Белоснежные панели дока сияли в свете ближайшей звезды, отражая золотистые отблески так, будто вся станция была выточена из драгоценного металла. Этот блеск ослеплял, завораживал, заставлял забывать о том, что за сияющей оболочкой скрывается ржавая сердцевина, десятилетиями пропитанная халтурой и усталостью. Краска легла ровно, безупречно, и со стороны казалось, что док только что сошёл со стапелей, будто он никогда не знал ни износа, ни провалов. Словно чья-то заботливая рука решила скрыть под тонким слоем блеска все трещины, вмятины и дыры прошлого. Варгрим прекрасно помнил, как еще до покупки его настойчиво просили подождать с заключением сделки. Старые владельцы метались, надеясь вытянуть из станции последние капли выгоды или найти дурака, готового заплатить дороже. Он, как истинный дракон, на просьбы лишь лениво усмехнулся — и выдвинул свое условие. Никаких отсрочек без жеста в его пользу. Так и появился этот каприз, покрасить док в бело-золотые цвета. Его цвета.
Для кого-то со стороны это выглядело бессмысленной прихотью инвестора, играющего в роскошь. Для рабочих — очередной знак, что новые хозяева помешаны на показухе. Но для Варгрима это было далеко не пустое украшательство. Белый и золотой были его фирменной меткой, отпечатком руки, знаком, по которому всякий мог безошибочно узнать, чья власть тянется над этим местом. Его корабли, его детали, его продукция — все всегда несло на себе эти оттенки. Золото — как символ силы, богатства и памяти, белый — как щит, скрывающий слабости и создающий иллюзию чистоты. И теперь, когда звездный свет ложился на панели станции, отражаясь тысячью бликов и переливов, Варгрим чувствовал тихое удовлетворение. Он купил эту громаду за сумму, которую многие назвали бы безумием, но для него это была удачная сделка. Космический док, закованный в его цвета, теперь был продолжением его самого. Как огромный маяк в пустоте, он возвещал: Варгрим Голденблад пришёл, и это место отныне принадлежит ему.
На первый взгляд, покупка казалась удачей. Целая станция — со всеми ее доками, ремонтными ангарами и техническими секторами, пусть и изношенными временем, но все еще внушающими уважение своими размерами. Оборудование выглядело старым, кое-где скрипело и барахлило, но сама конструкция была прочной. Для дракона, привыкшего оценивать стоимость в масштабе веков и сокровищниц, такая сделка была выгодной — особенно за ту цену, которую бывшие владельцы сочли «спасением».
Вместе со станцией он получил и остаток персонала — тех, кто не решился бросить насиженное место и рискнул попробовать себя под новым началом. Остальные ушли, не оборачиваясь, и Варгрим их не держал. Рабочие люди слишком часто живут по памяти: к прежним порядкам привыкают так же крепко, как к запаху своего дома. Ломать такие привычки — занятие бесполезное, только силы потратишь. Пусть уходят, если не способны работать иначе. Он понимал это и не испытывал ни раздражения, ни обиды. Слишком давно научился видеть разницу между потерей и расчисткой пространства. Ушедшие сами выбрали для себя дорогу, а оставшиеся уже были те, с кем предстояло строить новое. И все же Варгрим смотрел на них больше как на сырой материал, с которым еще предстоит работать. Станция требовала порядка, и он собирался навести его так же методично, как наводил порядок в собственных сокровищах.
И сегодня, после заключения всех бумаг, он сидел в кабинете станции, иронично обставленном так, будто прежние владельцы, покидая это место, прошлись по нему как мародеры. Все, что имело хоть малейшую ценность, исчезло: книги, личные вещи, мелкие украшения, которые создают ощущение живого присутствия. Остались только голые тяжелые стены, массивная мебель и пара предметов, стоящих явно не к месту. Стол, словно привезенный для демонстрации «состоятельности», и кресло, слишком новое и слишком неуютное. Несколько безвкусных картин на стенах, написанных для того, чтобы прикрыть пустоту. Впрочем, Варгрим не возражал. Его волновали другие проблемы.
На столе лежали документы прошлой организации. Чересчур аккуратные, до абсурда чистые. Глянцевая бумага с едва уловимым запахом свежей типографии, идеально выверенные столбцы цифр, ровные строчки, где не нашлось места ни единой ошибке, ни помарке, ни следу человеческой руки. Все выглядело так, словно фирма до последнего дня процветала, словно ее дела шли блестяще, а продажи и производство — на подъеме. Но именно эта «совершенность» и выдавала ложь. Станции, которые процветают, не выставляют на продажу. Компании, что на подъеме, не избавляются от целых доков. И чем больше он листал эти бумаги, тем явственнее чувствовал фальшь.
Варгрим лениво перевернул страницу, золотые глаза сузились. Он провел ногтем по полю отчета, оставив тонкую царапину на идеально гладкой бумаге, и тихо усмехнулся уголком губ. Чужая ложь всегда слишком заметна для того, кто привык взвешивать золото на когтях. Слишком ровные цифры, слишком глянцевые слова. Это был не отчет — это была красивая сказка, написанная для дураков. И в этой сказке явно чего-то не хватало.
Он откинулся в кресле, растянувшись так, будто все вокруг было создано лишь для его удобства, и крутил в пальцах золотую монету. Металл звякал тихо, лениво, каждый щелчок отзывался короткой вспышкой света под лампой и тут же тек обратно в его ладонь. Золотые волосы свободно струилась по плечам, падали на грудь, ложилась на спинку кресла рекой света. В этом блеске было что-то усыпляюще-томное, но вместе с тем опасное: как в тихом течении, которое внезапно способно сорваться в стремнину. Его густой и вязкий взгляд скользил по страницам неторопливо, почти равнодушно. Но за этой ленивой поверхностью угадывалась скрытая насмешка и уверенность хищника, которому нет нужды торопиться. Легкая тень улыбки тронула губы, и от нее в воздухе будто повеяло холодом.
Станция молчала. Гул реакторов тянулся из глубин корпуса, ровный, казалось бы, успокаивающий. Но для Варгрима этот ритм звучал как фальшивая мелодия, слишком ровная, чтобы быть настоящей. За бело-золотыми панелями он слышал пустоту и хаос с которыми ему придется разбираться.