Рассвет, словно неохотный палач, едва цедил мутный свет на серые стены города, когда Нортман в очередной раз вырвался из липких объятий кошмара. Холодный пот покрывал тело, а сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Всю долгую, тягучую ночь его терзали обрывки той самой, последней поездки – слепящие вспышки фар, искаженные ужасом лица, визг металла и душащий, животный страх. Сон не принес забвения, лишь выпотрошил его, оставив звенящую пустоту в голове и свинцовую тяжесть во всем теле. Блондин тяжело поднялся с неудобной, скрипучей кровати в своей съемной квартире – унылой, безликой коробке, где из мебели были лишь шаткий стол, пара разномастных стульев и древний шкаф, источавший затхлый запах нафталина. Пыльные, выцветшие шторы, казалось, вросли в оконную раму, едва скрывая унылый городской пейзаж, а разбросанные по комнате вещи – мятые рубашки, пустые бутылки, одинокий ботинок – были немым свидетельством его внутреннего раздрая. Беспорядок снаружи был лишь бледным, искаженным отражением того хаоса, что бушевал внутри.

С самого пробуждения Энтони ощущал, как нервы натянутые до предела, были готовы вот-вот лопнуть. Чашка с обжигающе горячим кофе в его руке мелко дрожала, расплескивая темные капли на стол, когда он сделал первый жадный, почти судорожный глоток. Кипяток ошпарил горло, и Тони глухо, зло чертыхнулся, морщась от боли и отвращения. Вкус дешевого, пережженного кофе смешивался с металлической горечью во рту – послевкусием бессонницы и животного необъяснимого страха. И в этот самый момент, словно зловещий гонг, телефон издал короткий сигнал. На дисплее отобразилось уведомление о новом сообщении. Адрес старого ангара на промышленной окраине и время. Тони не нужно было гадать, кто отправитель. Тяжелый, сдавленный вздох вырвался из его груди. Это они - те, чьё дело он так тупо провалил. Волны ледяной обреченности, смешанной со странным, почти извращенным облегчением от того, что мучительное ожидание скоро закончится, прокатились по телу. Нортман знал – это была западня, тщательно подготовленная и неотвратимая. Но какая-то глубинная, почти забытая часть его души, та, что когда-то отвечала за понятия чести и долга, толкала его вперед, навстречу судьбе.

На «встречу» Нортман поехал в том, что первое попалось под руку: стертые добела на сгибах джинсы, темная, как сама ночь, футболка и старая кожаная куртка, видевшая лучшие времена, но все еще хранившая следы былой, почти вызывающей солидности. Он решил поехать один. Потому что так было правильно. Потому что, если быть до конца честным с самим собой, он сам всё и проебал.

В затхлой кабине арендованной у «знакомого знакомого» машины висел плотный, удушливый смрад – смесь гари, дешевого виски и въевшейся, застарелой крови. Последнее — точно не его. Такие машины всегда были немыми носителями чужих трагедий, их обивка хранила пятна чужих жизней, а в пепельнице лежал пепел чужих нервов. Идеальное место, чтобы в последний раз прокрутить в голове каждый шаг, приведший его сюда. Или чтобы приготовиться к смерти, встретить ее без лишней суеты.

Затравленный взгляд вперился в лобовое стекло, как в темное, мутное зеркало. Там отражалась лишь дорога – черная, маслянисто блестящая, извивающаяся под колесами, как скользкая змея. Ночь за окном прижималась к стеклам липкой, влажной спиной, будто огромное, голодное существо, стремящееся проникнуть внутрь. И она влезала. С каждым вдохом стылого воздуха. С каждым ударом сердца, отдававшимся в висках. Тони пытался не вспоминать, но память сама подсовывала картины: телефонный звонок, вкрадчивый голос, обещавший легкие деньги, тяжелая сумма аванса. И имя: Мэдисон Кармайкл. Имя, выжженное теперь на его подкорке, звучавшее как скрежет битого стекла.
- Просто доставка, Тони, — сказали ему. — Ты же мастер в этом деле.

И он действительно был мастером. Пунктуальным. Дьявольски эффективным. Таким, каким его всегда хотели видеть заказчики. Только в этот раз всё с самого начала пошло к чертям собачьим. Авария на скользкой, как будто специально намазанной жиром дороге, машина, впечатанная в дерево. Оглушающий хруст искореженного металла, визг рвущихся шин. И все бы ничего, если бы не они. Тени без лиц, возникшие из ниоткуда. А потом, спустя какое-то время совместного выживания в аду, девчонка исчезла, растворилась, словно ее и не было.

Склад встречал горе-грабителя могильной серостью. Безликий, утилитарный. Точно таким, каким и должен быть финал истории, подобной его. Он приехал первым. Естественно. Эта проклятая, старомодная честь, въевшаяся в кровь, не позволила втянуть в это кого-то ещё. Ему не нужны были ни Дрейк, ни Леон, ни Тейлор. Он сам заварил эту кашу, сам и должен был ее расхлебать. Руками. Словами. Если потребуется, то и кровью. Только своей.

Он сидел в машине, не глуша двигатель, чувствуя его низкую вибрацию всем телом. Минуту. Две. Пять. Взгляд был прикован к массивным, покрытым ржавыми потеками дверям ангара. Сердце больше не билось в груди – оно превратилось в тугой, пульсирующий ком где-то в горле, мешая дышать, заставляя судорожно глотать вязкую слюну. Он знал, что прощения здесь не будет. Но он всё равно вышел из машины, и каждый шаг по хрустящему гравию отдавался в голове похоронным звоном.

Не успел он сделать и нескольких шагов к ангару, как из плотной тени, словно два оживших кошмара, отделились двое. Огромные, безмолвные, они двигались с пугающей слаженностью. Тони инстинктивно дернулся назад, но было поздно. Когда стальные пальцы сомкнулись на его бицепсах, он взорвался запоздалой, яростной вспышкой сопротивления. Он рычал, извивался всем телом, пытаясь вырваться, и сыпал проклятиями, которые, вылетая из его рта вперемешку с хрипами и сдавленным дыханием, звучали на удивление нелепо, почти комично. Это были не отточенные, хлесткие ругательства уличного бойца, а скорее неуклюжие, почти детские попытки оскорбить врагов, перемежавшиеся с какими-то странными, витиеватыми угрозами всех кар небесных, которые в контексте его отчаянного, но беспомощного барахтанья казались смехотворными. В какой-то момент, один из громил, удерживавший его руку в железном захвате, коротко хмыкнул – не то от приложенного усилия, не то от абсурдности выкриков жертвы. Несмотря на отчаянные попытки энтони вырваться и поток этих несуразных ругательств, его без особого труда оторвали от земли и, как безвольный мешок с мусором, поволокли внутрь. Массивные двери со скрежетом и стоном закрылись за его спиной, отрезая все пути к отступлению и поглощая последние, уже ослабевшие  выкрики.

Внутри было трое, как он и почувствовал еще снаружи, когда его бесцеремонно швырнули на пыльный бетонный пол. Удар был такой силы, что воздух вышибло из легких. Те двое, что его притащили, замерли по бокам, недвижные и угрожающие изваяния. Их лица, едва различимые в тусклом свете, проникавшем сквозь грязные окна под потолком, казались высеченными из камня. Главный сидел на перевернутом металлическом ящике, небрежно закинув ногу на ногу. На нем был дорогой, идеально скроенный пиджак, вызывающе неуместный в этой грязи и запустении. Лицо тонуло в глубокой тени, отбрасываемой козырьком кепки, но голос… голос был обманчиво светлым, почти ласковым, глянцевым и вылизанным, словно из рекламы.
— Энтони Нортман, — протянул он с отчетливой, театральной издевкой. — Какое глубокое, какое всеобъемлющее разочарование.

— Я не виноват, — выдохнул Тони, с трудом поднимаясь на ноги, стараясь унять дрожь в голосе. Говорил он медленно, с трудом подбирая слова, чувствуя, как ещё немного и рухнет здесь и сейчас. — Девчонку похитили. Я не знаю, кто это сделал. Это была не наша работа. Я пришёл вернуть аванс. И всё объяснить.

— Деньги? — человек в пиджаке чуть склонил голову набок, с любопытством разглядывая его, как энтомолог редкое насекомое. — Ах, Энтони, не в деньгах дело. Никогда не было в деньгах. Дело в доверии. А его ты, дорогой мой, похоронил. Вместе с той девчонкой. Где-то очень, очень и очень глубоко.

— Да найду я её, — слова прозвучали глухо, без всякой надежды. Во рту мгновенно пересохло, язык прилип к нёбу. Пальцы сами собой сжались в кулаки – так крепко, что ногти впились в ладони, до боли.

— Ты? Ты уже не найдёшь ничего, Тони. Абсолютно ничего.

И в этот самый миг Нортман понял: всё, это конец. Приехали. Это была не встреча. Не переговоры. Это была тщательно вырытая, глубокая яма, и он стоял на самом ее краю, в ожидании, когда его столкнут.

Он не успел даже моргнуть, не то что среагировать, когда первый удар, короткий и сокрушительный, словно удар кувалды, пришелся сбоку, точно под рёбра. Боль взорвалась фейерверком острых осколков, вышибая воздух из легких. Второй — тяжелый, тупой — обрушился на печень, заставляя его согнуться пополам. Ноги подкосились. Мир качнулся, накренился и поплыл перед глазами мутными, расфокусированными пятнами. Били те двое громил – методично, без злобы, но с пугающей эффективностью, словно выполняли привычную, нудную работу. Человек в пиджаке наблюдал за этим молча, не меняя позы, и в его силуэте сквозило ледяное удовлетворение.

Тони рухнул на бетонный пол, в густую, едкую пыль. Боль пульсировала в каждой клетке тела. Он пытался сфокусировать взгляд, но видел лишь расплывчатые силуэты своих мучителей. Звуки тоже стали приглушенными, словно доносились из-под толщи воды: тяжелое дыхание громил, его собственные хрипы, далёкий гул города. Он чувствовал, как что-то теплое и липкое течет из разбитого носа, по губам, наполняя рот металлическим привкусом крови.

— Твари… какие же вы твари!— выдохнул он, захлебываясь кровью. Голос был едва слышен.

Ответа не последовало. Только презрительное молчание и новый удар тяжёлым ботинком в лицо. Что-то хрустнуло. Ослепительная вспышка боли, и мир начал стремительно гаснуть. Еще удар. И еще. Боль превратилась в тупой, всепроникающий пульс, отдававшийся в каждом нервном окончании. Сознание цеплялось за реальность из последних сил, но тьма уже накрывала его, мягкая и неотвратимая, как бархатный занавес. Последнее, что Энтони почувствовал – это как его бесчувственное тело грубо поволокли куда-то по холодному полу, прежде чем окончательно провалиться в небытие.