Катари не отнимает руки, наоборот, словно с облегчением, перестает комкать платье и кладет вторую свободную руку поверх ладони Джастина, цепляясь за него как за якорь.
- Я практически уверена, что моя мать причастна к смерти Магдалы. - наконец произносит королева, и слова даются ей тяжело. - Вряд ли Ги... Отравление - слишком омерзительный ход даже для его амбиций. Но мать... Да, она на такое способна и у меня есть все основания полагать, и, пожалуй, больше, чем у вас, что она способна не только на это. - она закусывает губы, почти до боли, спотыкается, не договаривая.
Кап-кап-кап - падают густые алые капли из опрокинутого кубка Пьера-Луи, и ногам опять холодно. Очень холодно.

- Но если вы, граф, спрашиваете, желала ли я смерти Магдале - то нет, никогда не желала. Если у меня и был когда-то дом, то он был в замке у Эпине, а не в Гайарэ. - ее голос чуть крепнет, а в прозрачных голубых глазах появляется что-то похожее на гнев. - Сейчас от этого дома уже почти ничего не осталось и не хочу добивать тех, кто уцелел. Честно, говоря, Джастин, я боюсь, что еще одна вспыхнувшая междоусобица, если и не лишит меня остатков семьи, то прикончит Жозефину Эпине точно. И если уж мы говорим откровенно... Не кажется ли вам, что если пытаться сунуть руку в осиное гнездо Гайаре, это будет попросту еще одна жертва на алтарь графини Каролины? Прямых доказательств.. - она снова кривится. - Не было и не будет.

Она вздыхает и закрывает глаза на несколько секунд. Как объяснить Джастину, что у нее до сих пор лежат несколько неотправленных писем в Торку для Жермона, написанные сбивчивым детским почерком?  Как рассказать о том, как трудно одновременно любить и ненавидеть свою семью, думать, кого еще из тех, кто ей дорог они спобны у нее отобрать, и понимать, что их смерть или арест все равно уже ничего не решит, ничего не исправит, а разлетится новыми сухими искрами, поджигающими и Эпине и Талиг.
Надо ли Джастину это знать вообще, или он кинется тогда на семью Ариго с удвоенным рвением? Надо ли ему знать про Ги? Про их попытки протолкнуть Феншо в фавориты? Про все то, с чем графу Васспарду предстоит столкнуться, если слухи о том, что он новый любимчик королевы станут слишком настойчивыми.

- Простите, Джастин, я звучу явно не как образец дочерней любви, хотя, безусловно она во мне тоже есть. Я полагаю, - и в глазах ее мелкает, что-то еще, что-то колкое, болезненное, что-то непроизносимое. - Я полагаю, вы бы тоже не спешили отдавать под суд вашего отца, даже если вы узнаете, что он причастен к каким-то преступлениям против тех, кто был вам близок?

Иногда язык тела может сказать куда больше, чем слова, ещё не успевшие сорваться с языка.
И то, как вздрагивает Катарина, то, как поднимает взгляд, в котором плещется тревога, а потом просит присесть, оглядываясь по сторонам, будто ожидая шпионов за каждым вторым кустом, говорит лучше неё самой: королева знает.

"Что-то знает", поправляет он себя, буквально заставляя не обращать внимания на холодом растекающееся по внутренностям подозрение. Не подпуская его в чуть замедленный кивок, размеренный шаг и, самое главное, в мысли. Пожалуй, тот редкий случай, когда Юстиниан был полностью согласен с отцом и его принципиальной, такой по иронии приддовской позицией не давать волю эмоциям, всегда взвешивая на весах расчета каждое дальнейшее действие. Правда, даже у железного Вальтера Придда было слабое место, а секрет появления на свет Габриэлы до сих пор считался в их семье почти что позорным, хотя сам Джастин никогда так не думал. И тем не менее...

— Подобное можно сказать о половине семей старой знати, Ваше Величество. — Подбирает он слова осторожно, почти филигранно. Вальтер бы гордился, если бы не предмет разговора. — И тем не менее далеко не каждый из тех, кто мог и делал, остался с незапятнанной репутацией.

Они встречаются взглядами, и Джастину вновь кажется, что это никакая не Оллария, а там, за деревьями, залитая солнцем и тонким ароматом цветущих лавандовых полей южная Эпинэ. Оба белокожие до бледности, они избегали жалящихлучей, самые жаркие часы проводя вот в таких же тенистых аллеях, у кромки водоемов или в беседках, увитых изумрудными лозами винограда, что не годились на вина из-за своей сладости, но прекрасно служили десертом за обеденным столом. Или просто баловством, когда он вытягивался во весь рост (уже приличный), срывая самую дальнюю, но и самую спелую гроздь, протягивая её девочке, что смотрела на него своими большими, чистыми глазами.
Точно такими же, как сейчас.

— Графиня Ариго была весьма осторожна. — После недолгой заминки он все же отводит взгляд, отгоняя уже никому ненужные воспоминания. О возможности породниться с Ариго уже напрямую в их семье речи никогда не шло. Наоборот, отец, казалось, был не слишком доволен даже браком Габриэлы, называя всех Борнов, собственных вассалов в прошлом, с "порченной" кровью, безумными. — Однако я уверен, что прав в своих выводах. Как бы мне не было жаль это говорить, Ваше Величество.

От её горькой, больной, однако такой настоящей улыбки хочется — краткое мгновение слабости — всё отрицать, сослаться на глупую шутку, прикинуться дураком, который ничего не понимает, а лишь повторяет чужие слова. Чужой навет.
Но мгновение проходит, а упорство и острая необходимость восстановить справедливость остаётся. И хотя на самой казни Карла Борна Юстиниан не присутствовал, ему рассказывали, как достойно себя вел муж сестры, целиком и полностью взяв вину на себя. Такой человек никогда бы не поднял восстание против законной власти по собственной воле — в этом он уверен был и раньше, однако понять, что именно послужило причиной такого глупого поступка, не мог.
До недавнего времени, пока ему в руки не попали письма Каролины Ариго.

Катарина садится на резную скамейку, но так резко, будто отшатывается от него в отвращении. И Джастину не остаётся ничего иного, кроме как не пытаться ухватиться за эту руку, но последовать за ней. Сидеть не хотелось, но возвышаться над королевой он не имел никакого права.

— Многие, да. — Он чуть склоняет голову, будто бы соглашаясь, но сам вспоминает другое: как оцепили Борн королевские гвардейцы, подавляя едва успевшее начаться, безнадежное восстание. Как кричала сестра, когда ее силой забирали в Васспард, проклиная Савиньяков, Олларов, Алву и даже собственного отца. А потом Карла казнили, и ещё одна тайна оказалась скрытой среди тихих прудов Альт-Вельдер. — Но пострадало куда больше людей, чем вы знаете. Вы ведь помните прошлого графа Борна? Думаете, он действительно готов был пожертвовать всем: жизнью, семьёй, женой, которую любил до беспамятства, будущим ради того, чтобы свергнуть Олларов, которые ему ничего плохого не сделали? Вы правда так думаете, Катарина, даже после того, как лично с ним говорили когда-то? Считаете, что помилование одних исправило смерть других?

Это кажется неправильным. Все кажется неправильным. Интересно, а нелепую смерть маршала Савиньяка тоже можно загладить применением родов? Но согласны ли с этим его вдова и сыновья?

Красивая чернокрылая бабочка садится на металлический край скамейки, лениво взмахивая резными крыльями так, будто готовясь в любой момент, как только почувствует опасность, взлететь. Но сейчас эту трусость Джастин не готов простить даже ей, этой красивой бабочке.

На нервные, порывистые и явно неосознанные касания браслета граф Васспард лишь отворачивается.

— Запутанно... Вот как.

Юстиниан вторит эхом, сжимая в руке чистый белый платок с вышитыми шелковыми нитями инициалами, который только что достал из кармана. В платке помятый, но вполне узнаваемый металлический шарик с едва заметным засохшим пятном крови. То, что Габриэла в порыве то ли ненависти, то ли безумия прихватила с собой из Борна на память.

— Позвольте я расскажу, как мне это видится, Ваше Величество. — Под тонким слоем ткани округлые формы картечи прощупываются вполне явственно. — Графиня Каролина Ариго, ваша мать, прекрасно знала, что ее единственная дочь не является приоритетной в списке невест Фердинанда Оллара. Именно поэтому она подстроила смерть Магдалы... Кажется, незадолго до смертельной "лихорадки" один из ваших братьев как раз приезжал в Эпинэ. — Джастин и сам понимает, что теперь его голос, пусть и не повышался ни на октаву, все равно звучит резко и неприятно. — Однако оставалась ещё Ирэна Придд, которая более чем всех устраивала. И тогда графиня Ариго подговорила Карла Борна поднять восстание, обещав военную помощь Дриксен. К тому же, зная амбиции своей сестры, могу лишь догадывать, что Габриэла с радостью поддержала идею вашей матери, ведь реставрация Раканов неизбежно бы возвысила всех его участников. Но восстание провалилось, Борны были дискредитированы, равно как и Придды. Не говоря уже о том, что родную сестру сумасшедшей никто не стал бы сажать на трон. Зато теперь дорога для единственной дочери графини Ариго была окончательно расчищена. Хорошая версия?

Джастин, наконец, останавливается, выдыхает и поднимает взгляд на королеву. Он не хотел ее обвинять, но почему прозвучало так, будто приговор уже подписан?

— Вы и не потеряете, если скажете, что не знали об этом. Даже если догадывались... Это не важно! — Остатки самообладания или просто здравый смысл оставляют его, кажется, в этот самый момент, потому что свободной рукой он находит тонкую кисть Катарины, сжимая ее в своей. — Скажите, просто скажите, Ваше Величество. И я вам поверю.

— Господин, я прибыл по вашему распоряжению.
Высокий, широкоплечий мужчина стоял неподвижно, чуть опустив взгляд. Ему двадцать два, но боевого опыта за его спиной более чем достаточного. Он не выпускал оружие из рук уже восемь лет.
Вот только это был не тот опыт, за который награждали медалями, давали звания и воспевали в поэмах. За его опыт только платили.
Зигмару Рэнду этого хватало.

— Хорошо. – От этого голоса по спине пробежали мурашки. Рэнд всегда чувствовал себя хищником, но рядом с герцогом Вальтером Приддом он ощущал себя словно кошка, упавшая в воду, где обитал огромный спрут. Он был обязан этому человеку всем, мало какой безродный сирота, не знающий своих настоящих родителей, удостаивался подобной чести.
Конечно, он был хорош, в том, что делал, но всё же оставался человеком с самого низа, который бы скорее всего умер ребёнком, так и не увидев настоящей жизни.
Рядом с такими могущественными и великими людьми как Вальтер Придд Зигмар чувствовал себя одновременно воодушевленно и растерянно.

— Тебя уже ввели в курс дела?
— Да. Но…
Зигмар замолчал. Никаких «но».
— Но?
По спине пробежали холодные мурашки.
— Но у вашего старшего сына лучшие учителя, знающие как преподавать фехтование куда лучше, чем я.
— Именно.
— Господин?
— Они учат моего сына фехтовать. Я хочу, чтобы ты научил его убивать.
Рэнд вскинул брови, а затем медленно кивнул:
— Я понял, господин.
— Тогда приступай.

***

В Васспарде Рэнд всегда ощущал себя бродячей дворнягой, по случайности забежавшей в роскошный и богатый замок, которой по одной ведомой владельцам причине позволили здесь остаться.
Не нравился гость фамильного замка приблизительно всем. Слуги с долей страха смотрели на крепкого вооруженного человека в скромных чёрных кожаных одеждах безо всяких знаков отличия. Стража оборачивалась, в их глазах читалось подозрение и недоверие. Один раз Рэнд, возвращаясь после доклада герцогу, даже мельком встретился взглядом с Ангеликой Придд и тут же поспешил убраться прочь, такого презрения и отвращения он не видел даже в глазах своих жертв.

И вот теперь старший сын Вальтера Придда, его наследник. Зигмар ждал своего ученика на специально отведённой под тренировки площадке. Погода была отличной, тёплой и солнечной, самое то для тренировки. Свои боевые клинки он оставил на перевязи, которую повесил на ограду, и теперь примерялся к учебному оружию.
Впрочем, наследник Вальтера не заставил его ждать.

— Юстиниан-Теофил-Георг, я прав?
Рэнд слегка поклонился. Этикетом он владел весьма поверхностно и понятия не имел как положен приветствовать впервые столь высоких особ.

Как же они не походили друг на друга!

Юстиниан-Теофил-Георг Придд, молодой юноша с благородным фамильным именем, красивым лицом, обрамлённым аккуратными рыжими волосами. Скоро он отправится в Лаик, станет сначала оруженосцем, затем сделает себе военную карьеру и в какой-то момент сядет на место своего отца, став новым герцогом, и будет учить уже своих наследников, вписав своё имя в летописи великого рода.

А напротив потрёпанный мужчина, светловатый шрам от чужого клинка рассекал покрытую двухдневной щетиной щёку, впрочем, на его теле шрамов можно насчитать куда больше, тёмные короткие волосы чуть растрёпаны. Зигмар Рэнд, не столько имя, сколько кличка для зверя. Он был убийцей, и убийцей он умрёт, будучи ещё молодым, когда столкнётся с противником, который окажется ему не по зубам, его имя никто не вспомнит, у него не будет даже могильного камня.

— Готовы показать мне что вы уже умеете?