Папка лежит на столе Валентины как очередной приговор — сейчас Валентина начнет полоскать Аве мозги и подключать все свои таланты к манипуляциям, чтобы добиться желаемого. Старр дуреет от одной мысли, что ей придется это слушать.

— Нет. — Ава отвечает на вопрос еще до того, как он был задан, потому что даже виртуозная в своих манипуляциях Валентина начинает со временем повторяться. Старр уже знает все эти фокусы.

Валентина смотрит на нее так, будто подобная дерзость была неожиданностью. Будто у этого совершенно нет оснований. Будто... боже, скорее бы все это закончилось, и Ава вернулась домой, потому что это просто раздражающе нагло.

— Тебе повезло, Валентина, что за тобой вовремя прибрали твое дерьмо. Но ты все равно роешь себе еще одну выгребную яму. Ты доиграешься.
— Ох, Ава. — тошнотворный елей в голосе и абсолютная циничность во взгляде подмывают приложить Валентину головой об стол. — О чем ты? Ваш фееричный выход в Нью-Йорк не исправит ничьей сути.

Ава молчит. Ава не говорит, что суть Валентины и вовсе способна исправить только могила, хотя ей нестерпимо этого хочется. Если они стоят в пустом кабинете лицом к лицу, значит, у Валентины остались нерешенные вопросы или нерешенные проблемы. В любом случае, ни с чем из этого Ава иметь дело не хочет.

Почему именно она?

— Ава, тут работы на двенадцать часов. Туда-обратно. Тебе понравится Каракас. Похож на Аргентину. — Старр морщится от подозрения — нечисто. Валентина обычно не просит, но сейчас подозрительно заискивает. Змея, которая стелется по траве. Ава хочет наступить ботинком ей на горло.

В Аргентине было много змей, иногда они пытались забраться в дом, но конкретно эта настырно лезет в голову. Наступить на голову. Схватить за шею так, чтобы не укусила. Вышвырнуть в окно. Так в Аргентине поступают со змеями, но на эту Ава только смотрит. И Ава не верит, что этот обманчивый дипломатический тон имеет под собой хоть какое-то обоснование. Больше похоже на попытку сбить со следа.

Почему именно она?

Ава не подходит к столу с папкой настолько очевидно, будто ее укусят.

— Почему не Джон? Почему не Елена? Почему не Алексей? Он бы с ума сошел от радости такой работы. — Ава опасно щурится и наклоняет голову набок. Они смотрят друг на друга вооруженные до зубов, но пистолет только у Авы.

Когда Валентина выдавливает фальшивую дипломатичную улыбку, Ава понимает все. Никто не захотел соглашаться и никто не согласился. А дружелюбие Валентины — это не попытка использовать свой последний шанс и добиться согласия. Она террористка и не ведет переговоры честно. Ава трясет рукой, фазируется на секунду в эквиваленте неслучившегося удара.

— Что ты нашла, Валентина? — в голосе прибавляется гонора, потому что все резко встает на места — улыбка Валентины не дружелюбная. Она довольная. Драматическая пауза сначала беспокоит, потом бесит, потом вызывает отчаяние. Ава делает шаг вперед, и это очевидное наступление.  — Я тебя уже поняла, хватит этой драмы. Ты предложила это мне, потому что только для меня ты нашла что-то стоящее, что заставит меня согласиться. Что там?

Ава не хочет верить, не хочет надеяться, это безумные эмоции по отношению к проделкам Валентины, но знает — де Фонтейн понимает, о чем в первую очередь захочет подумать Ава Старр. У Валентины крайне ограниченное представление о мотивации — никакого положительного подкрепления. Поэтому Ава не думает ничего хорошего. Со всем хорошим здесь завязали довольно давно.

— Ты привезешь мне небольшую коробочку из Каракаса. Я — дам тебе имя и папку, которая поможет тебе избавиться от этого… рассыпания. — Валентина театрально ведет рукой по воздух, расчерчивая что-то, что понимает только она сама.
— «Привезешь коробочку» или «привезешь коробочку и убьешь десять человек»?

Пока вертолет несет ее в сторону Южной Америки, Ава ненавидит себя сильнее обычного. Ее уже ловили на этом — давали обещания, которые не собирались сдерживать. И Ава слишком хорошо знает, что Валентина не та, кто намерена держать свои.

Но этот фокус работает всегда, а папка на столе была осязаемой. В конце концов, Валентина знает — если она обманет, если в папке будут только фантики и пустышки, Старр вернется в очень плохом настроении, и от «плохого поступка» Валентину не убережет даже Барнс со своим «за все хорошее против всего плохого». От него вообще сбежать оказывается сложнее всего, но Ава ничего не объясняет — не в ее стиле. Просто растворяется одним днем, уверенная в том, что никто (или почти никто) не обратит внимание. В конце концов, Ава никогда ни с кем не объясняется, а Новые Мстители — не сиамские близнецы, не подружки, не… да вообще никто, раз уж на то пошло.

Или кто-то, но Ава неохотно признает это в своей голове. Неохотно, но, вопреки обыкновению, старается сделать все тихо и аккуратно, чтобы никто не пострадал, хотя сама не понимает мотивации так делать. Будто чужое разочарование хоть чего-то стоит.

В любом случае, через два дня коробка стоит на столе у Валентины, а Ава держит руки за спиной так, будто у них деловые переговоры. Так, будто это не может закончиться конфликтом. Валентина несет какую-то пафосную чушь, работает руками, выдавая волшебные пассажи туда-сюда, пока Ава не прерывает поток самолюбования.

— Папку. Сюда. — и, вопреки ожиданиям, Валентина ее не дразнит светскими разговорами. Возможно, потому что у Старр сейчас слишком уж серьезный взгляд. Она просто соглашается и кладет папку на край стола.

Ава Старр уходит молча, стараясь не выдать своего нетерпения. Ей хочется вгрызться в страницы глазами, пальцами, зубами прямо сейчас, чтобы понять, есть ли здесь шанс. И только говорит Валентине напоследок, не поворачиваясь к ней.

— Если это все фикция, я приду сюда и выкину тебя из окна.

От напряжения и ожидания у Авы фазируется свободная рука, и она трясет ей, будто смахивает противного паука.

В папке есть все, кроме местонахождения. Имя, фамилия, род деятельности, что-то про Гидру, что-то про квантовые исследования, что-то про Зимнего Солдата, что-то… что-то еще. И ничего о том, где он был последние лет десять и где его искать. Технически нет подтверждения тому, что он вообще жив. Ни одной зацепки. Ава слишком хорошо знает Валентину — она будет выдавать по крошке до тех пор, пока ничего не останется. Это крючок.

Ава сжимает зубы.
Ава знает, что будет дальше.
Ава набирает номер Валентины, а та только этого и ждет. Подлая сука.

В трубке почти невинный голос.

— Я не знаю, где он сейчас. Если бы я знала, я бы тебе точно сказала, Ава, не думаешь же ты, что я бы тебя обманула еще раз? Но я могу поискать через свои обширные… связи его упоминание. Возможно, что-то и найдется. И да, Ава, у меня к тебе есть вопрос.

Вопрос? Ава бросает трубку.

Старр залетает в кабинет как фурия, следом за ней — Мэл, которая стучит своими каблучками по полу как овечка. Тревожное цок-цок-цок. Старр уже все равно. Ее снова обманули, она снова имела неосторожность поверить в эту чушь, что кто-то может ей помочь. Пора бы найти опору в самой себе. Пора бы уже поставить Валентину на место, а потом счастливо отправиться откисать в Рафт — нет, серьезно, она готова ради того, чтобы Валентина больше никому не сношала мозги. Так ей кажется в этот момент.

У Авы на лице все написано, ее шаг четко выдает ее намерения, и она захлопывает дверь прямо перед носом Мэл и целенаправленно пересекает кабинет, сфокусированная настолько, что не замечает присутствия еще одно лица.

— Я тебе сказала, Валентина, ты доиграешься, с тобой случится что-то необратимое. — на ходу сообщает Ава, почти зашипев. Это не холодная ярость, это не расчет, это почти детская неконтролируемая злость вперемешку с обидой на саму себя.

И, видимо, лицо у Авы настолько яростное, что даже Валентина на секунду тушуется и делает шаг назад на своих дорогих каблуках, пока Старр идет к ней с необратимостью товарного поезда, который несется на полной скорости. Это будет быстро, больно и насовсем. И, вероятно, очень много людей скажут Аве «спасибо».

Только на этом этапе Ава замечает Барнса. Он вроде как и пытается перехватить ее рукой, притормозив, у него получается, но этого хватает всего на секунду — Ава фазирует и растворяется, чтобы возникнуть рядом.

Чувствует ли она вину? Смотря перед кем. Перед Валентиной? Нет. Перед Барнсом? Самую малость. Хотя вообще-то не должна. Вероятно, это вообще не вина, а раздраженное смирение перед возможной нотацией от борца за все хорошее.

— Ладно, ладно. Я поняла, что тебя это очень расстраивает, Ава. — Валентина ловко лавирует за спину Барнса как за оплот надежности в этой комнате. Ава смотрит на них по очереди. — Я уже знаю, где он находится. Я тебе все расскажу. Давай мы не будем делать глупости?

— Тебе стоило бы использовать это наставление для самой себя еще давно. Глупость — это засунуть себя в бутылку. А ты сейчас очень глубоко. — Ава делает шаг вперед, но гнева в ней уже поменьше. Допустим.

В течение пары следующих секунд Асока поняла несколько вещей.
Во-первых, немертвого желтокожего тви’лека звали Червь. Во-вторых, когда бывший товарищ окликнул его по имени, очевидно, пытаясь воззвать к его разуму, Червь никак на это не отреагировал. Возможно, отношения у них и раньше были не очень, но вряд ли настолько плохие, чтобы тому за хотелось совсем по-животному уцепиться противнику в горло зубами.
В-третьих, реакция у ее временного вынужденного компаньона была похвально быстрая. Он выстрелил как раз вовремя, чтобы избежать появления на потертой броне новых царапин от традиционно заточенных тви’лекских зубов.
И в-четвертых: этот выстрел окончательно прикончил Червя.

Последнее она почувствовала, неохотно погрузившись в Силу. Огонек жизни, едва теплившийся в теле тви’лека, погас. Его бывший товарищ и убийца излучал тихую скорбь и сожаление. Асока хорошо понимала эти чувства. Кому, как не ей знать, каково это — убивать тех, кто еще совсем недавно сражался с тобой бок о бок.
Но не скорбь, и не сожаление были основой заполонивших полотно Силы переплетений базовых эмоций и инстинктов.
Четче всего ощущалось всепоглощающее чувство голода, абсолютно неуместное в этой ситуации. Вряд ли парню в мандалорском шлеме после всего настолько сильно захотелось перекусить. Ей самой уж точно было не до еды.

Двигаться в направлении лаборатории было хорошей идеей, ведь там, скорее всего, находилась доктор Тарр. Но после того, как ее ведроголовый компаньон направился к выходу из складского помещения, Асока задержалась, чтобы самостоятельно осмотреть тело.
Червь, как и безымянный иктотчи, буквально восстал из мертвых, наплевав на категорически летальные повреждения. И если в случае второго она сперва подозревала наличие какой-то серьезной киберимплантации, то не могло ведь быть такого совпадения, чтобы и тви’лек тоже оказался счастливым владельцем многочисленных имплантов.

Зиявшая в голове Червя дыра с темными краями обожженной плоти невольно привлекала ее брезгливое внимание. Скрупулезно всматриваться в запеченной мозг, недавно еще бывший невероятным сосудом живого сознания, не хотелось, и все же что-то снова и снова притягивало ее взгляд.
Держа наготове бластер — на всякий случай, если Силовые чувства ее подвели, — Асока осторожно прикоснулась к его подбородку, измазанному в крови из разодранной шеи, подтолкнула, поворачивая ему голову на бок, чтобы лучше рассмотреть прожженную бластерным болтом дыру. И вдруг заметила что-то в его левой ноздре.
Кончик какого-то отростка или щупальца, совершенно нехарактерного для физиологии тви’леков.

— Крифф…
В памяти мгновенно замелькали воспоминания о жутких геонозианских мозговых червях и погибших солдатах из роты «Танго». Неужели в этой шахте каким-то образом затеселась колония геонзийцев? Или их яйца смогли каким-то образом пережить зачистку родной планеты, а потом их случайно занесли сюда? Или это вовсе не случайность?
И как тогда все это вяжется с производством наркотиков и патогеном, который находился в воздухе согласно показаниям анализатора? Неужели доктор Тарр продолжила заниматься разработкой биологического оружия?
Чтобы убедиться, что глаза ее не обманывают, Асока потрогала хвост-отросток стволом бластера. Тот не отреагировал. Смешно ли, что беднягу, ставшего носителем паразита, звали Червем.

Резко поднявшись на ноги, она поспешила следом за своим вынужденным союзником.
— Подожди, — окликнула она его, выскакивая в коридор. — Я кое-что нашла и мне кажется, дела тут еще хуже, чем нам представлялось. Ни в коем случае не разгерметизовывай и тем более не снимай шлем…
Глянув на индикатор запаса воздуха на своем скафандре, она отметила, что времени у нее осталось не так уж много, а у него наверняка и того меньше. Но для того, чтобы добраться до лаборатории и забрать доктора Тарр вместе с той другой женщиной, возможно, хватит.
Рассказать подробно о своей находке она не успела. Над головами у них что-то интенсивно прогремело, как будто кто-то стремительно несся по вентиляционному ходу.

Трудно поймать грань между детскими мечтами и наивным самообманом. Джун Хо не может вспомнить, когда он осознал: работа в полиции — ни хрена не героизм. Ты не станешь супергероем, который спасает обездоленных и мир заодно. Справедливость не всегда торжествует.
Нет никаких постоянных головокружительных погонь, есть долгие засады и такая же долгая слежка. Множество подводных камней, которые не всегда выходит выловить и предоставить для разоблачения. Постоянный поиск улик и доказательств, дышащая в затылок прокуратура, душный и связывающий по рукам и ногам протокол. А ещё бюрократия.
Очень.
Много.
Бюрократии.

Где-нибудь в этом месте вчерашний наивный мальчик должен разочароваться в полицейской работе и начать грустить по несбывшимся мечтам.
Нет, это всё же не про Хван Джун Хо. Может, в детстве он действительно так всё и представлял, когда его личным супергероем был старший брат, но мало кто лишается иллюзий уже на работе. Корейский национальный полицейский университет ещё на первом курсе выбивает всю эту дурь в виде грез о возможном героизме.

Джун Хо вообще не уверен, что у него эти иллюзии когда-нибудь были. В детстве он не думал, кем станет, когда вырастет. Решение принимал в старшей школе, а потом поступил в тот самый университет. Юридическая теория, строгий режим, изнуряющие тренировки и моральная готовность к любой заднице, в которой окажется полицейский во время полевой работы.
Ему было трудно, но не тяжко, однако… есть нюанс.

Джун Хо по натуре достаточно отзывчив, эгоист из него так себе. В голове установка — хорошо делать свою работу. Искренне полагает, что мораль у него на месте, а ещё ему не слишком приятно лгать.
Целым открытием стало, что порой при работе в полиции последнее просто необходимо. Как и умение ловить момент, расставлять приоритеты и делать выбор. Рискнуть наступить себе на горло, чтобы достичь цели. Определиться за одну секунду, что для него важнее. И, бога ради, поменьше сожалений о сделанном, иначе весь свой профессионализм он когда-нибудь просрет.

Джун Хо не строит иллюзий и о своей физической целостности при такой профессии. Стоит ли вообще беспокоиться об этом после операции по пересадке почки в своей жизни? Он уже обзавёлся парой мелких шрамов, пару раз ломал конечности, но это не имеет значения, когда на чужих запястьях смыкаются наручники, как символ завершения не самого простого расследования.

Всё это привело его в Пусан. Джун Хо вдыхает запах солёного моря и свежей рыбы, когда тащит большой ящик с прибывшего судна в ангар по нескольким причинам.
После того, как он с парой патрульных скрутили посреди Ссамундона серийного убийцу, он загремел в госпиталь с глубокой раной от ножа прямо в боку.
Мама причитала и пила успокоительные, коллеги носили ему в палату цветы и шоколад. Начальник их отдела тоже зашёл и предоставил ему отпуск на пару месяцев — восстанавливаться. После подвига можно было и отдохнуть, потому что раненый детектив никому не нужен.

Джун Хо отвык отдыхать, отдаваясь своей работе почти целиком. В больничной палате слишком тоскливо, но зато…
Бывший одноклассник тоже заглянул, да вот разве что по делу. Кан Ён Соль протягивает ему несколько снимков с камер, демонстрируя на них человека. Джун Хо резко садится на постели, морщится от боли в боку, но какое она имеет значение.

Он уверен, что узнает Ин Хо в любом виде и в любой точке страны, где бы тот ни находился. Потому что Джун Хо каждый гребаный день ищет его лицо в толпе, с надеждой вглядывается в прохожих. Потому что раз за разом возвращается в его жилище — аккуратно прибранное, по-спартански скромное, но уютное — и ничего там не находит, кроме той самой загадочной визитки.
Снова и снова он достаёт мобильник, набирает эти уже вставшие поперёк глотки цифры и слышит «Абонент не обслуживается» механическим женским голосом. Джун Хо с досадой нажимает на отбой, отрешённо думая, что когда-нибудь чёртов искусственный интеллект их всё-таки поработит. Хотя, казалось бы, при чём тут это.

А теперь он сжимает пальцами паршивые снимки с видеокамер и видит на них размытое лицо Ин Хо. Есть поводы сомневаться, но стоит проверить эту зацепку.
— Где это? — Джун Хо изо всех сил старается, чтобы его голос не дрожал.
— В Пусане, — откликается Ён Соль, сидящий возле его постели верхом на стуле, устроив руки на спинке, а на них голову. Он с интересом наблюдает за реакциями своего старого приятеля и бурей эмоций на лице. Джун Хо в такой обстановке и такой компании может себе позволить.
Много информации он не даёт. Фото сделано в порту, где принимают выгрузку пойманной в Корейском проливе рыбы. Джун Хо замечает неподалёку парня с ящиком в руках и старается запомнить его лицо. Судя по дате, снимок сделан месяц назад.

Возможно, он всё-таки обознался — изображение нечёткое, и Джун Хо просто хочется верить, что это его старший брат. Возможно, если всё-таки он, то его там уже давно нет.
Вероятно, снова будет погоня за призраком.
Но Джун Хо обязан проверить.

Он уговаривает выписать его раньше срока и делает вид, что внимательно слушает все рекомендации — ухаживать за раной, избегать физических нагрузок, больше отдыхать и дышать свежим воздухом. Простите, доктор, но соблюдать получится только первую и последнюю.
Джун Хо надеется, что ему хватит одного длительного отпуска, чтобы разобраться.

В Пусане он легко находит парня со снимка, попавшего в кадр рядом с человеком, так похожим на брата, и арендует соседнюю с ним квартиру. Они также легко находят общий язык. Джун Хо копает под организацию в порту аккуратно, но все знают, что всем заправляет Ко Бён Чхоль — местный авторитет и (от него не укрылась эта информация) наркоторговец. Взявший за хвост местную полицию, ставя всех в положение, где его так просто не упрятать за решётку.

Вот перед ним и стоит вопрос принципов. Стоит в одной щекотливой ситуации помочь новому приятелю — как Джун Хо оказывается в его зоне доверия и ему предлагают подзаработать, правда, не совсем честным путём. Всего-то разгружать товар с двойным дном, носить его на склад и держать рот на замке. Ничего сложного.

Джун Хо понимает — его долг узнать все тайны этого наркокартеля, обзавестись доказательствами и сдать их властям. Так говорят ему совесть, воспитание и убеждения. Так говорит в нём детектив, который может развернуть это дело — и конец картелю господина Ко.
Но какие шансы найти Ин Хо тогда? Неужели он каким-то образом связан с ними и поэтому не возвращается домой?
Приходится сейчас выбирать — работа или семья. Джун Хо выбирает последнее. Вот они, подводные камни его работы и тяжёлый выбор, ломающий моральный компас. Не сожалеть о выборе, не мучиться от этого всю оставшуюся жизнь.
Он уже приехал в Пусан вместо того, чтобы восстанавливаться дома. Он уже этот выбор сделал.

Две недели таскания этих ящиков, услышанных разговоров и ничего не происходит. Люди господина Ко уже спокойны в его присутствии, позволяют услышать больше… Джун Хо почти и не слушает, только ждёт то единственное имя, за которое моментально зацепится слух.

Рана заживает паршиво. Он ухаживает за ней три раза в день и стоически терпит боль всё остальное время. В боку колет после каждого ящика.
Сегодня особенный день — большой груз и возвращение из колонии правой руки господина Ко. На его яхте накрывают стол и теперь Джун Хо носит ящики с бутылками. Шампанское, вино, виски, много соджу, пиво… Кажется, они решили залить в себя весь алкоголь мира и утонуть к хренам в Корейском проливе.
Бок снова болит.

Джун Хо знает, что за ним постоянно кто-то наблюдает и старается не вызывать подозрений. Спокойно носит эти ящики. Боль усиливается к вечеру, становится едва выносимой. К счастью, всё можно списать на усталость, а когда поднимают рюмки второй раз, Джун Хо аккуратно скрывается за дверью, ведущую в подсобку, где лежат вещи, принесённые с собой.

Без труда находит свой рюкзак и достаёт оттуда бинт, антисептик и лекарство, которое полагается класть под повязку. В боку тянет, у него трясутся руки, а края ещё не зажившей раны сильно покалывает. Стянув с себя футболку, он льёт антисептик на ватный тампон и прижимает его к повреждениям.
Средство шипит при контакте с каплями крови, а Джун Хо едва сдерживает сдавленный стон. Нужно перетерпеть и промыть рану.
В этой возне он не слышит, как открывается дверь…

Дазай не умер. Опять.

Последняя попытка осталась карминными росчерками на коже, вдоль вен, длинными полосами, заставляющими шипеть от боли, когда он промывал раны под проточной водой, то и дело морщась от неприятных ощущений. Его кровь была красной, такой же как у других людей, убегала в водосток ручьями, ничуть не отличаясь, и все равно казалась отвратительной. Мутной жидкостью, разливающейся по венам, напоминая о гнилости, той, что не увидишь случайно, если не заглянешь глубже в скопления артерий и капилляров, находя среди них источник заразы.

Всегда слишком много, каждый раз чего-то не хватало, чтобы дойти до грани и наконец её перешагнуть, бросив позади опостылевшие вещи.

Стать лучше, да?

Он знал, что не сумеет, но это и не было важно, давно перестало, представая перед ним уродливостью бытия. Пока Дазай старался, разве имело значение что-нибудь еще?

Моток бинта скользнул по свежим порезам, тут же пропитываясь кровью, размытыми пятнами, просвечивающими насквозь, словно пытаясь обнажить все то, что скрывалось внутри. Один оборот, за ним следующий, и вскоре на виду была только слепящая белизна марли, надежно зафиксированной у плеча. Там, под всеми этими слоями находилось то, что он предпочитал не видеть, ненавидя рубцы, следствия бесконечных неудач, запечатленных на полотне его тела.

Тошнотворная картина, от нее во рту появлялся кислый привкус, желание избавиться, содрав вместе с кожей, лишь бы оно не зудело так раздражающе, умоляя продолжать, довести до конца, позабыв о данных обещаниях, и проснуться где-нибудь очень далеко, может быть у моря, без пустоты, обернувшейся безразличием ко всему.

Жалкое зрелище, как ты ни посмотри.

Повернув кран, Дазай несколько долгих минут подарил своему отражению, скривил губы в бессмысленной улыбке, почти видя ответный оскал, насмешку с той стороны над новым днем, очередным провалом. Позади их уже скопилась огромная череда, будто он просто не был в состоянии добиться успеха даже в чем-то настолько элементарном как собственная смерть.

Что бы сказал на это Одасаку?

Улыбка потухла, замерла искаженным подобием, оставшимся кривить рот, когда он отвернулся, чувствуя сожаление. Не из-за попытки умереть, нет, об этом Дазай никогда не жалел, но о том разочаровании, что точно мелькнуло бы среди спокойствия полузабытого понимания. В такие моменты он становился себе еще более противен, чем обычно.

У раковины грязным ворохом валялись старые бинты, в мыльнице лежало недостаточно острое для плоти бритвенное лезвие, делать здесь было нечего, и Дазай ушел. Не оборачиваясь, прикрыл дверь ванной, пряча перебинтованные руки в светлом пальто, прочь из комнаты общежития, направляясь к агентству с опозданием на несколько часов, уже слыша про себя громкие возмущения Куникиды, что непременно раздадутся, стоит ему появиться на месте.

По лестнице на четвертый этаж, возвращаясь к привычной всем легкомысленности, лживым блеском отраженной на самом дне темных зрачков; веселью, вопреки всему не такому уж и наигранному, хрипящему в горле, едва он вошел внутрь, уже собираясь поприветствовать кого-нибудь в почти безлюдном офисе, где было двое, детектив и…

Дазай остановился. Уперся взглядом в широкую спину, спрятанную за бежевой тканью, рыжие волосы, кончиками уходящие под ворот полосатой рубашки, услышал голос, слишком знакомый даже спустя несколько лет, и захлебнулся тьмой. Густой и низменной злостью, едкой ненавистью мажущей в смехе, раздавшемся словно не от него, нарочито громко и дружелюбно, толкая вперед, все ближе к фигуре человека, которого он ни за что не простил бы.

— Рампо-сан, что это, — растянув обращение, Дазай улыбнулся. Пустой и пугающей улыбкой, подступая со словами, полными желчной приветливости, обернутой налетом жестокого радушия, — неужели новый клиент?

«Его зовут Осаму Дазай. Вы можете его найти?»

Ладонь прошлась по чужой спине, будто бы невзначай поднимаясь выше, к затылку, касаясь открытой кожи, что угодно, только бы избавиться от образа друга, позволяя неполноценному сработать. Тогда можно будет выяснить, кому понадобилось использовать единственного, кого Дазай не позволил бы, охраняя память о прошлом столь глубоко, что туда, оскверняя, не пролезли бы даже его собственные демоны.

Секунда, две, десять.

В нос ударил запах крепкого табака и острой еды, пряностей, всегда цепляющихся к Одасаку что бы он ни делал, неповторимая смесь, такой больше ни у кого не было, и это злило сильнее, доводя до откровенности, грубым вопросом вырвавшейся наружу вместе с тем, как они наконец встретились взглядами. Бескрайняя синева с холодом опустевших глаз. Всего мгновение прежде, чем он одернул чуть подрагивающие пальцы, так и не добившись своего.

— Ну и ну, кто же ты?

Неполноценный не сработал, и Дазай остался один на один с призраком, давясь своим же голосом, уже не обращая внимания ни на Рампо, ни на то, что сам трескался по швам, отказываясь верить.

Мертвые не возвращались, а он не прощал, и кто бы ни стоял перед ним, тот, несомненно, поплатился бы, проклянув день, когда решился на обман.

Кислов поморщился: какое-то неприятное ощущение оседало где-то в районе рёбер и, сжимая их словно иссушенная костлявая рука, процарапывало себе путь наверх, чтобы вцепиться в горло. Непроизвольно прокашлявшись, он попытался избавиться от этого удушающего чувства, но вместо долгожданного облегчения липкая тошнотворная тина забивалась глубь все быстрее, выбивая из прокуренных насквозь легких последний кислород. С каждой секундой душная, сковывающая паника начинала одолевать еще сильней, завоевывая каждую клеточку организма и учащая и без того по-сумасшедшему загнанный пульс. Киса не понимал что происходит, откуда взялось это странное и необъяснимое ощущение, что еще секунда — и он откинется прямо здесь и сейчас от остановки сердца или какого-нибудь припадка. Ледяные пальцы слушались плохо, сенсор блокировки на экране мобильного и вовсе оказывался реагировать, но когда телефон в дрожащих руках наконец уведомил своего владельца о готовности совершить вызов, Кислов замер.
Кому звонить?
Матери? После их воссоединения с Доктором, которого у него все еще не поворачивался язык называть отцом, они толком не разговаривали; возможно, ей было неловко, но скорее всего просто было не до него. Да и что она могла сделать? Будет только как обычно причитать, размахивая руками и смотреть этими своими полными разочарования глазами, в которых огромным неоновым шрифтом светилось «ты снова меня подвел».
Хэнку? Думать про ментёныша, так цинично предавшего всех их и думать не хотелось. Что тогда было у него в голове и пытался ли он действительно помочь — черт его знает, а какими там намерениями и куда выстлана дорога обязательно красиво сказал бы Мел.
Но и его тоже рядом не было. Чудом было то, что после произошедшего тот вообще выжил, а уж о том, чтобы позвонить ему или просто навестить в больнице даже мечтать было непозволительной роскошью.
Из всего немногочисленного списка всех его близких людей оставался только Гендос, который вполне успешно заменял и отца, и мать, и старшего брата — и того, кто мог бы точно сказать что за приступ у него случился: не факт конечно, что был бы прав, но от его железобетонной самоуверенности и неиссякаемого придурковатого оптимизма из раза в раз становилось необъяснимо легче. Ровно две попытки дозвониться, ответом на которые стали лишь бездушные длинные гудки и механический голос оператора о том, что абонент не абонент и аккурат перед третьей паническая атака, наступившая так внезапно вдруг отпустила, разжимая цепкий захват сухой старушечьей руки.
Одиночество. Кислов ненавидел чёртово одиночество, отчаянно считая его карой всего человечества и избегая всеми возможными способами. С самого детства он пытался окружать себя шумными толпами людей, был громким сам, создавал перманентную иллюзию необходимости в нём, чтобы ни за что не остаться одному: наедине с самим собой и давящей пустотой изнутри. Когда в его жизни появились пацаны, эта идиотская привычка почти исчезла — и сейчас он лишь изредка тешил собственное самолюбие и пользовался искусственной потребностью людей в нем, толкая дурь местным торчкам, а в центре внимания был исключительно по собственному желанию.
Всё, что происходило в жизни Кисы с появлением дуэльного клуба, кажется окончательно смыло временные рамки и границы и того, как он вновь оказался один он даже не заметил. Собственное сознание отреагировало куда быстрее, чем мозг, а когда понимание дошло и до него, все кусочки паззла наконец сошлись.

Киса остановился, оглядываясь по сторонам и не понимая где оказался, да и в целом начисто пропустив тот момент, когда вышел на улицу. Пожухлая ноябрьская трава с остатками летней зеленой роскоши под массивной подошвой черных кроссовок местами редела всё чаще, образовывая вполне легко узнаваемую вытоптанную дорожку. Ноги сами, кажется исключительно инстинктивно привели его к месту, от которого к этому моменту уже не должно было остаться и кирпичика. Батя Хэнка вместе со своим дружком криминальным авторитетом очень долго разглагольствовали о том, что уже наняли рабочих, которые сделают тут ремонт и превратят их базу в дурацкий карточный домик для Барби — с розовыми стенами и картонными копиями их самих, которые будут говорить то, что удобно прессе, новому мэру и будет идеально соответствовать фальшиво-красивой картинке идеального мира их идиотского городка.
Воровато осмотревшись, словно не веря собственным глазам, Кислов со всех ног ломанулся в здание бывшего кинотеатра, которое все еще было по прежнему полуразрушенным и имело родные сердцу нотки утопичного отчаяния. Отсутствие бригады ремонтных рабочих вселяло надежду на то, что всё было не так плохо и может показательная порка была лишь дешёвым фарсом, а от них в итоге все отстанут и жизнь вернется в свое прежнее бессмысленное русло. Ну или хотя бы он увидит Генку, вальяжно развалившегося на диване с косяком и за бутылкой пива они наконец придумают что делать дальше. Главное только чтобы белобрысая хинкалина не догадалась припереться и обломать весь кайф своей постной и правильной физиономией.
— Гендос!, — Киса всем телом врезался в дверь, распахивая ее и с грохотом влетая внутрь. Но ответа не последовало. Помещение было таким же абсолютно пустым, как и в тот день, когда они в последний раз были здесь все вместе. Всё еще наотрез отказываясь верить собственным глазам, Кислов обошел всю территорию и даже перевернул вверх дном старый кукурузник, в котором прятался Генка последние дни.
Тщетно. Пусто. Бессмысленно.
От отчаяния и злости пнув ближайший ящик с хламом, Кислов рухнул на покосившийся старый диван под его неодобрительный скрип. Счастье, что показалось на горизонте вполне ощутимым оазисом, растаяло также быстро, оставляя после себя тотальную безысходность и полное непонимание. Собственные логические цепочки и умозаключения заходили в тупик и что делать дальше он не знал. Кроме того, что нужно было найди Генку — едва ли не единственного человека, который мог бы не только приглушить звенящее в ребрах одиночество, но и помочь разобраться со всем этим дерьмом, который Хенкины считали «решением».

★ Первая Звезда (создательница вселенной) призывает команду Зои (Зои, Харп/Фиддлстикс, Гвен и ещё двоих) сражаться с тьмой.
Предположительно, Первая Звезда призвала и других защитников, в том числе в команды Синдры (Акшан был частью ее команды) и Жанны, дабы помочь первым стражам.
Во время одной из миссий Харп была уничтожена и превратилась в Фиддлстикса, а Зои, не выдержав смерти своей подруги, стала падшей защитницей звёзд — Извечной Звездой (Twilight Star). В этом бою также была уничтожена Гвен, но «выжила», превратившись в куклу на тысячелетия.

★ Зои стремится убивать и развращать других Защитников Звёзд и в основном выступает главным антагонистом.
Первая Звезда продолжает призывать новых стражей, когда старые погибают — от тьмы, от рук Зои или других монстров.

★ Проходит время, и формируется команда Ари, состоящая из Ари, Мисс Фортуны, Нико, Ксайи и Ракана.
Они сражаются с Зои, однако Ракан погибает, а Нико считается мёртвой. Поскольку все сильно ранены и у них нет шансов выжить, если они останутся, Ари принимает решение спасти оставшихся. Но Ксайя не может оставить Ракана, а Сара (МФ) не уйдёт, если узнает, что Ксайя жива, поэтому Ари говорит Саре, что Ксайя тоже погибла (что в целом было правдой — шансы выжить у Ксайи были ничтожны).
Ари решает, что больше никогда не потеряет друзей во имя света, и принимает решение контролировать свою собственную судьбу.

★ Первая Звезда призывает Люкс, и та формирует свою команду (Люкс, Джинкс, Джанна, Лулу, Поппи). Люкс только учится быть защитницей и лидером.
Во время одной миссии Джинкс покидает команду, не желая рисковать собой ради спасения мира, но когда её друзьям больше всего нужна помощь — она возвращается.

★ Примерно в то же время Ари и Мисс Фортуна создают свою новую команду (Ари, Мисс Фортуна, Сорака, Эзреаль, Синдра).
Происходят события Starfall — команда Люкс отправляется в летний лагерь для тимбилдинга, где сталкивается с командой Ари. В итоге команды начинают работать вместе, но Ари холодно отказывает Люкс, когда та предлагает объединить их и сделать её лидером обеих групп.
Теперь, зная друг о друге, Люкс устраивает ночёвку для межкомандного сближения. Приходят все (Эзреаль, Жанна, Джинкс, Лулу, Люкс, МФ, Поппи, Сорака), кроме Ари и Синдры (The Slumber Party Summoning). В итоге Мисс Фортуна проникается доверием к Люкс.

★ Light and Shadow (видео): Ари решает вернуться и выяснить судьбу своих друзей, находит Нико живой и бегущей от падшей Ксайи, а сама чуть не становится падшей.
The Twilight Star: Люкс зовёт МФ на патруль вместе со своей командой после ночёвки, потому что Лулу чувствует приближение Зои (но, будучи Лулу, толком никого не предупреждает). Зои нападает, используя своего фамильяра.

★ Рассказ Star Guardians: Twin Stars: Акали и Кай’Са — лучшие подруги детства, ссорятся в парке «Валорант», и Акали уходит в торговый центр. Там врываются Ксайя и Ракан, атакуя стражей. Люкс пригласила команду Ари провести день вместе, и им приходится трансформироваться, чтобы сражаться с врагами. Люкс поручает МФ увести Акали в безопасное место, но та в панике, ведь видит, как «магические девочки» с обеих сторон разрушают всё вокруг. Не зная, кому верить, она убегает искать Кай’Су. МФ останавливает её и обещает найти подругу, но замечает, что Зои уже в парке, и её сдерживает Синдра.
Там же оказывается и Кай’Са. Начинается бой. Ари и Нико возвращаются, Ксайя и Ракан, несмотря на обиду за то, что их оставили, решают встать на сторону остальных защитников чтобы сразиться с Зои. В конце концов Ракан исцеляет Ксайю и жертвует собой, чтобы победить Зои (по крайней мере временно). Ксайя теперь свободна, но стремится найти Ракана, чего бы это ни стоило. Остальные защитники решают помочь ей.

★ Вероятно, следующим шагом станет путешествие по вселенной ради спасения Ракана. Тем временем эстафету примут Акали и Кай’Са, которые вместе с Экко и Талией будут защищать мир. Ксайя, возможно, останется и соберёт новую команду с Серафиной, Орианной и Сенной. Также есть дуэт Релл и Квинн из другого города, которые берут часть обязанностей на себя, а Нила, согласно её биографии, была приглашена Люкс тренировать новых защитников.

★ Спустя год после атаки Зои на Валоране появляется новая команда (Кай’Са, Акали, Экко, Сона, Талия).
Они начинают свой путь Защитников, сталкиваются с видениями Зои и нападением Фиддлстикса.
Появляется Моргана, которая испытывает молодых Защитников.

★ Кай’Са встречает Зои и Синдру: те предлагают временное объединение против Фиддлстикса.
Команда сражается с ним, и выясняется, что внутри чудовища находилась Харп — первая падшая Защитница. Её освобождают, и Фиддлстикс исчезает.
Синдра сообщает, что её время закончилось, и уходит, передав наставление Ниле, Внешней Защитнице.

★ Морганы заменяет школьного учителя и пытается склонить Акали к падению.
Появляются новые Защитники — Квинн и Релл.
Акали колеблется, но Нила успевает остановить её падение.

★ Моргана выпускает Тёмного Вестника, затем начинает финальную атаку на город.
Акали временно делает вид, что перешла на её сторону, но в решающий момент предаёт её, помогая Кай’Са.
В сражении Кай’Са и Акали вместе раскрывают силу Первой Звезды и вместе с командой побеждают Моргану.
На зимнем фестивале они мирятся. Однако Кай’Су посещает видение: грядёт Тёмная Звезда — гораздо более мощная угроза.

★ Зои после поражения ослабевает. Синдра напоминает ей, что виной всему Первая Звезда, и предлагает последнее задание — дать покой Харп.
Зои размышляет о разрушении города.

Danny Gonzalez, Kurtis Conner - In Love With A Creeper
⠀⠀⠀⠀⠀Парочка находилась в караоке, и Эзреаль листал каталог с песнями, которые предлагало это замечательное место.
⠀⠀⠀⠀⠀– Интересно, есть ли у них что-то из моего репертуара? – он говорил больше с самим собой, нежели с девушкой, но произносил это достаточно громко, чтобы та могла чётко разобрать и, возможно, помочь ему с поисками. – Серафина. Серафина. Серафина.
⠀⠀⠀⠀⠀Нет, он не звал её, а всего лишь читал имя исполнителя, написанное на страницах и идущее одно за другим. Какого чёрта, так много какой-то «Серафины»? Она что – какая-то поп-звезда?
⠀⠀⠀⠀⠀Он поднял голову на находящуюся с ним в помещении блондинку и изучающе пробежался взглядом по её лицу. Они встречаются уже год... или вроде того. Но хоть убей, парень не мог вспомнить её имени.
⠀⠀⠀⠀⠀– Надеюсь, ты хотела исполнять что-то из коллекции песен Серафины, потому что ничего больше у них НЕТ! – он громко захлопнул книженцию на последнем слове. – У них нет ничего из моих песен.
⠀⠀⠀⠀⠀Он недовольно скрестил руки на груди, совершенно не придавая значения тому, что у него нет никаких популярных треков, и лучшее, что он умел делать в этом направлении, – выть под соседскими окнами до тех пор, пока не разбудит обитателей, и те не погонят его взашей. Наверняка, так они и познакомились с его дамой сердца, имя которой так успешно избегало его мозг. Ах, как прекрасно он должен был выглядеть под её окном, что та не нашла в себе сил прогнать его! И не просто чудесно – да в лунном свете, так ещё и с его замечательным пением, что так и цепляет за душу и выворачивает её наизнанку! Эзреаль слышал, что это всем нравится.
⠀⠀⠀⠀⠀И тут всё становилось ясно – окружающие ему попросту завидовали, потому и вели себя с ним так неоправданно плохо. Кроме его замечательной девушки.
⠀⠀⠀⠀⠀Он делает шаг в сторону той, и поскольку блондинка стоит максимально близко, то большего и не надо, чтобы взять и обвить её руками поверх плеч, тем самым зарывшись носом в собственную шею.
⠀⠀⠀⠀⠀Какая же она замечательная! Ещё бы вспомнить имя девушки... А то такими темпами Эзу не достанется награда за самого лучшего ухажёра года.
⠀⠀⠀⠀⠀Вместо того чтобы мысленно отправиться в нужную сторону, в голове скакали неправильные картинки с разноцветными девочками. К чему бы это? Почему в голове рисуется маникюр какой-то всей из себя идеальной девчонки, которая от неугодных ей личностей даже не отмахивается, а отдувается, как если бы убирала налезшую на глаз прядь? Уж чего-чего, а излишнего интереса к чужим ногтям парень никогда не проявлял – и уж точно не подумывал о том, чтобы начинать покрывать лаком свои.
⠀⠀⠀⠀⠀Изображения чужих рук сменились на красноволосую девицу с агрессивным выражением лица и почему-то двумя пистолетами. Один из них был приставлен к его подбородку, а второй можно было видеть всё ещё висящим у неё на поясе. Несмотря на присутствие огнестрельного оружия в сцене, Эзреаль отмечал, что отчего-то совсем не напуган. И только после этого подмечал золотые звёзды на пистолетах. Наверняка, игрушечные!
⠀⠀⠀⠀⠀Последней в воображении рисуется дама с волосами цвета мяты. Она кажется спокойной и тихой – настолько, что на неё словесно наезжает какой-то странный зверь. Парень нахмурился. Но вместо того чтобы задавать все правильные вопросы – такие как «почему вдруг звери разговаривают?» – он максимально попытался вернуть себя к происходящему, обращая внимание на спутницу, которая в сравнении с остальными дамами казалось наименее странной. Поэтому-то он с ней и встречался!
⠀⠀⠀⠀⠀– Признавайся, ты одна из этих, которые подсыпают прекрасным молодым человекам вроде меня что-то в напиток, а потом утаскивают их в караоке? – напрямую поинтересовался блондин у незнакомки, с которой он встречается уже год.
⠀⠀⠀⠀⠀Тем временем разноцветные женщины в его голове смешались в одно, а затем их разорвало на маленькие кусочки, и они рассыпались как конфетти в разные стороны. Взгляд Эзреаля заволокло звёздными блёстками, а собеседница стала центром этой новой вселенной. Её светлые волосы были такие яркие и такого правильного цвета, что ту можно было номинировать на роль Солнца в его галактике.
⠀⠀⠀⠀⠀- Не знаю зачем ты это сделала, конечно, за тобой и так кто угодно и куда угодно пошел бы.

Билл скалится в усмешке, смотрит взглядом прожигающим на Комету глупую, что изо всех сил пытается свой страх не выдать, но ничего сделать не может, а так хочется шею свернуть противной девчонке. Да только мешает что-то, невидимой стеной словно Звездочку несносную от него отделяя, не позволяя рукам новообретенным тонкую шею девичью сдавить. Пламя беснуется на его пальцах, скрытых в печатках, мерцает мистическим голубым светом в ночной тьме, угрожая спалить весь проклятый городок со всеми его обитателями. Но... Словно что-то препятствует ему, мешает, не пуская, не давая открыть портал в свое измерение и слиться с ним в едином танце хаоса и безумия...

Билл хохочет, от простого понимания - барьер вокруг города все еще существует, и теперь он ощущается плотной консистенцией, ощущается плотной и непроницаемой стеной, выбраться из которой невозможно. Жалкие мешки с костями что-то натворили, что мешает теперь ему свершить часть своей мести. Но только ли они виноваты в том, что происходит? Смех демона, отдающий электричеством сейчас на всю лесную округу, пугающий жалких местных обитателей, звучит все громче, когда девчонка глупая кидать в него шишками принимается. Но и они не достигают своей цели по какой-то причине. Быть может, если бы он задумался, то поймал бы ускользающую причину всей этой аномалии, но сейчас... Демон как-то рвано выдыхает, чувствуя как почва словно бы плывет под его ногами и опирается спиной о ствол дерева, умудряясь при этом сохранить свой царственный вид и достоинство и сжимает появившуюся из снопа голубых искр трость. Сжимает так, что вот-вот того и гляди треск послышится, но... Но трость выдерживает, а тени на лице демона выделяются резче. Он не понимает, почему ему так резко стало плохо, почему ему вообще, великому Сайферу, стало плохо, почему энергии так ничтожно мало, и все то плывет перед глазами, то снова становится четким.

- Глупая Звездочка задает много глупых вопросов. Это такая особенность мешков с костями? - лениво тянет он с издевательскими нотками в голосе и подражая Комете тоже голову чуть вбок склоняет, ухмылкой злой терроризируя. - Между прочим, эти мешки с костями, на которых ты охотилась, вооружены и вот-вот очнутся. Ах, гляди, они уже. Это весело, не правда ли? Тебе далеко не сбежать, а они не будут церемониться с маленькой глупой Кометой.

Билл ухмыляется, глядя на то, как мешки с костями со стонами и руганью начинают в себя приходить. Не нужно смотреть в будущее, чтобы понять, что присутствие здесь глупой девчонки их совсем не обрадует. Хотя, ему все равно - ему нет никакого дела до ее жизни, однако есть большое но - он САМ хочет найти способ избавиться от проклятой Звездочки, отомстить, сломать и кинуть ее тело под ноги Шестипалу и Сосне, верша свою месть. И он продолжает будничным тоном, голосом с нотками бархата, словно речь шла об очередной вечеринке в мультивселенной.

- Наверняка Комета глупая даже не знает, что барьер этот, что старина Шестипал вокруг города выставил, сейчас угрожает всем существам. А эти мешки с костями как раз виноваты в том. Впрочем, я мог бы предложить тебе сделку, малышка-Комета. Сейчас твоя жизнь в моих руках. Хотя, я бы с удовольствием посмотрел на то, как вы, жалкие мясные мешки, пытаетесь друг с другом совладать, это зрелище безумно интересное!

Он снова смехом безумным заходится, голову запрокидывая и глаза янтарные жмуря. Ему определенно нравится игра эта, а Билл из тех, кто всегда побеждает. Впрочем, ему даже будет интересно посмотреть на то, как Звездочку глупую плащи эти бестолковые ловить будут. Определенно интересно.

Мысль о минувшем поединке с Аяксом была подобна глотку теплого вина после долгого дня — горьковата, но согревает душу. Не победа, но и не поражение. Ничья. Для греков это удар по гордости, для троянцев — повод ликовать: их герой сошелся в бою с исполином, вторым по силе в ахейском стане, и не уступил.
Пока за столом переговоров велись беседы о перемирие, Гектор мысленно перебирал детали боя. Сила Аякса титаническая, нечеловеческая. Каждый удар его огромного щита и копья отзывался во всем теле, сотрясал кости, прибивал к земле, заставлял руки неметь до локтей. Грубой силы было недостаточно. Против него — только скорость, ловкость и выносливость. И это сработало. Вода камень точит, и он смог пошатнуть этот монолит, скалу из брони и мышц. Но хватит ли его на второй поединок? На столкновение с новой бурей? Ведь если такова сила второго лучшего война ахейского, то каков же он, первый?
Мысль об Ахиллесе, сыне морской богини, холодной змеей обвила его сознание. В нем иная мера силы. Не грубая мощь, а яростная, всепожирающая стремительность. Он — не скала, он — удар молнии, разящий мгновенно, точно и безжалостно. Справится ли с ним смертный? Гектор ссутулился, чувствуя тяжесть на плечах — не доспехов, а ответственности. Он — стена Трои. Последний оплот. В его жилах течет кровь царей, кровь Зевса, да, но она смертна. В Ахилле же — серебристый ихор, кровь бессмертных. Это неравный бой по самой своей сути. Но бой, которого не избежать.
На совете с отцом он больше внимает голосу мудрого Приама, чем говорит сам. Гектор окидывает мысленным взором поле предстоящей битвы. Что он может противопоставить ахейцам?
Стены Трои, построенные Посейдоном и Аполлоном по приказу Зевса, камень и бронза города. Их неприступность — главный козырь. Греки сильны в чистом поле, их фаланга несокрушима. Значит, нужно сводить битвы к штурмам, где их численность и стройность рядов означают меньше. Изматывать их у своих стен.
У ахейцев нет единства — во время переговоров он заметил как каждый из них настаивает на своем. Они — сборище гордых, ссорящихся царей, каждый тянет одеяло на себя. Агамемнон ненадежен, Ахиллес обижен и сидит в шатре. Их сила — в эгоистичном героизме, но это же и их слабость. Троянцы же защищают свой дом, свои семьи. Их воля крепче, их цель едина. Это стержень, на котором держится вся оборона.
Прямая сила не всегда решает исход. Нужны умные тактики, как те, что предлагает Полидамант. Засады, вылазки, маневры. Греки верят в грубую мощь, троянцы должны противопоставить ей гибкий ум. Нужно избегать рокового генерального сражения в чистом поле, на которое так жаждет выманить его Агамемнон.
Гектор сжимает рукоять меча. Он не обольщает себя. Бой с Аяксом показал ему предел его собственной смертной силы и отблеск — тревожный знак — той божественной мощи, что ждет его в лице Ахилла. Он должен выстоять, он должен придумать как. Сделать все, что от него зависит. Защитить, устоять, победить.
Гектор встрепенулся, возвращаясь в реальный мир из тяжелых раздумий, обернулся на знакомый голос. Лицо его, застывшее в усталой задумчивости, смягчилось при виде советника, хотя в глазах так и осталась тень тревоги.
— Полидамант, — кивнул он, и в низком привычно властном голосе сквозила усталость. — Отец доверяет нашим мечам и воле богов. Он скорбит о павших и молится о живых. — ответил он учтиво, как подобает послушному сыну. — Его мнение — это мнение царя, который видит поле боя лишь с высоты стен. А решать нам с тобой на земле. — добавил он уже как воин, чьим щитом и мечом держится оборона Трои. Он сделал паузу, его взгляд скользнул мимо Полидаманта, в сторону греческого лагеря, невидимого за стенами, но ощутимого, как приближающаяся гроза на горизонте.
— Ты прав, просто не будет. Оно и не было простым никогда. — Гектор сжал кулаки, и сухожилия на его руках напряглись. — Бой с Аяксом доказал, что их сила — в грубой мощи. Наша — в стойкости. — проговорил царевич почти на распев, как молитву, как приказ самому себе. - Они как волна, что бьёт в скалу. Скала остаётся. — выдохнул он, поднялся. Вот только сколько продержится скала? — посмотрел он в глаза Полидаманту, ища в них ответ на невысказанный вопрос. Гектор шагнул ближе, и от него исходил запах металла, пота и ладана — странная смесь войны и молитвы.
— Перемирие — это не передышка для трусов, Полидамант. Это время точить мечи и крепить щиты. — Гектор твёрдо посмотрел на советника, в его глазах вспыхнул огонь. — Они думают, что мы зализываем раны. А мы набираемся сил для нового удара. Завтра мы покажем им, что троянцы умеют не только держать удар, но и наносить его. — он протянул руку и сжал плечо Полидаманта, словно спрашивая, готов ли он присоединиться к его дерзкой вылазке. — Осторожность? Да. Но не бездействие. Завтра мы снова встретимся с ахейцами. — Коротко улыбнулся Гектор. Глубоко в душе, куда не проникает даже свет сознания, живет тихая, холодная уверенность: его судьба уже предрешена. И он пойдёт к  ней навстречу с высоко поднятой головой и мечом в руках.

радио знакомо захрипело, щёлкнул переключатель, заиграла "californication": it's the edge of the world and all of western civilization.
но чарли не спешил подниматься с кровати — его сил хватило только на то, чтобы приоткрыть глаза и сипло выдохнуть. тошнота могла бы подступить к горлу, но этого не случилось: если исходить из временных рамок, "вчера" он не прикасался ни к алкоголю, ни к вредной пище. впрочем, если так подумать, он плохо помнил, что было тем "вчера", о котором сейчас думал. голос диджея наконец прорвался сквозь музыкальный вайб, и свон выслушал привычную сводку новостей: херня, херня, херня. ничего важного, ничего интересного.
— в лесу снова было найдено тело молодой девушки...
— ...и она была совсем без крови, словно её кто-то выпил, — страшным голосом вместе с парнем закончил чарли. на самом деле это была не совсем легальная волна, но кто мог бы его осудить?
почему он поставил на будильник пиратский канал? ну почему не классику? или хотя бы официальные новости форкса. теперь ему приходилось снова и снова слушать, как нашли девушку, а потом ехать в участок, потому что в морг доставили ещё одно тело: парня с разорванным горлом. гризли в этом году были пиздец какими злыми.
чарли хохотнул.
в комнате беллы было тихо — её не было дома. в тот, первый, день он искал дочь, звонил ей и бесконечно злился, что она ушла к калленам, не предупредив его.
сегодня же он даже не думал с ней связываться. в один из бесконечных "сегодня" он даже наведался в дом вампиров, но ничем хорошим это посещение не закончилось.
утром он снова проснулся от заебавшей его песни. а потом — снова. и снова. и снова.
иногда чарли приводил себя в порядок, выходил в люди, слушал то, что уже слышал раньше, и заканчивал день так, как было положено. как было нужно.
а иногда он начинал крушить собственный дом. ненавидел эти стены, ставшие свидетелями его собственного ничтожества. бегства рене, неспособной на глубокие чувства, пренебрежение от собственной дочери. его собственное заключение.
когда чарли убегал из поместья клана арджентов, он для себя решил, что никогда не превратиться ни в старика джерарда, ни в полубезумную викторию. единственный человек, который не вызывал у него приступов тошноты, — кристофер. но и тот был под гнётом жены и тестя.
оказавшись от них так далеко, как только мог, чарли выдохнул, позволил себе расслабиться. и жил бы до самого конца в мире с самим собой, пока в их город не приехали... вампиры.
карлайл каллен, который сразу ему не понравился, быстро занял своё место в социальной жизни форкса. его семья появлялась то тут, то там, и всем они нравились.
чарли прекрасно знал, что они из себя представляли. ходячие трупы, спящие убийцы. вегетарианский образ жизни, которым они так гордились (исходя из цвета глаз), они всё равно смотрели на людей... голодно?
чарли не хотел, чтобы его что-либо связывало с ними, хотя охотник в нём недовольно ворчал. наверное, невозможно избавиться от значительного куска себя, даже если ты очень этого хочешь.
чарли сидел на краю кровати, упёршись локтями в колени и тупо смотрел на затёртый серо-зелёный ковёр, знакомый, привычный, но... когда-то чар едва обращал на него внимание, а теперь выучил каждый ебаный узор, каждое плетение. потому что и засыпал на нём, и блевал, а однажды — перерезал себе глотку, потому что стало невыносимо.
на следующее утро мысль о том, что увидела бы белла, если бы завтра наступило, была невыносима. больше он такое не повторял, хотя бы потому, что волновался за дочь.
с большим трудом он заставил себя выйти из спальни, зайти в туалет, чтобы отлить, а потом и умыть осунувшееся лицо. ему казалось, что он выглядел сонным и усталым, но зеркало показывало ему... ну, себя. таким, каким он был всегда. несколько секунд чарли буквально гипнотизировал отражение, а потом было отвернулся.
краем глаза заметил какое-то движение, потому отреагировал резко и сразу. обернулся и потянулся к зеркальной глади, коснулся, и ему почудилось, что пальцы провалились в ставшее вязким зеркало.
— что за?..
чарли мотнул головой. видение пропало. он отшатнулся и сглотнул: видимо, безумие всё-таки добиралось до него, просто медленно, по чуть-чуть, чтобы после захватить всего и разом.
он выключил свет и замер на пороге. в глубине своего отражения ему виделись цветные блики.
— херня какая.
пора было выпить очередную кружку дрянного кофе и съесть вафли, оставленные дочерью. чарли уже ненавидел их вкус, но дома не было ничего другого.
они должны были завтра съездить за покупками.
завтра...

— Только как раньше уже не будет, так ведь? — в его вопросе столько наивности и… боли.

Боли, от которой хочется разреветься у него на плече, но такой слабости Микаса не позволяла себе с детства. Рано познав вкус возможной смерти, ей пришлось отказаться от собственных чувств и эмоций. Быть сильной. Быть непобедимой. Выкованной из стали, закаленной в боях — и она в действительности прошла этот путь, да только… есть ли смысл?

Микаса знает, как убивать титанов.
Микаса знает, что стоит за каждой вылазкой за стены.
Микаса знает цену жизни и смерти.

Но сможет ли она защищать всех вечно? Сможет ли в ответственный момент защитить Эрена? Станет победителем или побежденной? Почти вся ее жизнь красной нитью проходит через бесконечные сражения — и, кажется, они никогда не закончатся. Вся ее жизнь — то самое «как раньше уже не будет». И именно поэтому ей хочется плакать. Навзрыд. Вываливая всю скопившуюся горечь.

Аккерман отводит взгляд и медленно выдыхает. Ей нужно собраться с мыслями, чтобы вновь посмотреть в глаза Эрену, улыбнуться и сказать…

— Однажды будет. Ведь у Элдии есть мы. — в ее словах ни капли лукавства. Разведкорпус под руководством Эрвина, Ханджи и Леви стал одним из сильнейших за всю историю существования, но сила подразделения — хорошо обученные бойцы. Пока бьются их сердца, они будут защищать собственную Родину от титанов, оберегать жизни людей, добиваться той самой свободы. Но в своей работе они зашли слишком далеко — и это страшит куда больше.

— Однажды мы будем просыпаться в более безопасном мире, где нет угрозы титанов. Где есть только кислица, море и мы. — продолжает Микаса, отбрасывая страх. В своей войне они постараются создать этот мир если не для себя, то для других — ведь в этом весь смысл службы.

Немного отстранившись от Эрена, она проводит пальцами по лепесткам сорванных цветов и едва заметно улыбается. Он перехватывает ее руку, едва она убирает пальцы от нежных листьев — и, не сдерживая смеха, устремляется за ним, совершенно не ведая, куда Эрен ее приведет. Листья касаются босых ног — ветки, брошенные детьми, оставляют незначительные царапины, ветер развевает темные волосы.

Сейчас, смеясь и убегая вслед за Йегером, Микаса вспоминает беззаботность детства — как они собирали хворост, отвлекаясь на игры, подсматривали за стражей и встречали Разведкорпус. Деревья тогда казались большими, а разведчики — такими мужественными и недосягаемыми. А сейчас…

Деревья все такие же большие. Именно в этот момент.

Вскользь она бросает взгляд на чащу вдали. Лес всегда страшит местных, но им там было спокойно и безмятежно даже в тревожные минуты сражения с титанами. И однажды они туда вернутся уже не в составе разведгруппы, а просто как Микаса и Эрен — обычные жители, пришедшие собирать хворост для костра.

В одночасье вода касается ступней. Смех не прекращается ни на мгновение — Микаса останавливается и топочет ногами в лужице, вспоминая детство. Они часто возвращались домой после дождя грязные, мокрые, чумазые, словно собирали всю грязь по округе и обмазывались ею. На самом же деле они очень любили лужи и прыгать по ним. И любовь эту, хочется верить Аккерман, пронесли через всю сознательную жизнь, чтобы выплеснуть здесь, в этой небольшой, но глубокой лужице, что осталась здесь после продолжительного ночного дождя.

— Я так скучаю по детству, — тихо произносит Микаса. Кажется, за все время службы она впервые заводит этот разговор и тушуется. Ей искренне жаль, что их детство — счастливое и теплое — закончилось так рано. Против своей воли им пришлось слишком быстро повзрослеть, но этот опыт, определенно, того стоил.

Но даже несмотря на дурачество, Эрен выглядит… печальным?

Тоска сквозит в его взгляде и по началу Микаса не понимает, к чему бы и почему так быстро сменилось его настроение? Она хочет обнять его — и делает это робко и аккуратно, боясь собственного проявления нежности.

После его вопроса все встает на свои места. Так вот в чем дело…
Он боится, но Микаса не понимает, чего именно. Они всегда были рядом, присматривали друг за другом в боях, но о чувствах серьезно никогда не говорили. И то, что он сейчас завел этот разговор, наталкивает на размышления, которые Аккерман давно катала в своей голове. Если бы не война, стали бы они ближе раньше?

— Я всегда буду выбирать только тебя, — шепчет, губами мажет по его уху, — я выбрала тебя еще в детстве. И не собираюсь изменять своему выбору. А ты? — в свои слова она пытается вложить столько уверенности, сколько есть у нее самой, да только вопрос, кажется, тонет в сомнениях. В сравнении с остальными он был ближе всего с ней, чем с другими. Да только от неуверенности и желания быть отвергнутой внутри все пружиной сжимается: сделал ли он свой выбор и уверен в нем также сильно, как и она?

За один день, кажется девушке, Эрен хочет прожить целую жизнь — утягивает ее в цветы, разве что не стискивает в объятиях вновь, но и этого достаточно. Она опускается на колени и, поправляя выбившиеся волосы, внимательно рассматривает цветы. Все та же кислица — удивительная, цветущая, прекрасная. И этот запах… детства. Она бы хотела остаться здесь, следуя его словам. Да только…

— А как же служба? — хмурясь, спрашивает, глядя прямо на него, — нам совсем скоро на службу, а ты сам знаешь, что бывает за прогулы.

Конечно, она бы хотела войти по колено в воду. Плескаться с Эреном да смеяться так громко и заразительно, что распугают всю рыбу. Вернуться лишь с несколькими, не успевшими улизнуть от несносных сорванцов, да только суровая реальность не бьется с их планами. Или, может, будь что будет, Эрен?