О Н А.
Барти на несколько мгновений забыл обо всем, когда она словно танцующий ветер появилась во дворе. Казалось, что этой зимой распустились цветы.
Юноша смотрел на нее и глаз отвести не мог.
От хрупкости и нежности. От тонкости и возвышенности. И даже от той странной тайны, что она носила за собой всегда, как аккуратную сумочку.
Он ведь такой ее любил.

Так сильно, что замирал от нежности стоило ей появится рядом. Так сильно, что в моменты, когда едкий сарказм Регулуса не мог его остановить - она могла. Просто положить руку на его руку с палочкой и обидчик сбежит потому, что Барти помедлит, потому, что ее руку не скинет никогда.
Он был самым счастливым дураком, когда она прислала ту сову со своим ответом.
И еще счастливее, когда она сказала “да”.
Он же до сих пор помнил это странное и всеобъемлющее чувство, когда мир перестал существовать. Были только они двое. Были только ее глаза.

О, это даже подростковой страстью назвать было нельзя: Барти словно пропустил весь пубертат, одержимый только Пандорой одной и не мыслящий - просто не способный - в категориях за пределом нежности. Его как будто бы совсем не интересовало то, что взрослые делают за закрытыми двери: ей ее прикосновений было достаточно чтобы сердце пело, что бы только она одна, чтобы других девочек в мире просто не существовало.
И те робкие поцелуи, которые между ними случались, оставались с этой стороны грани целомудрия.

Если что-то в мире и могло стать его слабостью - то безусловно она.

И эти мгновения - вот когда она так близко, что он запах ее нежных, вплетенных в образ, духов улавливает - он обо всем забыл. В этом мгновении звенящая хрустальная нежность любви.
И сколько бы раз Барти не говорил себе “он ей все сразу скажет” - не скажет. Да не сможет.
Захочет остаться в этом моменте чуточку дольше.
Не важно, что все уже случилось. Что внутри него множество осколков и куда не повернись - порежешься.

Ее голос - перезвон хрусталя.
Ее взгляд - и тысячи осколков его души освещает столь нежный луч солнца, что кажется - не битое, нет, витражи. Яркие, цветные, можно надолго остаться и просто дышать. Любоваться. Быть.

Может быть он все же может…? Должен хотя бы попробовать.

- Я скучал, - Он нежно произносит, ловя дрожь в своем голосе от ощущения ее рядом. И улыбку эту дурацкую, совершенно не аристократичную, с губ не стереть.

Может быть он все же может…? Ничего не разрушить.
Закрыть глаза.
Выбросить из головы.

И Барти делает шаг, мягко обнимает ее плечи, притягивая к себе и носом в макушку - в берет - утыкается. Даже если не сможет по итогу - он отчаянно должен попытаться. Ради них. Ради каждого мгновения счастья, что они прожили друг с другом. Ради той щемящей нежности, что есть.

Одного он пытается не делать - не смотреть ей в глаза.
Посмотришь - и будет жечь внутри. Посмотришь - и зазвенят слова эхом в ушах.
Может быть он все же может….?

А может быть этот вальс - прощальный?
Барти отпускает девушку, почти как всегда, за секунду до истечения приличного времени. Он все так же щепетилен лишь в том, что касается ее - не себя.

- Кофе, мороженное или хочется пройтись по магазинам? - Он планировал это предрождественское свидание и отлично знает, что случится на каждом следующем шаге, но так важно дать ей выбор, не быть ведущим - идти рука под руку.
Так важно верить, что они - единое целое.
Иначе остро.
Иначе не сможет и проиграет демонам в своей голове.

Когда-то, почти уже шесть лет назад, Каришма в очередной раз выбрала работу. Не бросилась чинить рассыпавшийся брак, а поддержала Сигнуса и Бартемиуса в их маленьком, очень конкретном плане.
Она ушла в это с головой. Дергать за ниточки и переправлять, перенаправлять потоки информации было тем, в чем Каришма была очень и очень хороша. Тут пригодились не только старые связи, но и старые долги. Все, кому она помогла выкрутится из сложной ситуации. Все, на кого закрыла глаза.

Все, где она могла надавить, прожать или переставить обстоятельства - все легко к итогам выборов 1975 года. Все ради того, чтобы ночью перед объявлением выборов они пили совсем в другом кабинете отличное шампанское: ее соглядатаи уже все посчитали и ошибки быть не могло. Утром мистера Крауча ждала оглушительная победа.

Утром они знали ответ на вопрос “не зря ли были жертвы” и “чего стоили их ставки”.

Только это было пять лет назад.
И пыл первых месяцев у власти, связанный с множеством совещаний, реструктуризаций, реформ и обсуждений вскоре остыл. То, что казалось правильным тогда - сейчас обернулось черной медалью.

Каришма не знала - по правде вообще не знала! - что все придет в ту точку, где ей станет… не по себе. Но неделю назад на общем совещании кабинета глав департаментов она слушала доклад Турпин, как обычно во многом считая ворон и что-то прорезало внутри.
Осколки десятков разговоров, обвинений, статей, слов, опыта - все собралось в картину, в витраж, который Патил не понравился. Это было первое совещание за пять лет, где прежде, чем слово перейдет к ней, она обратила внимание на себя.
Только не словом, не вопросом - упавшей на пол чашкой, которую Патил поставила мимо стола.

А потом, когда слово до нее дошло, отчиталась конечно так же как и всегда: в Отделе Тайн “Без происшествий”. Как будто бы когда-то было не в порядке!
Как будто кого-то касалось что происходит в ее отделе!

Нет. Эта формулировка была уступкой Бартемиусу: она соблюдала формальное участие в совете, выполняла регламент. Все, что ему надо было знать Каришма рассказывала им с Синусом тет-а-тет. Когда, кстати, был последний? С полгода как?

А ведь не потому, что ей нечего было рассказать. За полгода накопился целый ворох тем.
Но Бартемиус словно избегал старых соратников и  если от Сигнуса бегать явно не получалось - у них один этаж - то Каришма с обоими чаще пересекалась на приемах и вечерах, чем в рабочем кабинете. Отсутствие каких-то локальных шуток, которые они могли бы обсудить на этих вынужденных мероприятиях ощущалось ножом под ребра.

И вот еще это осознание.
Прошлым утром Патил встретила взгляд Блэка в атриуме и услышала тот же самый звук щелчка, что неделю как прозвучал в ее голове. Все о чем они говорили в тот день в ее кабинете похоронено под толщей звуковой и магической изоляции.
При этом - даже они, даже там - так осторожно подбирали формулировки, что до сих пор скрипит на зубах.

Знакомый этаж, знакомый кабинет, знакомый мальчишка проводит до двери - Каришма улыбается наследнику Министра: у них есть общий секрет. Когда-нибудь она сыграет на этой карте, но не сейчас. Не сейчас.

Сейчас женщина садится в предложенное Блэком кресло, чуть откидывается и, когда закрывается дверь, закуривает. Взгляд ее непримиримо сверлит Бартемиуса.

- За последние полгода я уже и забыла о вечных солнечных днях от отдела погоды на этом этаже, - Продолжает она интонации Сигнуса, хотя слова выбирает жестче. Женщина здесь она, но нрав у Патил похлеще многих мужчин. Она - не домохозяйка. Она разведчик. Даже не в отставке.

- Бартемиус, когда ты думал назначить следующее совещание? И, чтобы не терять время, как думаешь, почему я… мы… его назначили?

Одного у нее не отнять: она даже с другом (или уже всего лишь коллегой) говорит так, словно ведет допрос.