Фонарики Хуа Чэн собирался запускать каждый год, каждый раз прибавляя по тысяче. Сколько бы их ни было - этого слишком мало, и он продолжал сотнями отправлять их в полёт, всё выше и выше, как будто и впрямь намеревался накрыть весь небосвод от края до края, чтобы во всех уголках земли заметили. С его силами и возможностями подобное не составит труда, пройдут десятки лет, прежде чем такое количество начнёт представлять для него хоть какое-то затруднение. Но пока что он не загадывал так наперёд и не собирался больше скрывать свои чувства. Теперь, когда Его Высочество уже стал верховным божеством, никто не мог с ним сравниться, но Хуа Чэн по-прежнему был готов заменить для него миллионы верующих. Ему хотелось, чтобы небеса и весь мир озарило в честь Его Высочества настолько же, насколько сам наследный принц озарял его душу вечным светом. Страсть сжигала его изнутри так долго абсолютной невозможностью её выразить - никому не пожелаешь любить дико, безумно, неистово и пылко, но не иметь даже возможности прикоснуться, а, получив её, не решаться, так как не уверен, что своими действиями не оттолкнёшь того, кто к этому не готов... но теперь эта страсть превратилась в мягкий, согревающий, оберегающий огонь. Она больше не причиняла боли, не выворачивала наизнанку душу, а укутывала её нежными заботливыми объятиями.
Он вернулся. И не сомневался, что получится вернуться, но теперь не от разрывающей нутро боли, бессилия на что-либо повлиять и что-то изменить, осознания собственной никчемности и отчаянного, яростного нежелания с ней смириться.
Он вернулся домой. Туда, где его давно остановившееся сердце вспоминает, что означает вновь забиться.
Каждый раз, переплетая пальцы Его Высочества со своими, Хуа Чэн говорил себе, что не заслуживает такой чести, что это слишком хорошо для такого, как он, и каждый раз не мог себе отказать. Ему нужно было немного, совсем немного надежды, хотя бы столько, чтобы хватило на мечту, как всё могло бы сложиться, если бы Его Высочество мог ответить взаимностью простому последователю, лишь ради него ещё не рассеявшемуся в бесконечности. Каждый радуется солнцу, греется в золотых лучах, беззаветно обожать солнце - более чем естественно, но лишь глупец пожелает, чтобы солнце любило его в ответ. Это слишком высокомерно и эгоистично. Солнцу не полагается никого выделять, его благословенный дар касается каждого.
Это как ритуал - его магический ритуал для Его Высочества. Фонарики рано или поздно погаснут, но его возлюбленный навсегда останется путеводной звездой - для него и для множества других заблудших душ. Хуа Чэн станет тем, кто докажет - вечная любовь существует, любовь, преодолевающая любое горе, и даже смерть прогоняющая с позором. На его душе впервые за весь долгий срок существования воцарился наконец покой, примиряющий его с миром и самим собой.
Хуа Чэн стоял на мосту, и торжествующий блеск целого огромного купола из фонариков, обращающего ночь в белый день, отражался в безмятежно текущих водах, словно их тоже подожгли. По гладкой поверхности воды плыли ярко-красные кленовые листья. Он улыбался, глядя на них, держа в руках последний фонарик. Ждал того, кто обещал прийти, чтобы поделиться удовольствием запустить такое чудо ввысь собственными руками.

- И вот так вот Вайз оставил меня на хозяйстве, а сам укатил в город. Вроде как, даже на шампанское. Причём хорошее, - Белль меланхолично накрутила прядь волос на палец. Круглые глаза Восемнадцатого мигнули диодами, под «эн-на», выражающие, безусловно, сочувствие Белль, но не осуждение Вайза. «Хоть кто-то», - вздохнула она про себя, в тоске обводя взглядом потолок и стены видеопроката. Нет, всё справедливо, работать же кто-то должен, но… шампанского-то ей тоже хочется.

День обычный – будний, ясный и тихий. Поток посетителей в прокате ожидается к вечеру, где-то после семи, а пока что что? – горожане на работе, на учёбе, и просто заняты своими делами, и пока ещё не придумали, какое кинцо захотят посмотреть вечером. Так что – скука смертная, - Белль зевнула, прикрыв рот ладошкой, и обречённо полезла в Интернот. Хоть так отвлечься, что ли, - может, найдётся какой-нибудь заказ, который она шустренько выполнит в перерыве. Хотя какой ещё «перерыв»? она сама себе хозяйка, правда, Восемнадцатый? – разумеется, «эн-не».

… Разумеется, голову от клавиатуры Белль подняла даже не час и не два спустя. Бедный, бедный Восемнадцатый, как же не повезло ему с хозяйкой – замотался там, поди, с покупателями. Пошевелив уставшими плечами, и смаргивая остатки бликов перед глазами-имплантами, Белль бегло глянула в отчёт по кассе проката, что там Восемнадцатый настарался, пока она была на перерыве?.. М-да, если дела и дальше будут так складываться (никак), то без миски лапши они всё равно не останутся, весело усмехнулась Белль про себя, одним глазом посматривая на приятные нули капнувшей на счёт суммы. А всего-то раз заказик, два заказик – и вот, пожалуйста. День прожит не зря.

Телефон тихонько загудел, отдавая вибрацию столешнице. Ого, нам пишут! И кто бы это мог быть? Сам Харумасамаса? Ну надо же, - Белль привыкла прятать беспокойство за улыбкой, но сейчас, кроме Шестого, видеть её было некому – и она резко нахмурилась.

Брат рассказал ей о недавней встрече с Харумасой в каверне, и им обоим (да пожалуй, всем троим) это не особо понравилось. Однако паниковать Белль не спешила, потому что такие случаи обычно имеют свойство объясняться сами собой. Главное, как говорится – чтобы все были здоровы. «Даже ты, Харумасамаса», - она быстренько тапнула по экрану.

«О’кей», - а чего рассусоливать. У Белль своих забот хватает – главным образом потому, что она не помнила, куда задевала тот реально классный блеск для губ, который ей подарила Николь… хотя как - «подарила», известное дело, что в счёт долга подсунула, хитрая задница, но да ладно. Нико превосходно разбирается минимум в двух вещах – слухах и косметике.

- Обычно, это ведь я первая пишу, мол, давай погуляем? – уточнила Белль своему отражению. То согласно кивнуло, приподнимая бровь, по которой легонько прошёлся карандаш. – А тут Харумасе… что, впрямь грустно стало? Ну, я бы поверила, если бы не всякие разные предшествующие обстоятельства, - отражение скептически поджало мягко поблескивающие губы. Нет, правда – блеск просто пушка-бомба, нужно заказать себе ещё таких. Хотя… один и тот же оттенок может ведь и надоесть, так? Ладно, посмотрим, вроде бы у этой фирмы ещё и лаки для ногтей были крутые…

- Эн-не!

- Ой! Восемнадцатый! Что такое? Ох, время… - она опаздывала уже минут на пятнадцать. «Но ведь не на полчаса!» - весело улыбнулась Белль, закрыла корзину на маркетплейсе и с сожалением вздохнула. Ну что за внутренние самоограничения, почему нельзя спустить всю плату за сегодняшние заказы на косметику и те штуки для ванны? – потому и нельзя, что братишка проест всю плешь, напоминая, что за электричество в этом месяце опять набежало что-то безумное. Эх, нет в жизни счастья.

- Я скоро вернусь, Восемнадцатый. Не скучай! – колокольчик над дверью брякнул на прощание.

---

- Привет! – зайдя в кафе, Белль помахала Харумасе ладошкой. – Прости, что опоздала – я с дделами замоталась, сегодня за главную в прокате, брат меня бросил-покинул, - округлив слегка подкрашенные глаза, она села за столик.

- Тебя с улицы не разглядят? Если хочешь, можем поменяться местами, - это буквально удивительно, что ни в самом кафе, ни под его окнами ещё не набилось фанатов Харумасы обоих полов и всех возрастов.

Железный Кофевар поставил перед Белль заказ, которого она не делала – и Харумасе досталась самая лучезарная улыбка.

- Какой милый банбу, - и мармелад вкусный, какой-то фруктовый. Обхватив ложечку с мармеладкой губами, Белль глянула на Асабу чуть снизу вверх – и по щекам её проскочили ямочки.

- Ты о чём-то хотел поговорить? Или только посмотреть на меня?

Ей часто снятся кошмары после всего пережитого в том особняке. После поиска отряда «Браво», предательства Вескера, смерти Джозефа. После этих живых мертвецов, часть которых носила их отличительные знаки. Лица, виденные каждый день в участке. Имена, что засели в голове.
Пустые взгляды, нечленораздельные звуки и протянутые вперед руки. Они уже мертвы, но их тела продолжают двигаться, а единственный инстинкт — голод.
Джилл не колебалась, когда давила указательным пальцем на спусковой крючок, загоняя пули им между глаз.
Это лучшее, что она могла сделать для бывших товарищей и сослуживцев. Как и для себя в такой ситуации, потому что умирать в ее планы совсем не входило.

Ей часто снится сон — она просыпается, подходит к зеркалу и видит, как бледнеет ее кожа, черные нити расходятся по всему лицу. Она гниет заживо и уже начинает чувствовать голод, но с последними остатками разума тянется к пистолету, чтобы не стать такой, как члены отряда «Браво» и множество невинных людей.
Она видит во сне, как Барри или Крис обращаются подобным образом, умоляют ее стрелять.

Джилл каждый раз просыпается в холодном поту, ее трясет и тяжело возвращаться в реальность. Смотрит в сторону телефона, вспоминает, что звонить между странами дорого, а у нее нет лишних денег.
Уверяет себя — это все ебучий стресс после пережитого и чудо, что она до сих пор не в психушке. Пьет воду и крепкий кофе, с сожалением глядя на остатки виски — Джилл нужна трезвая голова, чтобы не попасться и копать под «Амбреллу» дальше.

Теперь один из ее кошмаров стал реальностью, но воплотился ни в ней самой, ни в ком-то из близких, а в маленькой девочке. Ни в чем не повинной дочери оружейника, которая уже вот-вот должна была пойти в школу, вырасти и стать кем-нибудь для этого мира.
Эмма рано потеряла мать, и Роберт растил ее в одиночку, а теперь…

Эту картину она тоже будет видеть снова и снова беспокойными ночами. Эмма, уже почти лишенная разума. Роберт, со злостью и отчаянием в глазах.
«Амбрелла» ответит за все, в том числе и за эту маленькую семью, разрушенную их поганым вирусом, как и весь город.

Из оцепенения ее выводит голос ее временного спутника, Леона. Тот забирает у Джилл ключ и первым идет к выходу. Уверенно и твердо.
Она невольно чувствует легкую нотку восхищения. Несмотря на растерянность во взгляде от происходящего, свой специфичный «первый рабочий день», Леон смог взять себя в руки в нужный момент — в отличие от нее.
Стыдно ли Джилл за этот маленький акт слабости? Разве что чуть-чуть. Она не имеет право на эти минуты, и будь она здесь одна… Возможно, Эмма бы на нее набросилась, а Роберт бы просто стоял и смотрел?

От этой мысли Джилл нервно ведет плечами и украдкой, глядя в спину новичку, вытирает кончиками пальцев набежавшие слезы, не оставляя даже следов.
Это она точно не готова показывать кому-то из посторонних.
Однако кое-что в ее голове откладывается и кажется очень важным. Леон тоже не стал стрелять в ребенка, несмотря на заражение.

Когда они оказываются на улице, Джилл судорожно вдыхает воздух. Легкий и неприятный душок от мусорных баков, если стоять к ним слишком близко, все еще пепел и гарь, доносимые ветром.
Наверное, было бы неплохо, если бы пошел дождь. Смыл бы эти следы разрушения, мог бы хоть чуть-чуть развеять огонь и тлен. Джилл почему-то кажется, что именно так и пахнет в крематории после того, как сжигают чье-нибудь тело. Как будто бы они стоят в печи и чья-то невидимая рука уже заливает уголь горючей жидкостью.
Блядская ночь.

— Я пока не знаю, — она отзывается, дергая молнию на одной из своих поясных сумок. Кажется, там у нее лежали сигареты. Если их вдруг не решил стащить Карлос в качестве платы за добытую для нее вакцину, раз уж его фантазиям не суждено стать реальностью. — Возможно, за пять минут я найду ответ на этот во…

В тот самый момент, когда Джилл достает искомое (осталась еще примерно половина пачки, да и зажигалка должна работать) и пытается закончить фразу, за ее спиной — за той самой дверью, из которой они только что вышли, раздается выстрел.
А секунд через десять — второй.
— Блять… — ругательства срываются с ее губ тихим шепотом. — Сука…
Ей не нужно оборачиваться или возвращаться в магазин, чтобы убедиться. Она и так знает и понимает — Роберт избавил Эмму от страданий, а для себя не увидел причин больше жить.
Она смотрит в лицо Леона — он тоже догадался.

На пару секунд в переулке повисает мертвая тишина. Кажется, стих даже ветер. Никаких шагов и стонов за его пределами — эта улица без зараженных, оружейник был прав. Только они вдвоем.

Тишину нарушает едва слышный щелчок зажигалки и треск тлеющей с первой затяжки папиросной бумаги. Джилл пропускает сквозь свои легкие дым, на языке остается привкус вишневого табака. Сигареты достаточно крепкие. Порция дыма растворяется в тусклом свете фонаря, когда она выдыхает.
— А тебе куда нужно? Я хорошо знаю город, могу показать короткий и безопасный путь. Здесь есть свои нюансы, не отмеченные на карте, — уголки губ Джилл слегка дергаются, но улыбка умирает, даже не родившись. Лучше говорить что угодно, чем то, что только что произошло, но тем не менее…

— Этой ночью мне просто необходимо кому-нибудь помочь. Позволишь? — вместо улыбки рождается легкая усмешка. Несмотря на скорбь и шок, на небольшой всплеск эмоций, Джилл снова берет себя в руки. Не без помощи сигареты, впрочем.
На Леона Кеннеди сейчас смотрит молодая женщина, которая только что потерпела поражение, но не собирается сдаваться и решительно хочет отменить его хотя бы задним числом маленькой победой.

Сколько времени уже прошло с момента, как Олег его снова вытащил из лап Закона? Неделя? Две? Может это пара дней так медленно и нудно тянутся, словно кто-то растянул сутки на месяцы? Волков потерял счет времени. Вся его жизнь сейчас превратилась в монохромный зацикленный спектакль, где он сутками напролет наблюдает за Разумовским, стараясь держать дистанцию на расстоянии ответного выстрела, припоминая их прошлую встречу. А также, Олег пытается выйти на квалифицированных психотерапевтов, кто сможет ответить на простые вопросы: «Что с Сергеем не так и как это вылечить?».
Они практически не разговаривали, как раньше. Олегу априори сложно говорить после выходки Разумовского и последующих операций. А вот что движет Сергеем – понять трудно. Олег, хмурясь и плотно сжимая губы в тонкую линию, всматривался в его силуэт, сидящий в кресле квартиры, где они временно остановились, и не знал, чего ожидать: нож в печень или панический припадок. И к тому, и к другому он готов. Но сколько бы он сейчас не злился на друга – сильно вредить не хотелось. Даже в качестве обороны.
Сережа был паинькой, Сережа особо не рыпался. Даже те мгновения, когда после минутного сна, Олег не находил рыжего возле себя, тот сидел где угодно, но квартиру не покидал. Сережа молодец. Однако Волков был на стороже – чудес не бывает. Только не с Разумовским. Нужно было проверить. Испытать удачу.
— Я в душ, — хриплый шепот в полной тишине комнаты звучал на столько ясно и отчетливо, что наемник поежился от собственного голоса. Больше месяца прошло, а связки так и не восстановились. Но Сергей никак не отреагировал, словно и вовсе не услышал. Или не захотел слышать. – Серый, ты меня слышишь? Я в душ, – молчаливый до этого момента Разумовский коротко кивнул, не поднимая взгляда со страниц книг. – Только без глупостей.
Прежде, чем уйти, Волков стоял около минуты в дверях, просто наблюдая за рыжим. «Скорее всего игнорировать – это нормально в твоем теперешнем состоянии» — успокаивал себя Олег, закрывая за собой дверь ванной комнаты. Только что-то чесалось под сердцем, словно юношеская обида давала о себе знать. А может было все куда проще – кожа на груди стягивалась, закрывая раны. В любом случае Олег не собирался принимать душ. Это была банальная проверка на доверие.
И Сергей ее успешно провалил.
Не прошло и 5 минут, как входная дверь хлопнула, оповещая о том, что один из них покинул квартиру. Олег прижался лбом к холодной поверхности зеркала, и рвано выдохнул «да блядь». Волков хотел верить Разумовскому, так же как и раньше. Но нет... Похоже проще сразу посадить на цепь и бросить в темницу, чтоб рыжий больше ничего не творил во вред как себе, так и другим. В частности – самому Волкову.
Олег не сразу рванул на улицу в след беглецу. Умывшись холодной водой, чтоб остужая свой горячий порыв самом застрелить Разумовского, Волков медленно обошел все комнаты, в тщетной попытке найти рыжего. Хотя надежда, что это пранк и Разумовский все еще в квартире, была. Но нет, из-под персонального домашнего ареста все же сбежали.
Напялив кепку с логотипом диснейленда и черные очки, Олег вышел на улицу и огляделся по сторонам. Пусть и было уже за полдень, но людей было много, словно никому работать не нужно было. И в этом хаосе нужно было найти рыжего. «Надеюсь ты хотя бы вышел в головном уборе» — пронеслось в голове, представляя как солнечный свет еще ярче окрашивает рыжую шевелюру друга, превращая в пламя.
Олег шел вниз по улице быстро, обгоняя неторопливо идущих прохожих, вертя головой из стороны в сторону и всматриваясь лица прохожих. Те, идя по своим делам, даже не в курсе, кто гуляет по улицам их города. С одной стороны, это даже хорошо – нечего привлекать внимание. Но с другой... не факт, что подобный солнечный день не превратиться в фильм «багровые реки» с Разумовским в главной роли.
Сергей нашелся в пару кварталов от их временной квартиры. Скорее всего просто заблудился, возвращаясь обратно, ведь иначе его бы и след простыл. Но злость от поступка Разумовского никуда не делась. Поэтому, стремительно подойдя к нему и со всей силой сжав пальцами предплечье, Олег притянул мужчину ближе к себе и, склонившись к его уху, зло прохрипел:
— Какого хуя ты творишь? Договорились же – дальше вместе. Хочешь снова в руках властей оказаться?

- И да, и нет. Понимаешь... возможно, ты уже привык к нам и забываешь о том, что Призрачный город и есть загробный мир? - Хуа Чэн был очень серьёзен и даже почти суров. - Раньше, когда его ещё не было, душам приходилось скитаться по миру где придётся. Но в этом мире души Инь Юя нет. Это значит, нам нужно поискать дальше. Там, куда уходят безвозвратно. Это - путь для тех душ, кто смог отпустить свои сожаления и незаконченные дела. Путь, на который я, развоплощаясь, каждый раз боюсь попасть. На самом деле это хорошая дорога, и, когда душа выбирает её - это благо. Поэтому божества и заклинатели проводят обряды упокоения душ.
Они считали существование в демонической форме убогим и заслуживающим сострадания. Возможно, не так уж и неправильно думали - Хуа Чэн и сам осознавал все недостатки своего положения, он лишён множества смертных слабостей и потребностей, но он по сути уже мёртв, и стоило ли обременять Его Высочество любовью ходячего трупа? И то же самое касалось других - дух нерождённого, разве не лучше было бы ему отправиться дальше и попытаться вновь переродиться, уже не превращаясь в жертву тёмного ритуала? Мать, не способная оставить ребёнка одного, сын, переживающий за пожилых родителей... делает ли их потустороннее присутствие хорошо тем, кого они хотят защитить? Избавление для всех, новый шанс воплотиться в ином облике, обрести судьбу лучше, чем та, которая оборвалась.
И, в любом случае, разве хорошо быть скованным по рукам и ногам ограничениями? Сжигать себя ненавистью и местью, сходить с ума от любви, не способной уже принести плоды, ведь разве способен усопший созидать, мечтать, дарить тепло? В Призрачном городе хватало душ, искалечивших себя и продолжающих причинять вред и себе, и окружающим. Хуа Чэн не прогонял их, ведь в таком поведении вовсе не их вина. Одна из девушек в доме утех была прачкой, она едва сводила концы с концами, пока однажды ночью не осталась на улице - у неё не получилось купить еды или тёплой одежды взамен лохмотьев, и она была больна, не смогла даже добраться до того нищего закутка, который называла домом, так и умерла в грязном переулке скверных городских трущоб. Другую похитили и тешились с ней, пока она не умерла от издевательств и унижения - о, как же она пылала желанием отомстить обидчикам, но вот беда, когда девушка смогла воплотиться в сколько-нибудь осознанном виде, они все уже умерли, каждый своей смертью. Её стремление так и осталось навечно неутолённым.
Хуа Чэн прекрасно помнил историю каждой из них. И, хотя казалось, что он многими в городе брезгует и терпит непонятно почему - он знал, что за ними стоит, о чём они стенают по ночам, мечась под молочным светом луны, что заставляет их грызть камень от бессилия. Он принимал их - каждого.
Его Высочество Сяньлэ всегда рисковал своей безопасностью, отважно ставил на кон тело и душу, только бы хоть немного уменьшить количество зла на земле. Количество тех, кто станут неприкаянными духами. И ни одного из обитателей вотчины Хуа Чэна он никогда не осуждал.
Если тебе не ради чего жить - живи ради меня.
Понять и разделить эти идеалы, стать тем, кто способен им соответствовать. Он, демон, проклятый от рождения, может оберегать и наставлять на путь - не истинный, им наплевать на мораль и нравственность, не кормите их подобным бредом, но хотя бы на такой путь, на котором они смогут немного меньше ненавидеть и презирать себя.
- Мы не встретим никаких чудовищ и ничего ужасного. Опасность нас ждёт иного рода.
Хуа Чэн поймал Хаку за рукав и отвёл в сторону, ведь они двигались прямо посередине основного потока душ, стекающихся со всех сторон. Откуда бы они ни явились, посмертие для всех равно, одинаковое.
- Есть... пространство. Или состояние. Его трудно описать словами, но я бы сравнил его с дорогой, по которой уходят навсегда, и, чем дальше успели уйти - тем больше стираются воспоминания, эмоции и самая личность. Если Инь Юй смог убедить себя, что сделал достаточно, что ему больше нет места среди живых - мы уже опоздали. Но, если хоть что-то его ещё держит - он не успел уйти далеко, и у нас есть шанс. И мы... мы тоже будем терять себя, пока идём по ней. Ты в меньшей степени, ведь ты ещё жив, но меня она может забрать. Я слишком давно ей сопротивляюсь, и она не упустит возможность.
Он и представить себе не мог, что однажды сунется сюда добровольно.
- И ты... правильно понял. Задерживаться на самой тропе нельзя, иначе так и застрянешь. Не получишь очищения и возможности попасть на следующий круг жизни, но и вернуться обратно здесь не получится, будешь обречён скитаться по бесконечной тропе, пока полностью не растворишься. Смотри.
По бокам от дороги даже не мерцали, не колыхались, просто цепляли зрение, проявляясь на мгновения и вновь исчезая, сливаясь с окружающим печальным и бесприютным ландшафтом, даже не огоньки, не облачка, не сгустки... чтобы их назвать, в словаре не нашлось бы ни одного слова. Что-то, что есть и одновременно этого нет вовсе.
- Станешь таким, - Хуа Чэн выдохнул стылый, безжизненный воздух и двинулся дальше.
Какое-то время он вообще ничего не говорил, да и чувствовалось, что это пространство отрицает любую форму речи, лучше тут вообще рот не открывать лишний раз.
- Этой тропы на самом деле нет... она не такая, как мы видим сейчас. Но наш разум не готов воспринимать то, чем это место является на самом деле, пока мы не станем его частью. Нам нельзя. Это и будет означать конец.
Хуа Чэн наконец увидел то, что изначально искал. Высокую скалу, выдающуюся так, что её вершина терялась для тех, кто стоял у подножия. Он начал подниматься вверх - то ли прыжками, то ли полётом, слишком плавно для первого, но часто используя опору, выступы на неровной, очевидно вовсе необработанной поверхности горы. Казалось, она бесконечна, и это место наталкивало на сомнения, применимо ли к нему понятие времени, но река душ внизу почти не продвинулась вперёд, когда они оказались наверху.
Хуа Чэн улыбался, а его глаз полыхал нестерпимо ярко. Он решительно и властно взял своего спутника за руки, вцепляясь и осторожно, чтобы не причинить боли, и так крепко, что тот не вырвется, даже если утратит контроль над собой и поддастся панике, желанию сбежать. Здесь всё могло произойти. Всё вокруг пропитывала подлинная жуть, иррациональная, ни на чём не основанная - и правда ничего такого, что обычно пугает людей, вокруг не наблюдалось, кроме понимания, что перед ними движение в один конец в полную неизвестность.
- Сосредоточься на своей любви и не думай ни о чём, кроме неё, - почти что приказал он, никогда прежде ещё не говорил с Хаку таким тоном. - Ни в коем случае не отпускай меня.
Несуществующий ветер всколыхнул волосы Хуа Чэна, растрепал их. Так же взметнулись и кроваво-алые полы его одежд. Вокруг его рук, поднимаясь от кончиков пальцев к плечам, и от ног вверх поднимались туго скрученные спирали ослепительно-красной магической энергии. Вечная скала под их ногами - и та покрылась трещинами. Души внизу отшатнулись далеко назад в суеверном страхе - удивительно, что их в таком положении ещё что-то пугало, конечно, - начиная огибать скалу по огромной дуге.
Хуа Чэн призывал все три мира.
Где-то далеко, на Верхних Небесах, смутное беспокойство кольнуло Его Высочество Сяньлэ и Цюань Ичжэня. Даже Линвэнь. В мире людей те, кто ещё помнил второго бога войны запада, вздрогнули, замирая на секунду. Хуа Чэн безжалостно затронул всех. Абсолютно каждого, кто когда-либо знал Инь Юя и питал к нему хотя бы крупицу положительных чувств, каждого, кто не хотел видеть его смерть. Их эмоции вливались тонкими ручейками силы в могучий поток, созданный Хуа Чэном и Хаку.
Продолжая удерживать ладони Хаку одной рукой, вторую Хуа Чэн простёр к бледным толпам внизу - как будто открытым ему во всём их безликом размахе:
- Явись ко мне, Инь Юй! - он просто сказал это, пусть и громко, но его повелительный голос разнёсся над мириадами душ, будто трубный глас верховного небожителя над всеми верующими.
Толпа вспыхнула серебристым - но то были не души, с ними ничего не случилось. С каждой из них вспорхнули призрачные бабочки. Когда и каким образом Хуа Чэн успел создать их в таком количестве - неизвестно ни богам, ни демонам. Одна из бабочек, пролетая мимо, зацепила краешком крыла запястье протянутой руки Князя Демонов, и из моментально раскрывшейся раны хлынула кровь, окропляя округу. Кровь у него? Даже будучи раненым, он не должен был кровоточить. Но тут же стало очевидно, что Хуа Чэн проводит ритуал. И, видимо, в рамках ритуала его тело временно обрело подобие жизни.
- Кровью своей и именем своим я призываю тебя!
Лицо Хуа Чэна тоже обрело выражение невероятное, неописуемое. Как будто он полностью утратил рассудок. Лишь взгляд выдавал, что, хотя им и владеет пламенный, пылкий азарт борьбы с силой, который никто ничего не может противопоставить, он вполне в разуме.

Трудно поймать грань между детскими мечтами и наивным самообманом. Джун Хо не может вспомнить, когда он осознал: работа в полиции — ни хрена не героизм. Ты не станешь супергероем, который спасает обездоленных и мир заодно. Справедливость не всегда торжествует.
Нет никаких постоянных головокружительных погонь, есть долгие засады и такая же долгая слежка. Множество подводных камней, которые не всегда выходит выловить и предоставить для разоблачения. Постоянный поиск улик и доказательств, дышащая в затылок прокуратура, душный и связывающий по рукам и ногам протокол. А ещё бюрократия.
Очень.
Много.
Бюрократии.

Где-нибудь в этом месте вчерашний наивный мальчик должен разочароваться в полицейской работе и начать грустить по несбывшимся мечтам.
Нет, это всё же не про Хван Джун Хо. Может, в детстве он действительно так всё и представлял, когда его личным супергероем был старший брат, но мало кто лишается иллюзий уже на работе. Корейский национальный полицейский университет ещё на первом курсе выбивает всю эту дурь в виде грез о возможном героизме.

Джун Хо вообще не уверен, что у него эти иллюзии когда-нибудь были. В детстве он не думал, кем станет, когда вырастет. Решение принимал в старшей школе, а потом поступил в тот самый университет. Юридическая теория, строгий режим, изнуряющие тренировки и моральная готовность к любой заднице, в которой окажется полицейский во время полевой работы.
Ему было трудно, но не тяжко, однако… есть нюанс.

Джун Хо по натуре достаточно отзывчив, эгоист из него так себе. В голове установка — хорошо делать свою работу. Искренне полагает, что мораль у него на месте, а ещё ему не слишком приятно лгать.
Целым открытием стало, что порой при работе в полиции последнее просто необходимо. Как и умение ловить момент, расставлять приоритеты и делать выбор. Рискнуть наступить себе на горло, чтобы достичь цели. Определиться за одну секунду, что для него важнее. И, бога ради, поменьше сожалений о сделанном, иначе весь свой профессионализм он когда-нибудь просрет.

Джун Хо не строит иллюзий и о своей физической целостности при такой профессии. Стоит ли вообще беспокоиться об этом после операции по пересадке почки в своей жизни? Он уже обзавёлся парой мелких шрамов, пару раз ломал конечности, но это не имеет значения, когда на чужих запястьях смыкаются наручники, как символ завершения не самого простого расследования.

Всё это привело его в Пусан. Джун Хо вдыхает запах солёного моря и свежей рыбы, когда тащит большой ящик с прибывшего судна в ангар по нескольким причинам.
После того, как он с парой патрульных скрутили посреди Ссамундона серийного убийцу, он загремел в госпиталь с глубокой раной от ножа прямо в боку.
Мама причитала и пила успокоительные, коллеги носили ему в палату цветы и шоколад. Начальник их отдела тоже зашёл и предоставил ему отпуск на пару месяцев — восстанавливаться. После подвига можно было и отдохнуть, потому что раненый детектив никому не нужен.

Джун Хо отвык отдыхать, отдаваясь своей работе почти целиком. В больничной палате слишком тоскливо, но зато…
Бывший одноклассник тоже заглянул, да вот разве что по делу. Кан Ён Соль протягивает ему несколько снимков с камер, демонстрируя на них человека. Джун Хо резко садится на постели, морщится от боли в боку, но какое она имеет значение.

Он уверен, что узнает Ин Хо в любом виде и в любой точке страны, где бы тот ни находился. Потому что Джун Хо каждый гребаный день ищет его лицо в толпе, с надеждой вглядывается в прохожих. Потому что раз за разом возвращается в его жилище — аккуратно прибранное, по-спартански скромное, но уютное — и ничего там не находит, кроме той самой загадочной визитки.
Снова и снова он достаёт мобильник, набирает эти уже вставшие поперёк глотки цифры и слышит «Абонент не обслуживается» механическим женским голосом. Джун Хо с досадой нажимает на отбой, отрешённо думая, что когда-нибудь чёртов искусственный интеллект их всё-таки поработит. Хотя, казалось бы, при чём тут это.

А теперь он сжимает пальцами паршивые снимки с видеокамер и видит на них размытое лицо Ин Хо. Есть поводы сомневаться, но стоит проверить эту зацепку.
— Где это? — Джун Хо изо всех сил старается, чтобы его голос не дрожал.
— В Пусане, — откликается Ён Соль, сидящий возле его постели верхом на стуле, устроив руки на спинке, а на них голову. Он с интересом наблюдает за реакциями своего старого приятеля и бурей эмоций на лице. Джун Хо в такой обстановке и такой компании может себе позволить.
Много информации он не даёт. Фото сделано в порту, где принимают выгрузку пойманной в Корейском проливе рыбы. Джун Хо замечает неподалёку парня с ящиком в руках и старается запомнить его лицо. Судя по дате, снимок сделан месяц назад.

Возможно, он всё-таки обознался — изображение нечёткое, и Джун Хо просто хочется верить, что это его старший брат. Возможно, если всё-таки он, то его там уже давно нет.
Вероятно, снова будет погоня за призраком.
Но Джун Хо обязан проверить.

Он уговаривает выписать его раньше срока и делает вид, что внимательно слушает все рекомендации — ухаживать за раной, избегать физических нагрузок, больше отдыхать и дышать свежим воздухом. Простите, доктор, но соблюдать получится только первую и последнюю.
Джун Хо надеется, что ему хватит одного длительного отпуска, чтобы разобраться.

В Пусане он легко находит парня со снимка, попавшего в кадр рядом с человеком, так похожим на брата, и арендует соседнюю с ним квартиру. Они также легко находят общий язык. Джун Хо копает под организацию в порту аккуратно, но все знают, что всем заправляет Ко Бён Чхоль — местный авторитет и (от него не укрылась эта информация) наркоторговец. Взявший за хвост местную полицию, ставя всех в положение, где его так просто не упрятать за решётку.

Вот перед ним и стоит вопрос принципов. Стоит в одной щекотливой ситуации помочь новому приятелю — как Джун Хо оказывается в его зоне доверия и ему предлагают подзаработать, правда, не совсем честным путём. Всего-то разгружать товар с двойным дном, носить его на склад и держать рот на замке. Ничего сложного.

Джун Хо понимает — его долг узнать все тайны этого наркокартеля, обзавестись доказательствами и сдать их властям. Так говорят ему совесть, воспитание и убеждения. Так говорит в нём детектив, который может развернуть это дело — и конец картелю господина Ко.
Но какие шансы найти Ин Хо тогда? Неужели он каким-то образом связан с ними и поэтому не возвращается домой?
Приходится сейчас выбирать — работа или семья. Джун Хо выбирает последнее. Вот они, подводные камни его работы и тяжёлый выбор, ломающий моральный компас. Не сожалеть о выборе, не мучиться от этого всю оставшуюся жизнь.
Он уже приехал в Пусан вместо того, чтобы восстанавливаться дома. Он уже этот выбор сделал.

Две недели таскания этих ящиков, услышанных разговоров и ничего не происходит. Люди господина Ко уже спокойны в его присутствии, позволяют услышать больше… Джун Хо почти и не слушает, только ждёт то единственное имя, за которое моментально зацепится слух.

Рана заживает паршиво. Он ухаживает за ней три раза в день и стоически терпит боль всё остальное время. В боку колет после каждого ящика.
Сегодня особенный день — большой груз и возвращение из колонии правой руки господина Ко. На его яхте накрывают стол и теперь Джун Хо носит ящики с бутылками. Шампанское, вино, виски, много соджу, пиво… Кажется, они решили залить в себя весь алкоголь мира и утонуть к хренам в Корейском проливе.
Бок снова болит.

Джун Хо знает, что за ним постоянно кто-то наблюдает и старается не вызывать подозрений. Спокойно носит эти ящики. Боль усиливается к вечеру, становится едва выносимой. К счастью, всё можно списать на усталость, а когда поднимают рюмки второй раз, Джун Хо аккуратно скрывается за дверью, ведущую в подсобку, где лежат вещи, принесённые с собой.

Без труда находит свой рюкзак и достаёт оттуда бинт, антисептик и лекарство, которое полагается класть под повязку. В боку тянет, у него трясутся руки, а края ещё не зажившей раны сильно покалывает. Стянув с себя футболку, он льёт антисептик на ватный тампон и прижимает его к повреждениям.
Средство шипит при контакте с каплями крови, а Джун Хо едва сдерживает сдавленный стон. Нужно перетерпеть и промыть рану.
В этой возне он не слышит, как открывается дверь…