— Когда пойду я долиною смертной тени... — пробормотал Иезекииль, глядя на раскинувшуюся перед ним дорогу. Сухая полоса земли, раскалённая и пустая, тянулась далеко, упираясь в белёсый горизонт, прихотливо извиваясь вокруг холмов, которые взгляд не мог различить. Солнце било сверху так, что тень съёжилась у его ног жалкой кляксой. Редкие деревья казались нарисованными неумелой детской рукой.

— Или убоюсь? — спросил он сам себя, по давней привычке не озвучивая вслух промежуточные мысли. Уже не полдень, но солнце будто забыли оповестить об этом небесные странники и святые.

Каждый его шаг рождал движение. Только не такое, как в былые годы, когда шаги вспугивали мелких насекомых, а то и змей, когда они волновали траву. Нынче трава обессилела, превратилась в сухую щетину. Кусты стояли голые, кукуруза и хлопок поникли перед неумолимым жаром. Ничего теперь не стрекотало, не разлеталось, не разбегалось и не скользило прочь от его поношенных ботинок. Только пыль.
Он поднимал и она взмётывалась до колен, крутилась в воздухе и оседала обратно, припорашивая следы, словно стремясь уничтожить все следы пребывания человека.
Иезекииль обладал поэтическим мышлением, немало помогавшим ему в былые годы на собраниях и проповедях, он умел найти точное, понятное и фермеру и его жене и их ребятам слово, которое могло донести и запечатать истину в огрубевших сердцах. Картина, которую он наблюдал вот уже который день взывала к нему и требовала какого-то словесного выражения, но нужная фраза никак не находилась.
— Словно ребёнок, учась писать, стирает неудачное задание огромным ластиком, — сказал он и пыль приглушила его голос, — и труха от него заполонила всё вокруг... От ластика. Не от ребёнка.
Он замолчал, устыдившись корявости сравнения и медленно пошёл дальше. Дорога не баловала его разнообразием. Разок впереди ему померещилось тёмное пятно, но оно растворилось в солнечном блеске.

Он шёл пока ноги не попросили передышки. Остановился у колеи, земля глубоко была взрыта колёсами грузовиков, колесящих по дороге год за годом. Грузовики уже не ездят, а шрамы на дороге остались, потому что чтобы они заросли нужны дождь, ветер, да пяток лет. В этих рытвинах скопилась серо-жёлтая пыль, похожая на муку. Как-то так должно быть выглядела манна небесная, которой Господь накормил евреев в пустыне. Иезекииль зачерпнул её пальцами, посмотрел, потом дал осыпаться обратно, подтянул верёвку, заменявшую ему пояс, поправил шляпу и целеустремлённо зашагал вперёд по дороге. Пусть Господь больше не разговаривает с ним и он растерял почти всю благодать, но, это он знал точно, в милости своей Господь не оставит ни одну овцу. А значит и ему бояться нечего, но и медлить незачем. Сколько раз он клеймил в своих проповедях тех, кто надеются на Господа, но сами ленятся взяться за плуг или устроиться на честную работу? Вот и выходит — надеяться мало, нужно идти. А то выйдет как с той женщиной: молится о выигрыше, а билета не берёт.

Иезекииль поудобнее пристроил свой мешок на плече. В мешке хранилось всё его имущество: моток верёвки, бутыль с водой, фляга с крепким виски, остатки хлеба и солонины, кусок сыра, сменная рубашка. Библия и брошюры были завёрнуты в вощёную бумагу, для надёжности в три слова и перевязаны шпагатом крест-накрест. Внутри Священного писания лежали кое-какие бумаги, на которые  рассчитывал в будущем. Словом мешок — единственная его ноша — совсем его не тяготил. Остальные мелочи побрякивали у него в карманах и составляли аккомпанемент его путешествию. В былые годы Иезекииль путешествия играл сам себе на губной гармошке, чтобы ногам было легче идти, но нынче пыль мешала, да и дыхание зря тратить не годилось. Он много прошёл и идти оставалось много больше.

Некоторое время он шёл глядя на тень под своими ногами, но скоро ему стало скучно, он снова поднял голову и принялся рассматривать поля. Дорога впереди чуть шла вверх, и на её гребне он заметил что-то темное. Сначала подумал что это дерево, но тень двигалась. Человек. Путник. Иезекииль остановился, вытер лоб рукавом, заскорузлым от пота и задумался. Компания бы ему не помешала. За беседой дорога станет легче.

— Остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, — сказал себе и дороге Иезекииль, — и идите по нему, и найдёте покой душам вашим.
Таким образом приободрив себя, бывший проповедник зашагал резвее и скоро нагнал одинокого путника. Поравнялся с ним и сбавил шаг.
— Погодка, а? — поприветствовал бродягу Иезекииль, — дождя что-то не видать!
Он добродушно рассмеялся, давая понять мужчине, что намерения его чисты.
— Издалека идёте?