скорость: пост в неделю — могу приносить больше, если позволяет загруженность ирл.
объем: пишу от 3к — в среднем 4-5к, но все зависит от ситуации в эпизоде. пишу не только действия, но и описываю внутренние переживания персонажа.
атрибуты: пишу только в 3м лице, могу писать как лапслоком, так и соблюдая заглавные буквы; по желанию могу соблюдать тройку; соблюдаю разделение абзацев (и прошу так же соблюдать).
важное: • есть игра с другими игроками, играю на других форумах, есть твинки, и я не против создавать новых — если вам нужна игра только с вами, я не смогу этого обещать. однако, персонаж, к которому я ищу пару сейчас, для меня основной, поэтому отписывать посты от него вам я планирую в первую очередь.
• не играю откровенную нц — предпочитаю играть совместные приключения, испытания, стекло, слоуберн, приближение к пикантным подробностям, но на этом киношный фейд.
• люблю хэдить историю вокруг персонажей, обмениваться музыкой, артами, и подобным — но не могу гарантировать, что могу инициировать общение ежедневно. я всегда отвечу на ваши сообщения, поддержу идеи, помогу осуществить гештальты (даже поддержкой твинком или маской), но правда могу проебываться с "написать первым".
• люблю (и вроде бы умею) делать графику, как аватары, так и оформление эпизодов — плюс для меня нет сложности создавать эпизоды на постоянной основе (даже если первый пост мой).

Рон слушал ее объяснения, но где-то в середине речи вдруг поймал себя на мысли: все это звучит слишком складно, слишком гладко, словно речь для инвесторов, а не для брата, которого не видели пять лет, которого хотели вернуть. Он почувствовал, как в горле застревает сухой комок из вопросов и зарождающегося осуждения. Джиневра не из тех, кто говорит без плана — он чувствовал это с самого начала их встречи сегодня — в ее словах всегда есть вектор. И ее вектор — скрытая цель.

Теперь-то он знал: сестра умела управлять людьми. В их детстве она легко заставляла его идти туда, куда ей было нужно, даже если он упрямился. И тогда это казалось игрой — младшая сестра строит старшего. Но сейчас в ее манере было что-то другое — она тянула его за собой так, будто хотела еще одного: помощи куда большей, чем чирлидество за спиной.

Рон почувствовал, как внутри все сжимается. Он должен был снова разжечь двигатель фиеро и уехать к пляжу или домой, увезти с собой сестру и отговорить ее от любых планов, потому что ее план не обречен на безоговорочный успех. Он мог представить себе, как желание Джин о расширении превращается в кровавую баню, стоит ей попытаться повелевать не теми людьми — они вряд ли будут такими мягкотелыми, как он, и такими же... добрыми.

Нет, он не может сказать ей это, от этой идеи он быстро отказывается, он не выскажет даже мысль, что пронзила его холодом: Она приехала не за тем, чтобы просто вернуть его в семью. Нет, она приехала за тем, чтобы он вернулся к ней и встал рядом — закрыл ее щитом, если что-то пойдет не так.

Рон резко выдохнул. Машина плавилась в духоте Сан-Педро, дома теснились друг к другу, словно согнувшиеся фигуры, и в каждом окне виделась засада. Он чувствовал, как город смотрит на них, оценивает, словно проверяет: хватит ли у них сил зайти дальше.

— Ты ведь все это планировала, — произнес Ронни негромко, словно говорил сам с собой, — приехала за мной, но не потому, что соскучилась.

Он повернулся к ней и впервые позволил себе посмотреть прямо. В ее взгляде не было ни извинения, ни просьбы, только холодный расчёт и легкая тень усталости. Но для него этого было достаточно — хватит, чтобы догадка обрела вес.

— Значит, я твоя страховка, да? — слова вышли резкими, почти с сарказмом, но он услышал в своем голосе то, чего боялся больше всего: согласие. Дьявол.

Он отвернулся к стеклу, чтобы она не увидела, как его челюсти сжимаются до боли. Джинни — мозг, а он должен стать руками. Значит, так работает родная кровь? Как бы мы ни были далеки, выбор, нет, путь слишком очевиден. Потому что она — моя сестра.

«Я буду тем, кто пойдет подле тебя» — слова заевшей давно в его голове песни теперь не казались каким-то несработавшим механизмом в давно расстояниями автомобиле. Теперь они были и указанием к действию, и издевкой, и вполне понятным смыслом: пятьсот миль, еще пятьсот миль, только бы случилась их тысяча.

— Хорошо, — сказал он ровно, почти холодно, — я пойду с тобой, буду не только тенью. Если ты решила врезаться в этот город, я буду рядом, но не для того, чтобы хлопать тебе и восхищаться. А чтобы вытащить тебя, если вдруг все посыпется.

Внутри он чувствовал, как глухо бьется злость — и вместе с ней какая-то усталая нежность. Странный сплав, который был уместен только рядом с Джинни. Он вышел из машины первым, воздух обдал его жаром и чуждыми запахами специй. Рон обошел машину, открыл дверь для сестры с другой стороны, не глядя прямо — жест был скорее механическим, чем заботливым. Но в глубине этого движения все же теплилось: если упадешь — я подхвачу.

Джинни выбралась наружу легко, уверенно, будто и не нуждалась в его помощи. Это не смогло его задеть. Он шагнул к двери ресторана, потянул за тяжелую дверь и распахнул ее, впуская сестру внутрь.

Ронни не ожидал этого: ни хватки, которая лишала руку чувствительности, ни служебного помещения, куда его втянули, ни хищного взгляда Гэбриэла, в котором горели и упреки, и жажда, и непонимание.

Гулкие стены, сырой запах железа, блеклый свет — все слилось в фон, как если бы мир решил исчезнуть, уступив место только двум — юному магу и его сложновысказанному желанию. Остальные люди с их делами и шумом растворились, остался лишь этот напор, ледяные пальцы на лице и холодная решимость Гэбриэла, от которой хотелось то ли отшатнуться, то ли поддаться, как падают в пропасть.

Каждый нерв в теле Секстона орал: «осторожно», но сердце билось так, будто праздновало долгожданное освобождение. Его вжимали в стену — и вместе с телом к каменной поверхности прижимались все недосказанные слова, скрытые желания, набранные письма и несказанные признания. Он бы хотел, чтобы этот поцелуй вернул его в прошлое, хотел снова познакомиться с доктором Кином, но сыграть иные ноты, без ошибок и промедлений, словно теперь-то он знает, что ему нужно, как будто в этот раз ничто не будет для него преградой. Гэбриэл мог бы в том чудесном новом прошлом стать ближе раньше, разжечь сердце, не дожидаясь критичного пика. Но то прошлое не могло наступить, они все еще были в путанном «сейчас».

Рон чувствовал, как губы Гэбриэла врываются в его собственные, как в его дыхание смешивается чужая прохлада, и это походило на пожар, в который плеснули ледяной водой — не гаснущий, но меняющий цвет, становящийся еще ярче, опаснее. Он не сопротивлялся — не потому, что не мог, потому что всегда хотел слишком сильно. И этот голод, скрытый под слоями шуток и улыбок, сейчас сорвался с цепи. Руки без приказа обхватывают спину, спускаются к поясу, сжимают еле теплую ткань рубашки выше ремня.

Но вместе с желанием пришла и злость. На себя, на Кина, на то, что они оба снова оказались в западне из собственных страхов. В груди закручивался шторм. В каждом поцелуе Рон слышал: «Ты не знаешь, чего хочешь». В каждом прикосновении: «Ты отвернулся тогда». И от этого хотелось кричать. Секстон едва не оттолкнул Кина, но не сделал этого, потому что слишком ждал. Слишком долго жил с этим невыносимым пустым пространством внутри, которое сейчас впервые за неделю, а может, и месяцы оказалось заполнено. Может, он просто сдался?

Когда их губы разомкнулись, а лбы встретились, Рональд почти задохнулся от пронзительного ощущения уязвимости. В голове роились тысячи слов, все они рвались наружу, но застревали, как пули в броне. Он слушал признание Гэбриэла и чувствовал, что в нем — правда, но не та, что была ему нужна. Да, Кин уходит, чтобы освободить его, да, хочет как лучше, но вместе с этим оставляет зияющую дыру, из которой тянуло холодом, где поселились сомнения, страх и безысходность.

И теперь он стоял перед Роном и спрашивал: «Быть со мной или без меня?» — словно это можно было выразить в двух вариантах ответа. Нет, для него все было сложнее — он никогда не был человеком простых формул. Его радость — в движении, его смех — в спонтанности, его жизнь — в маленьких удовольствиях, а чувства... чувства были слишком велики, чтобы их втиснуть в черно-белое, да или нет.

Он закрыл глаза на миг, чтобы собрать себя из обломков, но память уже рисовала набросок уже безымянного, но знакомого образа и то первое взрослое чувство, что он когда-либо чувствовал. Закаты Сан-Франциско, дешевое пиво и вечная внутренняя борьба: быть здесь с человеком, от которого сердце горит, вторя жаркому солнцу, или быть человеком, которым он мечтает быть. Себя не заставишь бросить мечту, человека не попросишь пойти за тобой, а потому ножницы почти любовно разрезают связь. И вот очередной поворот колеса: может ли он отказаться от себя? Может ли Гэбриэл пойти за ним?

Рон открыл глаза и встретил в прежних сумерках под лампой взгляд Гэбриэла. Тот самый взгляд, от которого хочется сгореть или выжить.

– Ты говоришь, что не понимаешь, чего я хочу... – голос Рона чуть осип, но он продолжал, шаг за шагом выстраивая из слов мост, по которому сам шел в страхе, – а я хочу всего. Хочу тебя и хочу быть собой. Хочу жить и работать так, чтобы ты видел, что я живой, а не просто твоя тень. Чтобы все это видели. Хочу драться с тобой и мириться. Хочу не бояться, что одним утром все, что останется, — это мое потрясающее будущее.

Он поднял руку и чуть коснулся груди Кина, словно хотел убедиться, что тот настоящий.

– Ты думаешь, я отвернулся тогда, в номере? Нет, я испугался. Не тебя, если ты сразу об этом думаешь. Себя и того, что с тобой у меня исчезает почва под ногами. Я растворяюсь в чувствах к тебе, и это страшное ощущение для меня.

Он горько усмехнулся, но в глазах блеснула та самая живая, почти мальчишеская искра, которую он хранил многие годы своей жизни и благодаря которой старался жить. В комнате пахло железом и чем-то еще — запахом, который Секстон теперь будет ассоциировать только с этим мгновением. С этими словами. Рон выдохнул медленно, обводя взглядом тесное помещение, где им было тесно не только телами, но и чувствами.

– Знаешь, Гэбриэл, мы могли начать проще.

Маг позволил себе паузу, как будто набирался смелости, а потом мягко, но твердо произнес:

– Мы могли начать с ужина.