уголки его губ дрогнули в едва уловимой усмешке. В его глазах всё ещё отражалось пламя канделябров - золотые искры на тёмном обсидиане. А на кончиках пальцев всё ещё жило прикосновение к лепестку маиса - последняя связь с тем, что он когда-то называл домом.