Анка слушала, не перебивая. Ее лицо в мерцании огня казалось острым, осунувшимся. Она не стала спорить с его "теряю смысл". Кто из них не терял его здесь, в этой вечной арканарской мгле?

— Дядя Саша, — ее голос прозвучал неожиданно резко, — и так говорит, что нам уже позволено куда больше, чем первым. Помнишь их отчеты? "Наблюдали голод. Записали смертность". Мы… — она сделала паузу, подбирая слова, не выпуская его руки из своей, узкой и сильной, — …мы хотя бы лекарства перевозим. Тихо. Через третьи руки. Когда эпидемия в трущобах – антибиотики спасают десятки, пусть и не сотни. Знания… — Анка кивнула в сторону города, где где-то на отшибе, за стенами, доживал свой век университет, — …знания спасаем. Вывозим тех, кого еще не сожгли. Кто может пригодиться… не только нам. Миру. Будущему. Не всех. Не всегда успеваем. Но кого-то.

Она покачала головой, и тень от этого движения заплясала на стене рядом с тенью спящего Кабани.

— Мы не знаем, Паш. Не знаем, кому суждено погибнуть, а кому – выжить и построить что-то новое на пепелище. Арканар? Ирукан? Эстор? — Она пожала плечами, жест был усталым, лишенным пафоса. — Кто их разберет. Но изучать прошлое, фиксировать настоящее... это не подглядывание за агонией. Это… попытка понять почему. Почему рухнули цивилизации Земли? Почему скатились в варварство? Чтобы не повторить. Чтобы у любого мира, даже такого проклятого, как этот, был шанс на будущее. И чтобы на Земле… — она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде горел тот самый холодный огонек аналитика, смешанный теперь с горечью, — …чтобы на Земле знали цену своему "совершенству". Цену, заплаченную кровью и грязью вот таких вот Арканаров по всей Галактике. И лучше уж так, Паш. Лучше документы, отчеты, холодный анализ грязи и боли… чем строить воздушные замки домыслов о "божественном предназначении" или "естественном отборе цивилизаций".

Ее пальцы сжали его руку чуть крепче. Нежность? Нет. Скорее якорь. Попытка удержать товарища, чувствующего, как почва уходит из-под ног в этом море чужих страданий и собственного бессилия.

— А что до богов… — Анка усмехнулась, и усмешка эта была горькой, но лишенной прежней иронии, — …мы и не боги. Мы… муравьи. Тянущие соломинки знаний из этого горящего дома. Кто-то кричит внутри – вытащим. Кто-то уже не кричит – оставим запись. А дом горит. И потушить его мы не можем. Закон. Проклятый, бесчеловечный, но… закон. Или барьер. За который прыгнуть мы еще не доросли.

Она замолчала, прислушиваясь к храпу Кабани и потрескиванию огня. Тишина Берлоги снова сгустилась, но теперь она была не такой гнетущей. Была в ней усталая общность понимания.

— Что-то вы с Тошкой последнее время совсем приуныли, — произнесла Анка тише, и в ее голосе впервые за сутки прозвучала не отчетная ясность, не дворцовая сладость, не горькая ирония, а простая человеческая тревога. — Дворец давит, да? — она вздохнула. — Может, стоит вырваться? Ненадолго. В нейтральные воды. На Станцию. Посмотреть на звезды без арканарской дымки. Вспомнить… зачем все это. Или просто помолчать. Как думаешь?

Она не ждала немедленного ответа. Ее вопрос повис в душном воздухе, смешавшись с запахом чая, браги и пвли. Но в нем был крошечный лучик. Не надежды на изменение мира, а надежды на то, чтобы не сломаться самому, наблюдая, как он рушится. Чтобы найти силы продолжать быть тем самым муравьем, тянущим свою соломинку из огня.