Во дворце Ирода он смотрит только на него. Ни агнцем нежным и невинным, ни зверем, ни человеком. Знать бы еще, а как отличить добро от зла? Эти глаза, темные, почти черные – грех. Точнее его чистая, неразбавленная квинтэссенция. Асмодей тогда словно предчувствует, говорит, что, когда он родился таких понятий еще не было. Иуда хмурится, крутит в руках зажжённую сигарету, что бы на его месте сделал Иисус, а? Нет, ты скажи.

Его долгий, тернистый и бесконечно ранящий путь к Богу. Сиротство, приют, убийство биологического отца и как итог — побег в Иерусалим. Огни большего города неудержимо влекут Иуду, под подушкой он теперь прячет пушку и ему кажется, что он наконец защищен, совершенно неуязвим, когда мастер набивает на его теле очередную татуировку. Крест.

Есть ли во всем этом смысл? Что такое душа? С одной стороны, он бешеный пес, у которого изо рта стекают кровавые, голодные слюни. С другой, все еще мальчик, у которого отняли детство, и он теперь сидит у ног своего учителя, слушает, невероятно чутко и внимательно, что Христос ему говорит.

Жестокий, но в чем-то еще невинный. И в тайне так хочется быть единственным, зверски хочется чей-нибудь нежности. Между тем ОПГ «Двенадцать апостолов» наводит на Иерусалим благоговейный и завороженный страх, ведь всем известно, что добро должно уметь драться, уметь за себя постоять. Иуда заведует у них финансами, это всегда у него хорошо получалось, прочит Иисуса в свои самые новые и великие цари.

Большой человек здесь. И нет ничего удивительного, что однажды его зовут на те самые вечеринки Ирода. Шампанское и блестки. Чернявый, с этими своими глазами, Асмодей – человек Ирода, Иуда — апостол, но между ними уже ничего нельзя изменить.

Это грех.

*цензура* в машине,*цензура* у него и у себя дома, не подходит к телефону, когда звонит Павел, пусть все горит. И Асмодей *цензура*, гладит по волосам. Иллюзия, что Иуда в любой момент может все это закончить. «Не можешь» — горькая отрава, наркотик, пару раз залезть в общий счет с пожертвованиями, дабы пойти в ресторан или купить красивый брюлик.

«Это мне?» — Асмодей сидит весь унизанный золотом, побрякушками, которые Иуда ему подарил. Разве это любовь? Да, да, еще тысячу раз. Хотя он уже знает, догадывается, что когда-нибудь ему все-таки придется выбрать. Этого сладкого котика, либо своих братанов.

Небесное воинство, Понтий Пилат, разборки, полицейское отделение, откуда Асмодей его забирает, гладит простреленное колено. «Что делаешь, делай быстрей» — когда-нибудь это должно было кончится. Иуда испытывает облечение, что Иисус, кажется, обо всем знает.
Не осознает, насколько все далеко зашло, когда их всех кладут лицом вниз в Гефсиманском саду.

Асмодей буравит Иуду взглядом, когда он подходит к Иисусу. Целует учителя.

— Что с ним теперь будет?
— Думаю, что смертная казнь, — и Понтия Пилата Асмодей тоже оказывается знает, они здороваются за руку, по коже в этот момент бежит струйка холодного пота.

Кончено, кончено, конец игры. Ему не составляет труда перетащить табуретку в ванну, встать на нее, спрыгнуть и исходя в предсмертной агонии, слышать в прихожей его шаги. Такие легкие и бесшумные. Знакомые.

— Хули ты устроил? Умирать еще рано, мы же хотели с тобой уехать, — грохот, Иуда лежит на кафельной плитке, перед глазами бегают черные мошки.
— Что ты такое ... – хрипит, рефлекторно хватаясь за шею.
— Будто не знаешь, — Асмодей устало растегивает верхнюю пуговичку на рубашке. Ставит ногу Иуде на грудь.

---

Итак, играет лихой аниме опиненг, падшие ангелы, демоны, апостолы (мы ненастоящие, мы из мюзикла), «Город Грехов», модерн Иерусалим, намешали всего и взболтали, возможны прожилки «Ромео и Джульетты», но это не точно. Могу сказать точно, что будут сребреники и рейтинг, жду тебя на наше собственное "Тайное вечере"