Если Хуану и смутил внезапный переход двух господ на айзен, то виду она не подала. Миндальный пирог интересовал служанку больше чужих разговоров. Диего невольно позавидовал ей: Хуана живёт свою простую и понятную жизнь, жалованьем не обделена, ответственность невелика, никаких попыток убить её… молодая, красивая, полная сил, вся жизнь впереди!

Если, конечно, не отравится сейчас. Дон Диего сомневался, что его попытаются вот так сразу отравить второй раз, но обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду. Помирать раньше срока он не хотел. Хуана тоже не хотела бы, но выбора ей никто не предоставил. Герцог не собирался впустую подвергать опасности свою жизнь, когда рядом есть те, кто может сделать это за него.

— Не говорю. Ты сам это сказал, — заметил Диего.

Он не хотел подозревать Иньиго. Не хотел. Но иначе нельзя было, особенно когда всё так удачно совпадает… особенно когда всего два месяца назад герцог говорил о любви, собственноручно расписавшись в своих перед идальго доверии и уязвимости.

Ты моя слабость, говорил Диего.

Тебе позволено со мной делать что угодно, говорил Диего.

Я люблю тебя, говорил Диего.

Он не знал, что сделает с Иньиго, если тот вдруг окажется предателем. Убьёт собственными руками? Или прикажет заживо сжечь? Герцог должен быть твёрдым в своих решениях, но разве можно, когда одна мысль о предательстве идальго заставляет сердце обливаться кровью?

Мог ли Иньиго два года лгать и притворяться? О, люди делают это намного дольше. Будь это правдой, это бы объяснило некоторые… нестыковки. Диего так и не почувствовал перехода от сладостного и греховного развлечения в алькове к чему-то более глубокому, серьёзному. Нет. Иньиго будто с самого начала занимался любовью. Диего верил в страсть с первого взгляда, но не в любовь.

И если идальго два года лгал и притворялся — о, это замечательно объясняет всё.

— Правда? И откуда же ты возвращался, раз Мединараса была на пути к Альтамире?

Всё, кроме того, что дон Диего чувствовал ту любовь, с которой Иньиго прикасался к нему, с которой смотрел на него, с которой говорил. Герцог всегда отчётливо понимал, когда его любят, а когда — лишь желают.

Это сбивало с толку.

— Я рассказывал и о других местах, но ты решил оказаться именно в Мединарасе, — нельзя было с уверенностью утверждать, что миндальный пирог и пирожки с крольчатиной безопасны. Прошло ещё слишком мало времени. В животе возмущённо забурлил голод. — Я прибыл только вчера. Без пышного сопровождения, только я и полдюжины верных мне людей. Я должен был ехать вдоль Арно, затем на юг по руслу Сперанцы через Сеговию — и в Калабру. Должен был — но не стал, изменив маршрут без чьего-либо ведома и прибыв не в Калабру, а в Мединарасу, да ещё и раньше, чем планировалось, — Диего снова провёл языком по губам и, сдавшись, позволил себе одну ложку супа. — Будь ты на моём месте… что думал бы? Как бы повёл себя?

Если прибытие Иньиго не случайность, то откуда он знал, где и когда будет Диего? Неужели сдал кто-то из своих? Проклятье… никому нельзя доверять. Никому. А если это действительно просто случайность?

— И как ты, кстати, проник на территорию замка? Тебя никто не видел, светлейший дон, — вот так. Не по имени. — Никто. Ты словно возник из ниоткуда, принеся меня на руках.

Если травил, то зачем спасать? Втереться ещё ближе в доверие? Куда уж ближе… столь чудесное спасение это доверие лишь подорвёт. Нестыковок так много, что вариант случайности, вариант божьего провидения становится как будто самым вероятным.

Самым правдивым.

— Я упоминал непозволительно много при тебе, человеке, о котором я сам знаю не так уж и много, — дон Диего перевёл взгляд на Хуану. Одобрительно улыбнулся ей, жестом предложил попробовать и всё остальное. Глаза его оставались такими же холодными, как и прежде. Вернув внимание к Иньиго он продолжил говорить на айзене. — Скажи, есть ли хоть одна причина не отдавать тебя менталистам, чтоб они вспороли твой разум в поисках правды? Ощущения, должен сказать, весьма неприятные…